ГЛАВА 18

— А-а, мисс Феррис, — раздался голос Стратоса.

Он стоял в коридорчике позади стола, ничем не занятый, просто стоял и поджидал меня. Из-за закрытой двери кабинета доносились голоса Тони и Софьи, последняя что-то с жаром доказывала, едва не переходя на крик, но внезапно замолчала, как только заговорил Стратос.

— Надеюсь, вы приятно провели день, — сказал он.

— Да, очень, спасибо. — Я улыбнулась, надеясь, что он не заметит, что губы мои одеревенели и с трудом слушаются меня, а нервы напряжены до предела. — Правда, он оказался чересчур долгим, но все равно я очень довольна.

— Значит, побывали в заброшенной церкви? Мне Тони сказал.

Он говорил самым обычным, даже дружелюбным тоном, однако что-то в нем вынудило меня оправдываться, словно отвечая на обвинение.

— Да, побывала. — Голос мой вдруг осип, и я откашлялась. — Идти по тропинке оказалось совсем не трудно, а церковь действительно стоило посетить — в этом вы были совершенно правы. Жаль только, что я не захватила с собой фотоаппарат.

— Ах да, фотограф у вас — это мисс Скорби, если не ошибаюсь?

И снова в его ровном голосе прозвучала какая-то неуловимая нотка, не поддающаяся определению. Черные глаза пристально смотрели на меня. Признаться, мне всегда было трудно прочесть выражение глаз у греков; сейчас же глаза Стратоса казались совершенно непроницаемыми, точно скрытыми за дымчатыми стеклами.

Я улыбнулась, глядя в эти ничего не выражающие глаза, и положила еще один кирпичик правды в стену своей невиновности, которую пыталась построить.

— Сегодня утром мы чудесно поснимали — и кинокамерой, и фотоаппаратом — наверху, среди полей. Пожалуй, снимок, запечатлевший вашу сестру рядом с мельницей, завоюет какой-нибудь приз. Она рассказала вам, что стала кинозвездой?

Очень трудно было заставить себя не смотреть на дверь его кабинета. Из-за нее снова послышались причитания Софьи. Веки Стратоса дрогнули, и он повысил голос.

— Да, Софья мне об этом рассказывала. Полагаю, она провела вас внутрь мельницы.

Причитания за его спиной резко стихли, перейдя в невнятное бормотание; потом я услышала, как негромко и настойчиво заговорил Тони.

— Надеюсь, вас это заинтересовало, — любезно добавил Стратос.

— О да, очень. Жаль только, что нам не удалось посмотреть, как она работает, но это, наверное, происходит лишь тогда, когда кому-то требуется перемолоть зерно?

— Возможно, это произойдет еще во время вашего пребывания здесь.

Тон его остался прежним, однако глаза внезапно ожили и смотрели внимательно и настороженно.

И тут я поняла. У него еще не было времени обдумать и оценить все случившееся. Тони, наверное, только что рассказал ему, что Колина больше нет в мельнице, а Софья, сбитая с толку и напуганная тем, что обнаружила нож Джозефа у меня в кармане, пытаясь разобраться в ситуации, решилась пойти посоветоваться и наткнулась на град обвинений. То, что я сейчас слышала из-за двери кабинета, должно быть, являло собой финал премиленькой сцены. И, судя по всему, сам Стратос основательно взволнован; он сбит с толку, встревожен и готов ринуться в бой, однако пока что осторожничает и сдерживается. Пока что он не решается играть в открытую — ему требуется время, чтобы все обдумать. А от меня в данный момент ему надо всего лишь получить подтверждение по двум пунктам, а именно: что не случилось ничего такого, что могло бы вызвать у меня подозрения и сделать меня опасной для них, а также, как следствие этого, что я собираюсь и дальше преспокойно оставаться в Агиос-Георгиос под его неусыпным надзором до тех пор, пока не подойдет к концу мой отпуск. Одно предполагало другое. Мне оставалось только надеяться, что он останется удовлетворенным своими наблюдениями.

Как можно спокойнее я заметила:

— Что ж, если это произойдет, надеюсь, вы мне сообщите.

Я еще раз улыбнулась ему и повернулась, чтобы уйти, но он сделал едва заметное движение, словно желая остановить меня.

— Скажите, мисс Феррис…

Но ему помешали. Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел Тони. Далеко он не ушел — мягко прикрыл за собой дверь и остался на месте, прислонившись к косяку, — раскованный и грациозный, как всегда. Он курил, сигарета торчала из уголка его рта. Не улыбнувшись и не поприветствовав меня, он просто стоял, а когда заговорил, то даже не потрудился вынуть изо рта сигарету.

— Ты спрашивал мисс Феррис насчет рыбалки? — произнес он.

— Рыбалки? — Грек резко обернулся, и взгляды мужчин встретились. Затем Стратос кивнул. — Я как раз собирался. — Он снова повернулся ко мне. — Помнится, вы расспрашивали меня насчет рыбалки.

— Рыбалки?

Теперь наступила моя очередь прийти в замешательство.

— Вы говорили, что хотели бы отправиться на рыбалку, разве нет?

— Ах да. Да, говорила. Конечно.

— Как насчет того, чтобы порыбачить сегодня ночью?

— Сегодня ночью?

На мгновение я лишилась способности мыслить и говорить. Голова вдруг стала легкой и пустой, словно мыльный пузырь. Потом меня вдруг осенило, как надо ответить. Что бы он там ни подозревал и ни пытался выяснить насчет меня, будет только полезно прояснить интересующие его факты не отходя от кассы. И я сказала:

— Конечно, с радостью! Спасибо вам большое! Вы имеете в виду ночную рыбалку с огнями?

— Ну да.

— Но ведь лодки уже вышли.

А, так вы их видели? Я с ними не хожу. Я же говорил вам, что рыбачу ради удовольствия, а не ради промысла. И держусь близко к берегу. Так вы пойдете?

— Буду рада, — с энтузиазмом подтвердила я. — А как же Франсис?

— Я с ней уже говорил. Она не хочет.

— Понятно. Но тогда…

— Я составлю вам компанию.

Тони наконец-то вынул изо рта сигарету и, улыбаясь, смотрел на меня своими светлыми и холодными глазами.

Я улыбнулась ему в ответ. Теперь я была уверена, что они не собираются заговаривать о ноже, и от облегчения сразу повеселела.

— Правда? Чудесно! Вот не думала, право же, что лодки — ваша стихия.

— Нет, что вы. Но это путешествие я не пропустил бы ни за что на свете, дорогая. Заодно подсоблю Стратосу.

— В этом нет необходимости, — резко произнес Стратос.

Его крупные руки суетливо перебирали бумаги на столе, и я заметила, как на виске его, рядом с линией волос, пульсирует жилка. Я недоумевала, что же происходит: настаивает ли Тони на своем участии для того, чтобы не спускать глаз со своего компаньона, или же всего лишь затем, чтобы помочь ему в осуществлении планов относительно меня, что бы он там ни затевал…

— А завтра ночью вы пойдете? — поинтересовалась я.

— Завтра ночью?

Я облизнула губы, переводя взгляд от одного к другому с виноватым видом.

— Дело в том… если вам все равно… признаться, я слегка устала сегодня. День был таким долгим, а сейчас, после этого божественного ужина, меня и вовсе клонит в сон. Не могли бы вы перенести все на завтра?

Последовала короткая пауза.

— Да, мог бы…

— Тогда знаете, давайте лучше завтра, если вам все равно.

— Ну разумеется. — Из всех эмоций труднее всего скрыть облегчение, и мне показалось, что я уловила облегчение в жесте, которым он отсрочивал осуществление своего плана. Теперь он был во мне уверен. Он улыбнулся. — В любое время лодка к вашим услугам.

Я помедлила в нерешительности. Вреда не будет, если я успокою его еще больше.

— Мистер Алексиакис, я еще кое о чем хотела вас попросить. Помните, вы говорили, что мы могли бы как-нибудь совершить морскую прогулку на «Эросе»? Так вот, нельзя ли нам воспользоваться им на днях? Мы хотели бы отправиться вдоль берега, вон туда… — я сделала неопределенный жест в восточном направлении, — туда, где находится старинная гавань. Дело в том, что сегодня на развалинах церкви я нашла одно растение, которым моя кузина очень заинтересовалась. Она говорит, это критская разновидность ясенца белого, слыхали о таком?

Он отрицательно покачал головой.

— Так вот, ей хочется посмотреть, как он растет, и сфотографировать его, только мне кажется, по суше ей этот путь не одолеть — слишком далеко, да и дорога неровная, ухабистая. Вот я и подумала, что гораздо интереснее будет добраться туда морем. Мы причалили бы в старой гавани, а потом пешком пошли бы в глубь острова, к церкви; это недалеко — я помню, море кажется совсем близким, когда смотришь со стороны церкви. А тогда она смогла бы посмотреть, как растет этот ясенец, и сделать снимки. Если уж на то пошло, я и сама хотела бы пофотографировать церквушку, да и гавань тоже. Как вы думаете, выйдет у нас? Это не к спеху, — закончила я, — в любой удобный для вас день, когда вам самому «Эрос» не понадобится.

— Ну конечно же, — сердечно отозвался он, — само собой. Интересная задумка. Я сам вас отвезу. Только предупредите меня накануне того дня, когда захотите поехать. А насчет рыбалки как, решено? Завтра вечером?

— Да. Спасибо. Буду ждать с нетерпением.

— И я тоже, — улыбаясь, заметил Стратос, — и я тоже.

На сей раз он не сделал попытки задержать меня. Я вышла из гостиницы и отправилась к Франсис, которая сидела вместе с нашим кофе под тамарисками. Ветви их в рассеянном электрическом свете казались бесплотными, точно облака. За ними чернело негромко шелестевшее море, а выше — столь же черное, беспросветное небо. Безлунная ночь. Я подумала о Стратосе, плечистом молодце с нервно бьющейся жилкой на виске, лишившемся покоя из-за соучастия в убийстве. И о Тони. Представила, как окажусь в их компании на маленькой лодочке… совсем одна, затерявшись где-нибудь в этом зловещем мраке…

Я даже не стала задумываться, что может быть у него на уме и действительно ли я добилась для себя отсрочки приговора до завтрашнего дня. Я знала лишь одно: где-то вдали, в гуще этого же самого мрака, стоит яхта с потушенными огнями, а на борту ее — Марк, и, что бы ни случилось, мы с Франсис сегодня ночью выберемся отсюда.

По каменным ступенькам лестницы мы спустились совершенно бесшумно. Где-то вдалеке залаяла собака, но тут же смолкла. Потревоженное легким ветерком с берега, едва слышно шелестело море — огромное, таинственное, безмолвное существо, вздыхающее в кромешной тьме ночи.

— Держись как можно ближе к скалам, — шепнула я Франсис. — Если идти по гальке, будет много шума.

Неслышно ступая, мы осторожно продвигались вдоль подножия скалы; островки маргариток заглушали наши шаги. Ночь выдалась столь темной, что даже отсюда массивное продолговатое здание гостиницы едва можно было различить — если бы не свежая побелка, оно и вовсе стало бы невидимым. Ни в одном из окон света не было. Да и все остальные дома деревни тоже погрузились во мрак; лишь два крохотных пятнышка света говорили о том, что кое-где засиделись за полночь. Да еще совсем тусклое мерцание со стороны церкви — это всю ночь напролет горели лампады перед иконами.

Мы продвигались на ощупь, каждый шаг казался прыжком в неизвестность; приходилось идти так медленно, но как же хотелось зажечь фонарик и спешить, спешить…

И вот волей-неволей пришлось идти по гальке. Сколь осторожно мы ни ступали, шаги наши отдавались, словно горный обвал. Сделав десяток шагов, я коснулась руки Франсис, веля ей остановиться.

— Подожди. Давай прислушаемся.

Затаив дыхание, мы вслушивались в тишину. Ведь если мы произвели хоть малейший шум, который можно было услышать, то же самое сделают и наши преследователи, если таковые имеются.

Ничего — лишь спокойное дыхание моря.

— Ты уверена, что луны не будет? — прошептала Франсис.

— Уверена.

Бархатисто-черное небо заволакивалось вуалью облаков, медленно тянущихся из-за Белых гор. Возможно, позднее его сплошь усеют звезды, но сейчас оно было совершенно черным в утешение всем преследуемым существам. Прядильщицы лунного света сделали свое дело. Где-нибудь далеко, за черной линией горизонта, погруженная в воду луна дожидалась, когда ее распрядут и витые светящиеся нити дотянутся по направлению к берегу. Но только не сегодня ночью.

Я снова коснулась руки Франсис, и мы двинулись дальше.

Только проведя в кромешной тьме некоторое время, начинаешь различать окружающие предметы, порой даже цвета. Обступившая со всех сторон тьма уже не кажется такой однородной. Вот море — одушевленная тьма; галька — шелестящая, движущаяся тьма, временами причиняющая такие неудобства; отвесные скалы, вздымающиеся сейчас справа от нас, — неясно вырисовывающаяся черная как сажа масса, подхватывающая и эхом разносящая наши шаги и даже наше дыхание. Мучительно медленно мы продвигались вперед — справа вплотную подступали скалы, их выдающиеся вперед зубчатые Каменистые подножия не раз заставляли нас спотыкаться и падать, а с другой стороны, не дальше чем в ярде от нас, ни на миг не прекращая своего движения, плескалось море, и различить его можно было лишь благодаря едва заметной светлой полоске пены; оно и было нашим единственным проводником.

Даже не знаю, сколько продлилась эта часть нашего путешествия. Казалось, минула целая вечность. Но наконец мы пересекли полукружие бухты, и теперь прямо перед нами вздымался высокий, напоминающий кафедральный собор утес, выдающийся в море; волны с тихим плеском омывали его подножие, вспениваясь среди валунов, раскиданных вдоль узкой береговой полосы, по которой только и можно было его обогнуть. Мы уже перебирались через этот мыс при дневном свете, но мыслимо ли это проделать в кромешном мраке?

Пришлось, конечно, куда денешься. Замечу, однако, что никому не порекомендую в порядке моциона тащиться с чемоданом в руках на протяжении мили или около того по песку и гальке в кромешной тьме, а потом осторожно пробираться по узкой тропке, где один неверный шаг — и вы рискуете нырнуть на пару саженей в море, которое, хотя с виду и спокойное, ощетинилось, будто акула, острыми зубьями подводных рифов.

Добравшись до мыса, я оглянулась назад. Последние светящиеся точки в деревне исчезли; бухта, которую мы только что пересекли, казалась всего лишь мрачным ущельем.

Позади меня Франсис, запыхавшись, проговорила:

— Там, на море… огни. Повсюду огни.

Обернувшись, я в замешательстве обнаружила, что непроглядная тьма оказалась расцвеченной крохотными огоньками. Потом до меня дошло, что это такое.

— Это ночные рыболовы, — объяснила я ей. — Они далеко отсюда. Я видела, как они выходили в море. А из бухты мы их не заметили, наверное, потому, что слишком низко находились. Ну как, ты пройдешь? Пока что не стоит зажигать фонарик.

— Умираю, но не сдаюсь, — весело ответила она. — Собственно говоря, я, как кошка, прекрасно вижу в темноте.

Следующая бухточка оказалась совсем маленькой с замечательно твердым, светлым песком, хорошо различимым в темноте и обеспечивающим нам безопасное продвижение. Так что шли мы быстро и через десять минут уже добрались до второго мыса, где идти было также относительно легко. Вдоль узкого взморья была протоптана хорошо различимая тропинка. Я осторожно обогнула утес, а затем спустилась в Дельфинью бухту. Франсис, казавшаяся отсюда неясной движущейся тенью, ощупью, с оглядкой спускалась по тропинке ко мне.

— Все в порядке?

— Да. — Дышала она довольно-таки тяжело. — Это и есть та самая бухта?

— Да. Из дальнего ее конца в море выступает длинная отмель. Нам придется пройти по ней до глубоководья. Теперь, слава тебе господи, можно включить фонарик. Держи. — Я вложила его в ее руку. — Пусть он лучше будет у тебя. Давай мне свой чемодан.

— Ну уж нет. Я запросто могу…

— Не дури, тут недалеко, а мой совсем ничего не весит. А дорога предстоит непростая… похоже, тут могут встретиться горные озерца и тому подобное… так что пусть лучше один из нас будет мобильным и осветит путь. Можешь взять мою сумку — держи, перекинешь через плечо. Я пойду следом за тобой.

Она неохотно отдала мне свой чемодан и забрала у меня сумку и фонарь. Лучик света показался ослепительным после непроглядного мрака, песок и скалы вдруг стали такими яркими и отчетливыми, что на несколько мгновений мы почти начисто лишились чувства перспективы и пропорций и потеряли способность ориентироваться в пространстве.

Во всяком случае, мне так показалось и, могу предположить, то же самое произошло и с Франсис: сделав всего лишь три-четыре шага, она вдруг пошатнулась и с криком рухнула на песок как подкошенная. Фонарик вылетел у нее из руки и, ударившись о ближайший камень, погас. Раздался зловещий, непоправимый звук разбивающегося стекла. Тьма снова накрыла нас, словно пелена. Я выпустила из рук чемоданы и бросилась к ней.

— Франсис! Что с тобой? Что случилось?

За последние три дня моя нервная система подверглась столь разрушительному воздействию стресса, что, признаться, на какое-то безумное мгновение мне показалось, что я найду ее мертвой.

Но она была очень даже живой и ругалась на чем свет стоит.

— А все моя проклятая лодыжка. Видала ты когда-нибудь такую дуру? И фонарь к тому же угрохала. Эта чертова штуковина разбилась?

— Боюсь, что да. Но твоя нога…

— Это та самая лодыжка. Все в порядке, не волнуйся, простое растяжение, как обычно. Посижу здесь минутку да вдоволь начертыхаюсь, и все пройдет. Дьявол, да я еще и промокла! Ты была права насчет горных озерец: песок, кажется, плавно переходит в такую штуковину… Вот слепая тетеря! А теперь, раз фонарь разбился… — Она в ужасе осеклась. — Никки, фонарь!

— Да знаю я. Ничего не поделаешь. Он… он в любом случае наверняка подплывет поближе, будет нас высматривать, и мы его окликнем.

— Если увидим.

— Но услышим-то обязательно, а?

— Милая моя девочка, он же не станет заводить мотор, ты согласна?

— Не знаю. Может и завести — тут же будет полно других лодок, на шум мотора никто не обратит внимания. Все будет в порядке, Франсис, не волнуйся.

— Другого не дано, — угрюмо заметила она, — поскольку наши с тобой корабли сожжены. Проделать тот же самый путь назад нам не удастся — по крайней мере теперь.

— В самом худшем случае, — заверила ее я с напускной бодростью, — я доплетусь с чемоданами обратно, быстренько распакую их, а потом заявлюсь к ним и сообщу, что мы решили поплавать в ночи, и не будут ли они любезны забрать тебя отсюда.

— Ага, — подхватила Франсис, — они на всех парусах ринутся сюда и столкнутся с Марком и компанией.

— В таком случае предоставим это дело Марку. Ему это придется по вкусу.

— Может быть. Что ж, поделом мне, что не воспитала тебя как полагается. Кабы я тебя научила не лезть не в свое дело…

— И просто переходить на другую сторону улицы?

— Ну да. Ладно, что уж там. Раз уж мы решили продемонстрировать свои дурные манеры и, ради того чтобы избежать встречи с нашими дорогими хозяевами, забрались в эти богом забытые места, полагаю, надо принимать все как есть. Поступить по-другому ты не могла, даже в этом трагикомическом ночном эпизоде. Невозможно соприкоснуться с убийством и при этом не испугаться. Только, сдается мне, не скоро мы отсюда выберемся. Чертова щиколотка. Нет-нет, не волнуйся, она уже меньше болит. Который час?

— Почти что половина второго. У тебя есть спички?

— Нет, зато есть зажигалка. Может, сгодится. Я так переживаю из-за фонаря.

— Брось, ты тут ни при чем.

— Ладно, дай-ка мне руку и помоги, пожалуйста, подняться.

— А ты сможешь? Держись. Молодец! Знаешь что, брошу-ка я наши чемоданы прямо здесь, прислоню к скале, и мы с тобой пройдем по этому так называемому пирсу, если получится — сколько сможем. А потом я вернусь за ними… или вообще пусть постоят, пока Марк не появится. Ну как, одолеешь?

— Да. Не волнуйся ты за меня. Смотри, это не фонарь лежит?

В тусклом свете звезды блеснула металлическая поверхность. Я тотчас подняла его и попыталась включить. Бесполезно. Когда я легонько встряхнула его, послышалось дребезжание осколков стекла.

— Капут? — спросила Франсис.

— Ага, приказал долго жить. Бог с ним. Не может же нам все время сопутствовать удача. Однако стоит поспешить.

Это был долгий и мучительный переход через бухту. После поломки фонаря и падения Франсис мы ступали еще неувереннее, чем прежде. Франсис стойко ковыляла вперед, я же, стараясь держаться спокойно и непринужденно, мысленно последними словами ругала себя за то, что вообще затеяла этот побег. Быть может, я сглупила и напрасно запаниковала из-за ножа Джозефа. Быть может, они его даже не видели и он все время лежал в моем кармане. Быть может, настойчивость Стратоса, приглашавшего меня на ночную рыбалку, — не более чем желание хозяина угодить гостю, и никакой опасности нет, а все мои страхи — лишь плод больного воображения. И незачем было склонять Франсис к этому дурацкому походу, который, возможно, окажется безрезультатным. Чистейшее ребячество. Если бы я сохранила присутствие духа и дождалась завтрашнего дня… Завтра мы смогли бы по телефону заказать машину и затем чинно прошествовать к ней по главной улице при свете дня.

А между тем мы находились в кромешной тьме, и пути назад не было. Прошло, наверное, не менее получаса, прежде чем мы с Франсис выбрались на эту косу. С моей помощью кузина тащилась вдоль нее, подволакивая ногу, чуть ли не ползком, пока наконец не отыскала местечко, где смогла присесть. Глубоко и облегченно вздохнув, она склонилась, чтобы помассировать свою щиколотку.

— Ты держалась молодцом, — сказала я. — А теперь давай-ка сюда твою зажигалку.

Пошарив в кармане, она протянула ее мне. Я прошла еще немного вперед вдоль мыса. Оконечность его круто вздымалась вверх, а затем резко обрывалась в глубоководье, где гребень был расщеплен морем на части. Впереди меня, выступая из морской пучины, ощетинились каменные зубья, оставшиеся от разрушенной скалы, их основания были очерчены призрачным ободком из пены.

Я подыскала ровное местечко, где удобно было стоять, и, зажав зажигалку в руке, повернулась лицом к морю.

Конечно же, они прекрасно увидят ее пламя. Мне вспомнились рассказы о том, как в годы войны летчики во время затемнения со значительной высоты замечали пламя от спички, зажигающей сигарету. Даже если мне не удастся воспроизвести условные сигналы, о которых мы договаривались, все равно свет, любой огонек из этой бухты в это самое время, несомненно, привлечет внимание Марка и заставит их подойти поближе… Ведь так? А уж когда он подойдет достаточно близко, останется только окликнуть его.

Я сложила руку чашечкой, прикрывая зажигалку, и щелкнула ею. Потом еще раз щелкнула. Еще и еще…

Когда мой большой палец уже заболел от бесконечных попыток, я наконец осознала, что произошло. Вспомнила всплеск воды, раздавшийся при падении Франсис, и как она выжимала полы своего пиджака. Зажигалка находилась в кармане. Фитиль промок. У нас не осталось никакого света.

Я стояла, в отчаянии кусая губы и пытаясь собраться с мыслями, и вглядывалась в темноту, напрягая зрение и слух.

Ночь была полна звуков. Море тихо что-то нашептывало и напевало, словно гигантская раковина, приложенная к уху, и кромешная тьма, окутавшая меня, тоже была наполнена своими звуками. На небе теперь светилось больше звезд, и я даже подумала, что, пожалуй, замечу, если какое-нибудь суденышко устремится к берегу. Простирающиеся передо мной необозримые морские просторы казались чуть ли не светлыми по сравнению с густой чернотой скал, вздымающихся вокруг.

И тут я услышала что-то — по крайней мере, мне так показалось. Плеск воды о корпус лодки; дребезжание металла где-то на борту. Я даже по-дурацки встала на цыпочки, напряженно вглядываясь в темноту. И заметила на некотором расстоянии, за пределами полукружия бухты, светящуюся точку, продвигающуюся к востоку. Небольшая лодочка с выключенным мотором неторопливо скользила во мраке, оставляя на воде танцующую лужицу света. Одна из лодок ночных рыболовов подошла близко к берегу — вот и все. Мне даже показалось, что я заметила на носу лодки пригнувшуюся фигуру, четко обрисовавшуюся на фоне света. По крайней мере, подумала я, он вряд ли обнаружит яхту Ламбиса, стоящую с погашенными огнями на якоре где-то на рейде, однако, пока лодочка находится так близко, я не рискну окликнуть Марка.

Я вернулась к Франсис и все ей рассказала.

— Значит, придется нам возвращаться?

— Не знаю. Он ведь тоже заметит рыбацкую лодку и, возможно, решит, что мы не рискнули подать сигнал из-за нее. Он… он может даже зайти в бухту, просто чтобы посмотреть. — Я замолчала, терзаемая сомнениями. — Знаешь, Франсис, скорей всего, мы не сможем теперь вернуться. Вдруг они уже обнаружили… и этот человек…

— Посмотри! — вдруг резко оборвала она меня. — Вон там!

В первый момент я подумала, что она указывает на рыбацкую лодку, которая, неторопливо скользя вдоль бухты, уже вот-вот должна была скрыться из виду за мысом, лежавшим к востоку от нас.

И тут я увидела другую лодку — безмолвный черный силуэт, на мгновение выхваченный из мрака скользнувшим по нему лучом света. Лодка с потушенными огнями, судя по всему, без движения лежала в дрейфе на некотором расстоянии от бухты.

— Это они! — Спазм сдавил мне горло, — Это Марк. Он не собирается подходить к берегу. Он просто ждет, как и обещал. Посмотри, рыбацкая лодка уже скрылась из виду; Марк ждет, что сейчас мы подадим сигнал, если только мы здесь… и ждать больше мы не можем, нельзя рассчитывать на то, что он зайдет в бухту… Уже десять минут третьего. Ну как, ничего не получается?

— Боюсь, что нет. — Франсис все еще пыталась вернуть к жизни зажигалку. — Она основательно вымокла. И толку от моих стараний не будет… Что ты делаешь, Никола?

Я сбросила пиджак на камни рядом с ней, туда же полетели и мои туфли.

— Собираюсь плыть к нему.

— Девочка моя! Да ты что?! Слушай, может, рискнем и покричим ему? Он же наверняка нас услышит.

— Как и все прочие в радиусе нескольких миль — не забывай, как по воде разносятся звуки. Лучше не рисковать. К тому же у нас не остается времени — через двадцать минут он уплывет. Не волнуйся за меня, плыть до него не так уж далеко, а вода в бухте — как зеркало.

— Тоже мне, русалка нашлась. Только, ради бога, не заплывай дальше мыса. Мне даже отсюда видны вспенивающиеся гребни волн.

Мое платье, а также кофта, которую я надела поверх него, отправились в общую кучу.

— Ладно. Не волнуйся, все будет в порядке. Хуже нет, чем ждать в бездействии. — Я сбросила на камни нижнюю юбку, затем носки и осталась в трусиках и лифчике. — Не самый подходящий наряд для встречи с джентльменами, но зато чертовски практичный. Всегда мечтала поплавать нагишом, и вот моя мечта сбывается. Подержи-ка мои часы. Спасибо. До встречи, любовь моя.

— Никки, может, не надо…

— Черт возьми, а что еще остается делать? Вернуться назад мы не можем, оставаться здесь — тоже. Нужда заставила — вот единственное объяснение героических поступков. Да и нет тут никакого героизма; если хочешь знать, я с удовольствием искупаюсь — после нашей отвратительной прогулки я вся взмокла от пота. Не оставляй в покое эту паршивую зажигалку — вдруг заработает. Adío, thespoinís.

И я бесшумно нырнула в воду.

Первое, что я ощутила, — это шок от погружения своего перегретого тела в холод; однако затем, почувствовав прикосновение шелковистой воды, аж затрепетала от удовольствия. Даже тонкий нейлон, надетый на мне, и тот, казалось, исчез, растворился. Отплыв от скалы на глубину, я отбросила волосы со лба и устремилась в открытое море.

Плыла я спокойно и энергично, стараясь производить как можно меньше шума и брызг. Отвесные скалы казались отсюда еще более массивными на фоне ночного неба.

Я плыла прямо в открытое море, ориентируясь по гребню скалы справа от меня, и вскоре поравнялась с тем местом, где только что стояла с зажигалкой. Дальше скала была разбита и расщеплена штормом на ряд каменных глыб, порой остроконечных. Покинув укрытие бухты, я почувствовала, что ветерок слегка усилился; я различала пену у основания каменных глыб, а набегавшие волны то и дело швыряли мне в рот пригоршни соленой воды. Море то набрасывалось на скалы, то отступало назад, и вблизи них — а именно там я и плыла — это было весьма ощутимо.

Преодолев еще ярдов пятьдесят, я сделала передышку, расслабилась на воде, стараясь выровнять дыхание, вся обратившись в зрение и слух.

Сильнее прежнего я ощущала сейчас ветерок со стороны суши. Он дул ровно, без порывов, неся с собой и распространяя над соленой поверхностью острый запах вербены и еще множество дивных ароматов… Я подумала, что ветер может помешать мне вернуться, если вдруг придется…

С того места, где я находилась, мне больше не видны были контуры яхты — если, конечно, раньше мне не почудилось и я ее действительно видела. Возможно, успокаивала я себя, ее немного отнесло к берегу и ее черный силуэт слился с густой чернотой лежащего к востоку мыса; однако, учитывая, что ветер дул как раз со стороны суши, это было невероятно. Даже для того, чтобы удержать ее от дрейфа в открытое море, им пришлось бы использовать якорь или весла.

Изо всех сил я вслушивалась в живую, перешептывающуюся тьму. Как и прежде, она была наполнена звуками, даже больше, чем когда я стояла на скале, изолированная воздушными массами от приглушенной, но кипучей жизни моря. Теперь же бормотание моря окутало меня со всех сторон, заглушая все прочие звуки, кроме разве что плеска воды о скалы справа от меня…

А время между тем истекало. Я была права: Ламбис не сделал даже попытки зайти в бухту. Да и с чего бы ему? Если я собираюсь отыскать яхту, мне придется выбраться из-под прикрытия скалы и плыть через бухту, ориентируясь на конец мыса.

Я заколебалась, перебирая ногами в воде, ощутив вдруг необъяснимое нежелание покидать пусть холодное, но какое-никакое укрытие среди груды скал и устремляться в неизведанные мрачные просторы. Море в ночи… Наверное, нигде больше так остро не ощущаешь свое одиночество… Помню, как я замешкалась в этой черной воде, внезапно ощутив страх, сомнения, — даже не верилось, что все это в действительности происходит со мной; я сознавала лишь, что позади меня — чужая страна, где я очень глупо повела себя и где не терпят глупости и безрассудства, что передо мной простирается бескрайнее, пустынное, безразличное море.

Но выбора не было. Я должна была плыть. А если их там нет, придется возвращаться…

Я набрала в легкие воздуха и поплыла прочь от скалы, твердо держа курс в открытое море, устремляясь к неясным очертаниям мыса — туда, где, как я предполагала, могла стоять яхта. Плыла я быстро. Чтобы приблизиться к яхте на расстояние окрика, наверное, потребуется минут десять. А ведь примерно через десять минут он снимется с якоря и уйдет…

Я проплыла, наверное, не более тридцати ярдов, когда какой-то новый, непривычный звук заставил меня резко замереть на месте; это был не ропот моря, а отчетливый и близкий стук металла по дереву. Звук, говорящий о присутствии лодки. Но на сей раз он послышался не спереди, а откуда-то справа, со стороны открытого моря.

Я снова остановилась, перебирая ногами в воде, сердце мое учащенно забилось. Мимо пробежал гребень пены. Слышался ропот моря. Я покачивалась взад-вперед внутри его гигантской раковины, среди какофонии звуков, гулко отдававшихся эхом, словно голоса в пустой пещере. А глубоко подо мной дышало и пульсировало море.

Сильный страх, отчаяние одиночества, смятение на мгновение снова обуяли меня, будто окатили ледяной волной. Но колебаться было нельзя. Если это он, я могу опоздать. Надо попытаться окликнуть его… Но если это не он…

И тут я увидела лодку — отчетливо и совсем близко. Неясный силуэт, темнеющий на фоне тьмы; белая пена сбегала с ее неторопливо погружающихся в воду весел. Ни света, ни звука, не считая дребезжания уключин, которое и уловило мое ухо. Лодка стояла в открытом море, у входа в бухту, ближе к внешним зубьям скал. Значит, не дождавшись сигнала, Ламбис все-таки решил подойти к берегу — несомненно, чтобы обследовать близлежащие скалы, прежде чем окончательно повернуть в открытое море, к Афинам.

Развернувшись, я опустила голову вниз, нырнула и самым быстрым кролем, на который способна, ринулась обратно к скале. Рука моя коснулась камня, я вынырнула на поверхность, прильнула к скале и обернулась.

Оказалось, я проявила завидную прыть — лодка все еще находилась заметно правее меня, однако приближалась, устремляясь к берегу. Вот она поравнялась со мной, вклинившись неясным силуэтом между мной и звездами. Я протерла глаза от воды, покрепче ухватилась за скалу и окликнула ее.

Получилось еле слышно:

— Эй! На судне!

Тишина. Лодка продолжала двигаться. Ветер, должно быть, отнес в сторону мой крик, а плеск волн заглушил его. Лодка уходила, скоро она вновь затеряется во мраке. Я чувствовала, как исходящая от нее волна поднимает меня, прижимает к скале.

Я не противилась ей, лишь еще крепче вцепилась в скалу. Волна отбросила меня назад и вверх; нащупав рукой какую-то щель, я ухватилась за нее рукой, потом отыскала и скользкую, ненадежную опору для ноги. Высунувшись повыше из воды, я распласталась, прижавшись к скале, на фоне которой мое бледное тело должно было четко выделяться. Отплыть от скалы я не решалась, опасаясь оказаться под килем. Я снова крикнула, уже не таясь, в полный голос, и услышала, как на этот раз крик мой отскочил от скалы и жутковатым эхом разнесся по воде.

— Эй! Эй, на судне!

Послышался резкий стук дерева по дереву, и лодка внезапно остановилась, точно необъезженная лошадь перед препятствием. Затем ее высокий нос слегка накренился, покачнулся, и, изменив курс, она двинулась прямо на меня.

У меня вырвался стон облегчения. Конец всем страхам и переживаниям. Конечно же, это Марк. Теперь я осознала, что никакая другая лодка не зашла бы в эту бухту, не приблизилась бы к этому опасному скалистому хребту с потушенными огнями и в таинственном молчании. Еще только несколько минут, и мы с Франсис благополучно окажемся на борту и все закончится…

Его неясный силуэт вырисовывался прямо надо мной. Нос лодки едва не касался моих бедер. Затем он развернулся бортом ко мне, всего в каких-то футах, и опустил весла на воду. Лодка остановилась, слегка подалась назад, табаня веслами. До меня донесся возглас, в котором удивление смешалось со страхом.

Я тихо сказала:

— Все в порядке. Это я, Никола. Я просто поплыла вам навстречу.

Последовало молчание. Силуэт лодки маячил в нескольких футах от меня.

— Марк… — позвала я.

И тут внезапно вспыхнул свет — чудовищный, ослепительный свет, яркий, словно маяк. Прямо над моей головой возникли две одинаковые массивные лампы, казалось, висевшие прямо в воздухе. Лучи их, соединяясь и образуя ослепительное кольцо, вонзились в воду, нацеленные прямо на меня. Ослепленная, беспомощная, я была пригвождена к месту, не в силах ни шевелиться, ни соображать в этом ужасном свете.

Кажется, я закричала, съежившись, прижалась к скале и в тот же самый момент услышала его крик. Грубый, резкий голос что-то прокричал по-гречески, но у меня не было времени это осмыслить. Мною овладел безотчетный, инстинктивный страх, и, прежде чем он успел шевельнуться, я нырнула в темноту, прочь от этого ослепительного островка света.

Я услышала стук весла о скалу, и лодка снова развернулась носом ко мне. И снова этот ослепительный свет… И тут, в это пронзительное мгновение дикого ужаса я увидела, что это такое: легкая рыбацкая лодка, слишком маленькая (но темнота скрыла это) и неприспособленная для дальнего плавания, и определенно слишком таинственная для обычной рыбацкой лодочки. И кажется, я поняла, чья это лодка.

Секунду спустя я получила подтверждение своей правоты. Тишину вдруг разорвал шум мотора. Нет, это была не одна из безобидных лодочек ночных рыболовов, буксируемых яхтой в открытое море, это была лодка с навесным мотором. Как у Стратоса.

Точнее, его собственная. Раздался его крик:

— Ты?! Так я и знал! А где Джозеф?

Теперь он стоял возле фонарей, ярко освещенный, и шесть острых зубьев сдвоенного трезубца ослепительно сверкнули, когда он нацелил его вниз, прямо на меня.