Мистер Бла-Бла-Бла
В тот субботний день отец, вернувшись домой с работы, созвал всех детей в гостиную и усадил на маленьком диване. Родители сели напротив нас на большой диван, за мраморным кофейным столиком. Отец еще не начал говорить, а я перебирал в памяти события последних недель — не сделали ли мы чего-то такого, за что нам сейчас устроят нахлобучку.
Единственное, что пришло мне в голову (кроме истории с Хинкли, которая вроде бы уже забылась), — это случай за неделю до начала занятий. Мы с Джимом сделали куклу из старой одежды — рубашки и брюк: набили их газетами и скрепили все английскими булавками. Голову мы взяли от заплесневелого игрушечного слона, набитого опилками. Выигранный кем-то на ярмарке больницы Доброго Самаритянина, он, сколько я себя помнил, всегда валялся в подвале. Мы отрезали слону голову, высыпали часть опилок, завязали шею узлом и приделали голову к воротнику рубашки с помощью булавок. Фигура получилась так себе, но для наших целей годилась, особенно в темноте: дело было вечером. Мы вытащили куклу из подвала незаметно для всех — через одно из окон, выходящих в задний двор.
Мы нарекли неповоротливого слоноголового парня мистером Бла-Бла-Бла и рыболовной леской обмотали ему грудь ниже подмышек. Куклу мы положили на тротуар у дороги, а леску протянули на другую сторону улицы и дальше — через живую изгородь у пустого дома, который чуть больше года назад еще принадлежал семье Халловей. Нам не поздоровилось бы, приведи мы в действие наш план напротив собственного дома. А у бывшего жилища Халловеев был большой плюс — его задний двор примыкал к южному выступу леса. Мы этот лес знали наизусть, могли передвигаться по нему в полной темноте, а любой преследователь тут же заблудился бы и вернулся обратно.
Мы ждали, спрятавшись за живой изгородью, и наконец увидели фары едущей по улице машины. Когда та приблизилась, мы потянули за леску, и наш бродяга двинулся через улицу. В темноте это выглядело так, будто через дорогу ползет какой-то припадочный, уже однажды сбитый.
Заскрежетали тормоза, машина едва не сбила телеграфный столб на краю тротуара. Услышав звук тормозов, я мгновенно понял, что вся затея была большой ошибкой. Мы с Джимом бросились наутек, согнувшись пополам, чтобы нас не увидели за изгородью. Остановились мы в тени, у угла бывшего дома Халловеев.
— Если они примутся нас искать, беги в лес. Перепрыгни через ручей и жди меня у развилки главной дорожки, — прошептал Джим.
Я кивнул.
С того места, где мы стояли, машина была хорошо видна. Я с облегчением увидел, что это незнакомцы — ни у кого из наших соседей такой не было. Такие старые модели закончили выпускать еще до моего рождения — матово-белая, с выгнутой крышей и громадными «плавниками» сзади, выступавшими, как штанги футбольных ворот. Дверь со скрипом открылась, и из машины вышел мужчина в шляпе и длинном белом плаще. Было слишком темно, и к тому же мы затаились далеко, а потому лица его не разглядели, но видели, как он обошел машину и остановился перед мистером Бла-Бла-Бла. Наверное, он увидел и леску, потому что поднял голову и посмотрел прямо на нас. Джим оттолкнул меня подальше в тень. Мужчина долго-долго не двигался, глядя в нашу сторону. Сердце у меня бешено колотилось, и если бы не рука Джима на моей спине, я бы давно уже бросился наутек. Наконец человек сел в машину и поехал дальше. Убедившись, что незнакомец удалился, мы схватили мистера Бла-Бла-Бла и уволокли его в лес. Но это случилось уже больше недели назад.
Отец откашлялся, а я посмотрел на Джима, который сидел по другую сторону Мэри. Он тоже посмотрел на меня, и я понял, что и его мысли крутятся вокруг слоноголовой проплесневелой куклы.
— Мы только хотели сказать вам, что тетушка Лаура, видимо, скоро уйдет от нас, — проговорил отец, уперев локти в колени и глядя скорее на носки своих туфель, чем на нас. Он потер одну руку о другую, словно хотел их помыть.
— Ты хочешь сказать, что она умрет? — спросил Джим.
— Она очень больна и слаба. В известном смысле это будет для нее благом, — сказала мама. В уголках ее глаз собирались слезы.
Мы кивнули, но я не был уверен, что так оно и надо. Я не понимал, в каком смысле смерть может быть благом. Потом мама сказала:
— Ну, все, можете идти играть.
Мэри подошла к маме и забралась к ней на колени. Я вышел, прежде чем хляби небесные разверзлись по-настоящему.
Вечером я взял Джорджа и свою тетрадь, и мы отправились на дальнюю прогулку. Выйдя из дома, я почувствовал, как некая мысль зреет у меня в голове. Я чувствовал, как она тяжелеет, но когда попытался нащупать ее и ухватить, оказалось, что это не так-то просто: все равно что пытаться поймать рыбку голыми руками. По пути на Хаммонд-лейн я увидел мистера и миссис Бишоп — их изводил своими воплями маленький десятилетний тиран Регги. Потом я прошел мимо Бориса, уборщика Ист-Лейкской школы, он возился со своим автомобилем на подъездной дорожке перед домом. Попался мне и неповоротливый лупоглазый парнишка Хортонов — Питер: здоровенный и медлительный, как гора, он ехал на велосипеде, причем казалось, что седло полностью исчезло в его заднице.
Мы с Джорджем пересекли Хаммонд-лейн и пошли по улице, усаженной по обеим сторонам громадными платанами. Листья на них пожелтели и пожухли. Слева от меня была ферма, где паслись коровы, а справа — перепаханная голая земля, где строители уже размечали новый квартал. Мы прошли еще около мили вниз по склону холма и там остановились у ручья в гуще деревьев, неподалеку от шоссе.
Я сел, прислонившись к опрокинутому кем-то старому телеграфному столбу, и принялся писать о соседях, которых видел по пути сюда. Я написал о том, что миссис Бишоп родила Регги, когда ей было уже за сорок; о том, как ребята в школе морочат Бориса, который приехал из Югославии и не очень хорошо говорил по-английски, и записал его неизменный ответ: «Ребята, вы несете полное собачье говно»; о том, какие неотесанные эти Хортоны — я как-то раз случайно услышал, что сказала о них миссис Конрад: «Последствия сельского инцеста».
Закончив писать, я засунул карандаш в тетрадь, подтянул к себе Джорджа и погладил его со словами: «Все будет хорошо». Мысль, которая не давала мне покоя, наконец материализовалась, и я увидел призрачную тень, склонившуюся над кроватью тетушки Лауры в пустой — если не считать самой тетушки — палате больницы Святого Ансельма и поднимала ее. Тень прижала тетушку к себе, обволокла своей темнотой, а потом — словно лопнул чернильный пузырь — исчезла.
