Сонное состояние овладело им, как только он уселся посреди этой комнаты. Здесь стоял особый аромат, а освещение напомнило ему о другом, более тесном помещении, так же заполненном тканями и бижутерией, где он когда-то бывал, и притом один.

Но он не разрешил себе вспоминать это. Это было не важно. Главное — закончить начатое.

Эта женщина чего-то ждала от него и явно собиралась ему помочь. Ее служанки, как черные птички, расселись по краям комнаты. Их маленькие смуглые ручки находились в беспрерывном движении: они собирали кусочки резинок, ниток, натягивали парики на деревянные болванки. Неужели она ждет, что он прямо здесь снимет свой мужской костюм и протянет ей руки, словно она его нянька?

Он оперся на локоть, внезапно отвлекшись на собственное отражение в затененном зеркале. Независимо от того, какие невообразимые мысли его обуревали, собственное лицо обычно казалось ему непроницаемым. Как будто наросшая на нем упругая женская плоть лишила его всякого выражения, сделала вечно молодым.

«Но как я буду шнуровать этот корсет, — думал он, — как буду подвязывать эти юбки? Может, отнести их снова во дворец кардинала и отдать тому беззубому старику, который, даже произведя на свет с десяток ребятишек в какой-то узенькой хибарке на дальней улице, ничего не смыслит в женской одежде?»

В комнате было жарко, за закрытыми ставнями звенел и гудел Рим, и на пышную шелковую юбку полосками ложился свет.

Похоже, портниха почувствовала его сомнения. Хлопнула в ладоши, чтобы привлечь внимание, и отослала всех помощниц из комнаты.

— Синьор. — Она склонилась над ним и протянула руки к его плащу. Он почувствовал, что одеяние больше не давит на него. — Я одевала самых знаменитых певцов в мире. Я не просто делаю костюмы! Я создаю иллюзии! Позвольте же мне показать вам это, синьор. Когда вы снова взглянете в зеркало, то не поверите своим глазам. Ах, вы такой красавчик, синьор! Вы тот, о ком я мечтаю, когда шью.

Тонио лишь сухо усмехнулся.

Он встал, поразив женщину своим высоким ростом, и с улыбкой посмотрел сверху вниз на смуглое, морщинистое лицо. Ее глаза были похожи на две маленькие сливовые косточки, только что вытащенные изо рта и еще блестящие от влаги.

Портниха сняла с него камзол и чуть ли не любовно отложила его в сторону, поглаживая ткань, как продавец, расхваливающий ценный товар. Но самые восхищенные жесты она приберегла для вещей, которые собиралась надеть на него.

— Бриджи тоже снимите, синьор. Это важно. — Она сделала успокаивающий жест, чувствуя, что он колеблется. — Не стесняйтесь меня. В таких вопросах относитесь ко мне так, как будто я ваша мать. Видите ли, для того чтобы вести себя как женщина, вы должны и чувствовать себя женщиной под всей этой одеждой.

— А может, кентавром, синьора? — тихо спросил он. — Готовым в любой момент растоптать кружева и оборки и навести ужас на нежных девственниц в первом ряду.

Женщина рассмеялась.

— У вас острый язык, синьор, — сказала она, снимая с него туфли и чулки.

Он медленно вздохнул, полузакрыв глаза.

И застыл посреди комнаты, чувствуя обнаженность своего тела, словно воздух в комнате, хотя и был теплым, обдавал его холодом. Портниха приблизилась к нему и погладила его кожу тем же жестом, что и ткань, явно восхищаясь ее гладкостью. Затем она надела на него нижнюю полотняную юбку с широкими кринолинами и завязала сзади ленты. Покачала кринолины и накинула сверху тонкую нижнюю юбку. Далее пришел черед пышной юбки из сиреневого шелка в мелкий розовый цветочек. Отлично, отлично! А сверху — полностью кружевная блуза, которую она ловко застегнула спереди до самого низа.

Теперь ее движения стали более медленными. Она, казалось, понимала, что примерка корсета — решающий этап. Ведь главное, чтобы он пришелся певцу впору на плечах. Темно-сиреневые рукава корсета были украшены каскадом падающих кружев. Она расправила его перед Тонио и, когда он просунул руки в рукава, начала шнуровать его, прежде всего затянув на талии.

— Ах, да вас точно послал Господь в ответ на мои молитвы, — сказала она, накинув крючок.

Тонио почувствовал вшитые в корсет пластины китового уса. Они сковывали его и в то же время были прохладными и упругими. И когда портниха начала стягивать корсет все сильнее и сильнее, он испытал странное ощущение, чуть ли не удовольствие, словно это одеяние поддерживало его, придавало ему устойчивость и форму.

На миг ее руки задержались на его обнаженном горле, на гладкой коже, спускающейся к низкому кружевному вырезу корсажа, горизонтальной полосой пересекавшему его грудь. Потом она сказала самым доверительным шепотом:

— Позвольте, синьор...

И, быстро нырнув грубыми теплыми руками под ткань, которую только что затянула, приподняла кожу на его торсе и быстро придала ей некую форму, так что, опустив глаза, он увидел там легкий подъем и тесную расщелину, иллюзию женской груди.

Слюна во рту стала горькой. Он не смотрел в зеркало. Он стоял, не двигаясь, тупо глядя в сторону. Женщина оправила на нем пышную сиреневую юбку и огладила корсет, а потом предложила ему присесть. Он уставился на свои руки.

— Синьор, нужно еще наложить грим, — сказала она. — Ах, найдутся женщины, готовые убить вас за ваши ресницы, за ваши волосы! Какие же у вас волосы!

Тем не менее она отвела их гребнем назад, пригладила, а потом водрузила на его голову парик. Не слишком объемный, белоснежный, усыпанный крошечными жемчужинками, присобранный у основания шеи и ниспадающий на спину мягкими локонами. Обняв за шею под волосами, она повернула Тонио к себе так, что лицо его чуть не коснулось ее пышных грудей.

— Всего лишь немного краски, синьор. Черная магия, — усмехнулась она, — для глаз.

— Я могу сам это сделать. — Он попытался взять у нее кисточку.

— Синьор, вы наказываете меня. Я хочу сама это сделать, — передразнила портниха и рассмеялась хриплым старушечьим смехом. — Нет, нет, пока не глядитесь в зеркало, — предупредила она, расставив руки, словно он порывался убежать.

Она склонилась над ним и коснулась его глаз с уверенностью, с какой он, конечно, не сделал бы это сам. На его ресницы лег тонкий слой краски, потом она пригладила и подвела ему брови.

— Словно лилию золотом вышиваю! — хохотнула она, покачала головой и вдруг неожиданно, словно не удержавшись, расцеловала его в обе щеки.

Он склонил голову набок и задумался: «Когда я выйду отсюда, слуге придется нести мою шпагу. А он ведь такой кретин. У меня вообще создается впечатление, что кардинал предпочитает окружать себя сущими идиотами. А может, и я такой же идиот». Он прикрыл глаза рукой, отдавшись печальным мыслям. Тем временем портниха открыла ставни, и теплый солнечный свет залил комнату. Тонио почувствовал свет раньше, чем увидел его, а женщина сказала:

— Милое дитя, — и сжала руками его плечи.

«Опять эти слова», — подумал он с раздражением.

— Вставайте и посмотритесь в зеркало. Разве это не то, что я вам обещала? — прошептала она. — Вы само совершенство. Мужчины падут к вашим ногам.

Тонио стоял и смотрел. Молча.

Он не понимал, что за создание видит перед собой. Она красива? Да, она была красива. И невинна, абсолютно невинна. Ее большие темные глаза смотрели на него строго, словно обвиняя в каких-то грязных мыслях. Узкий в талии корсет поднимался рядами кремовых оборок и бантов к белой гладкой коже, создававшей полную иллюзию грудей. Доменико был бы вне себя от зависти!

А парик сделал лицо хрупким и изящным, превратив его собственные черты в черты простодушной юной девушки. Эти белые волосы поднимались от гладкого шва на лбу и локонами ниспадали на блестящий шелк длинных пышных рукавов.

Обеими руками женщина развернула его, привстав на цыпочки, словно для того, чтобы разглядеть какую-то важную деталь, а затем, обмакнув палец в горшочек с красной краской, провела по его губам.

— Ах! — Она сделала шаг назад, восхищаясь результатом. — А теперь дайте-ка мне свою ногу, — сказала она, усевшись и задрав его зашуршавшие юбки.

Он поставил ногу ей на колени. Она собрала чулок в кольцо и начала расправлять его вверх, вверх, пока не закрепила подвязкой у колена.

— Да, все и внутри, и снаружи должно быть совершенно, — произнесла она, словно напоминая это себе. Она держала белые кожаные туфли так, словно они были стеклянными.

Наконец, когда все было окончено, женщина отступила назад с таким видом, словно у нее дыхание перехватило.

— Синьор! — Она прищурилась. — Богом клянусь, вы могли бы обмануть даже меня!

И продолжала смотреть на него так, будто не желала, чтобы он двигался.

— Помните, что я вам говорила, — сказала она, когда он подошел к крючку, на котором висел его камзол. — Двигайтесь медленно, совсем не так, как это делают женщины, потому что, если вы будете суетиться, как это делают женщины, иллюзия рухнет. Двигайтесь даже медленней, чем двигаются люди, и держите руки ближе к телу.

Он кивнул. Он уже думал об этом и, более того, наблюдал за каждой встречной женщиной так долго и сосредоточенно, что рисковал показаться неучтивым.

— Но что вы делаете? — Портниха подошла, чтобы отнять его руки от старой одежды.

Но он вытащил кинжал, и, увидев это, она остановилась.

Засунув ледяной клинок за пазуху, прямо между «грудей», Тонио улыбнулся ей.

Женщина резко повернулась и, вытащив из вазы небольшую розу, посмотрела ее на свет, так что стал виден волосатый стебелек, заключенный в стеклянную трубочку. И вставила розу ему за корсаж, рядом с ручкой кинжала, так что видна оказалась лишь розовая головка.

Потом, лаская его пальцы, нанизала на них драгоценные перстни и наконец положила его пальцы на эту маленькую, но ароматную и пышную розу.

— Почувствуйте ее мягкость, — прошептала она. — Вот чем вы должны казаться. — И снова ее шершавые губы коснулись его щек. Увидев, что он улыбнулся, она приложилась и к его губам. — Я просто влюбилась в вас! — сказала она низким грудным голосом и сдержанно улыбнулась, обнажив аккуратные маленькие зубы.

Карета медленно ехала по Виа Венето, то и дело останавливаясь из-за двигавшейся впереди процессии. Ночью шел дождь, и проезжая колея превратилась в грязную канаву. Толпа пешеходов напирала на всхрапывающих и вскидывающих голову нетерпеливых лошадей.

Положив руку в белой перчатке на нижнюю кромку окошка, Тонио не сводил глаз с открытых кофеен и внезапно постучал по крыше кареты. Он тут же почувствовал, как она неловко, со скрипом, сворачивает к обочине.

Беззубый старый лакей спрыгнул на землю, чтобы открыть дверь. Держа в руках шпагу Тонио, как тот и приказал ему, он последовал за своей «госпожой» сквозь толпу, провожавшую красавицу сдержанными, но восхищенными взглядами, до самой двери кофейни, в которую она вошла.

По правую руку от входа, хотя и не у самой стены, облокотившись о стол, сидел Гвидо. Перед ним стоял нетронутый бокал с вином. Глаза у маэстро были наполовину прикрыты. Похоже, он очень устал. Его отяжелевшее лицо выглядело при этом необычайно молодо, как будто изнеможение ослабило его контроль над собой, а разочарование и беспокойство позволили ему принять более естественный для него мальчишеский вид.

Он даже не заметил, что рядом с ним поставили скамейку, и не сразу увидел, как на нее опустилась дама.

Потом вздрогнул и сел прямо. Наверное, первым, что он увидел, был сиреневый шелк. Тонио, невозмутимый, как кукла, восседал среди пышных юбок и безмятежно смотрел на улицу.

Воздух был теплым, ласкающим, и, когда тонкая косынка соскользнула с его грудей, Тонио не стал ее поправлять. На него таращились отовсюду. Работа кофейни была нарушена. Даже мальчик-официант не знал, то ли подойти, то ли поклониться, то ли как-то умудриться сделать и то и другое, и неловко ходил вокруг с подносом в руке. Почувствовав на себе взгляд Гвидо, Тонио медленно наклонил голову и отвернулся. Поэтому когда он снова поднял глаза на учителя, то это был взгляд снизу вверх.

Лицо Гвидо удивило его необычным выражением глаз, необычным изгибом губ. И вдруг внезапная догадка переполнила его блаженством. Гвидо не понял, кто перед ним! Тогда Тонио взял веер, как учила его старуха, и развернул его так, словно открывал этим жестом какую-то прекрасную тайну, а потом, заслонив веером рот, опустил и снова поднял ресницы.