Уже перевалило за полночь. Тонио стоял в гнетущей сырой пустоте большой гостиной. Закрыв за собой дверь, он ничего не мог различить в темноте. Колокола вдали возвестили час ночи. В руке у него была большая серная спичка и свеча.

Он чего-то ждал. Чего? Пока не отзвонят колокола? Он и сам не знал.

Весь вечер, вплоть до нынешнего момента, был для него сплошным мучением.

Он едва помнил, что случилось. Две веши впечатались в его сознание, и они не имели никакой связи друг с другом.

Во-первых, эта девушка в кафе. Когда он уже поднялся, чтобы уходить, она легонько прижалась к нему и прошептала, привстав на цыпочки: «Запомните меня, ваше превосходительство, меня зовут Беттина». Звонкий смех, заразительный смех. Детский, смущенный и абсолютно искренний. Тонио хотелось ущипнуть ее, а потом поцеловать.

Во-вторых, Алессандро не ответил на его вопрос. И не сказал, что это неправда! Он только смотрел куда-то в сторону.

А что касается того человека, которого Анджело десять раз назвал опасным безумцем, то он действительно был двоюродным братом Тонио. Тонио вспомнил его. А уж такому человеку врать было совершенно ни к чему!

Но что тревожило его больше всего остального? Может быть, таящееся в глубине сознания смутное ощущение того, что ему это было известно? Карло. Он слышал это имя прежде. Карло! Кто-то уже говорил эти самые слова: «Вылитый Карло». Но чей голос произнес их и где? И как он умудрился дожить до четырнадцати лет, даже не подозревая о том, что у него есть брат! Почему никто не сказал ему об этом? Почему даже его наставники не знали об этом?

Но Алессандро знал.

Алессандро знал. И остальные знали. Те люди в книжной лавке знали!

И может быть, даже Лина знала. Вот почему она была так раздражена, когда он спросил ее о брате.

Он не хотел хитрить. Он сказал, что просто пришел повидать мать, но та лежала как мертвая. Под глазами у нее залегли глубокие синяки, кожа была ужасно бледной. А потом Лина велела ему уходить, пообещав, что попробует разбудить хозяйку чуть позже. И что он тогда сказал? Как он это выложил? На него нахлынуло такое унижение, такое обжигающее ощущение несчастья.

— Один из нас... Ты когда-нибудь слышала... имя Карло?

— Да здесь была сотня разных Трески! Но все это до меня! А ну давай, ступай отсюда! — Все было бы довольно просто, если бы она не продолжила: — И не вздумай беспокоить свою матушку из-за тех... других. — Очевидно, она имела в виду мертвецов. Его мать никогда не смотрела на их портреты. — И ни о ком не задавай глупых вопросов!

Это была ее большая ошибка. Он понял, что она знала. Конечно же знала.

Теперь все уже улеглись. Дом принадлежал ему одному, как всегда в этот час. В темноте он ощущал себя невидимым и невесомым. И не хотел зажигать свечу. Он едва мог вынести отзвук своих тишайших шагов.

Он долго стоял неподвижно, все еще пытаясь представить себе, каково это будет испытать на себе отцовский гнев. Никогда еще отец не гневался на него. Никогда.

Но тянуть время дальше он был не в силах. Поморщившись от звука чиркнувшей спички, он смотрел затаив дыхание, как разгорается пламя свечи и слабый свет растекается по всему огромному залу. По краям легли неясные тени, но картины были видны хорошо.

И тогда он принялся изучать их.

Так, это брат Леонардо. А это, в военной форме, Джамбаттиста. Да. А это Филиппо со своей юной женой Терезой. Всех их он знал. Но вот он увидел то лицо, которое искал. И сходство снова ужаснуло его.

«Вылитый Карло». Эти слова назойливо звучали у него в ушах, и он поднес свечу ближе к холсту и начал двигать ее взад и вперед, пока не добился исчезновения раздражающего отсвета. У молодого человека были его черные волосы, его высокий и широкий, нисколько не скошенный лоб, тот же чуть великоватый рот, те же высокие скулы. Но что делало обоих особенно похожими, так это глаза — большие, широко расставленные. Любой, кто смотрел в черные глаза Тонио, чувствовал, что куда-то уплывает. И это же чувство изведал он сейчас, глядя на это маленькое подобие себя самого, затерявшееся среди десятка похожих, одетых в черное мужчин, ласково глядевших на него с холстов.

— Но кто ты? — прошептал он.

Он переходил от лица к лицу. Здесь были и двоюродные братья, некоторых из них он не знал. Но это ничего не доказывало. И все же он не мог не заметить, что этот странный двойник его самого изображен на портрете рядом с Андреа. Точнее говоря, он стоит между Леонардо и Андреа, и рука Андреа лежит на плече этого двойника!

— Нет, это невозможно, — прошептал Тонио, хотя именно этого доказательства он искал.

Он продолжал разглядывать портреты. На одном была изображена Кьяра, первая жена Андреа, и снова он, тот маленький «Тонио», сидел у ее ног вместе с остальными братьями.

Но были и более несомненные доказательства.

Он понял это, пока стоял у портретов как прикованный. Ведь есть и другие картины, где изображены только его братья и их родители, не в окружении дальних родственников и разных чужих людей.

И он быстро и в то же время по возможности бесшумно подошел к дверям столовой и открыл их.

Там висела большая картина, изображавшая сбор всей семьи за столом, та самая картина, что всегда мучила его. И даже с того места, где он стоял теперь, было видно, что на ней нет Карло. Он почувствовал слабость, то ли от облегчения, то ли от разочарования. Он сам не знал отчего. И в то же время у него не было пока оснований ни для того, ни для другого.

И все же что-то тревожило его в этом полотне. Леонардо и Джамбаттиста располагались по одну руку стоящего Андреа и его покойной жены, Кьяры, которая была изображена сидящей. Филиппо стоял отдельно от всех с другой стороны.

— Но ведь это естественно, — прошептал Тонио. — В конце концов, ведь было только три брата, так что же художнику оставалось делать, как не поместить двоих с одной стороны, а...

Но там был довольно странный зазор. Филиппо стоял не непосредственно рядом с отцом. И темный фон в этом месте образовывал провал, в который не очень изящно вписывалась красная мантия Андреа, почему-то гораздо более широкая с левой стороны, чем с правой.

— Но ведь это невозможно. Не может этого быть, — прошептал Тонио. Однако по мере того, как он приближался к картине, впечатление диспропорции становилось сильней и сильней.

Одеяние Андреа слева было даже другого цвета! И темнота между его рукой и рукой его сына, Филиппо, не казалась плотной.

Ради эксперимента, почти нехотя, Тонио поднял свечу и привстал на цыпочки, чтобы рассмотреть поверхность холста вблизи.

И вот сквозь черноту, проступая сквозь нее, словно сквозь вуаль, обозначилась фигура того, кто был точной копией его самого. Ошибки быть не могло.

Он чуть не вскрикнул. Ноги так задрожали, что он был вынужден опуститься на пятки и даже опереться о стену пальцами левой руки. А потом прищурился и опять увидел эту фигуру, проглядывающую сквозь наслоения новой краски, как это часто бывает с картинами, написанными маслом. Долгие годы ничего не видно. А потом старое изображение вдруг начинает всплывать на поверхность, словно привидение.

Как раз такое теперь и происходило. Это был тот самый молодой человек с приятным лицом. И в том «нижнем» мире, в котором он существовал, призрачная рука отца обнимала его.