7. Бриллианты Мадонны
Переходя из жары в ладанную темноту церкви, Дженнифер успела представить убогое святилище, порожденное монастырским аскетизмом. Дверь закрылась, грубо отсекла поток света, и на несколько секунд девушка ослепла. Потом под неуверенным взглядом все начало принимать форму… Боковой проход, маленький алтарь… Поперечный неф… Поднятые хоры… Высокий алтарь…
Она стояла, будто корни пустила, и смотрела по сторонам.
В общем-то, церковь походила на остальные здания монастыря. Белоснежные стены. Простые арки дверей и окон. Камень. Простые, ничем не украшенные колонны. Единственная статуя — маленькая Пречистая Дева у алтаря. Но на этом аскетизм заканчивался. Вдоль всего нефа, разрезая белую простоту на две части одним пурпурным мазком, густо-красный ковер тек, словно река крови, притягивая взгляд к алтарю, как линии на лепестках цветка привлекают пчелу к источнику нектара. Мимо колонн и простых скамеек, вверх по ступеням в тенистую пещеру апсиды, где священная лампада мерцала над высоким алтарем.
Дженнифер быстро прошла вперед, поднялась по ступеням, остановилась у низких перил, красиво вырезанных из темного дерева, и стала смотреть.
Определенно красная стрела указывала на золото. Священная лампада с семью рожками, несомненно, сделана из золота, так же, как и тяжелые двойные подсвечники, но не это больше всего удивило ее и привлекло внимание. За высоким алтарем, выше него и не примыкая к стене, притворяясь восточным окном, стоял огромный триптих — три картины в тяжелых серо-голубых рамах. Там, в башнях из пламени и крыльев, в экстазе святых, даже полуобразованный взгляд Дженнифер разглядел руку мастера, работы которого не попадают, как правило, в такие места поклонения. Парящие пророческие движения, угловатые одежды, стремительные диагонали серебра, пурпура и ярко желтого… «Кто, ради Бога, — подумала девушка растеряно, — мог засунуть одну из работ Эль Греко в подобное запустение? Неужели не существует музеев, галерей, великих церквей в его родном Толедо, которые могли бы прекратить это захоронение шедевра заживо?»
Дженнифер прижала ладони к глазам, потом опять посмотрела на картину. Шедевр? Эль Греко? Абсурд, конечно. Невозможно, чтобы здесь находилось произведение Эль Греко. Какой-то каприз памяти, не более. Но впечатление не рассеивалось. Может быть, она ошиблась? Изо всех художников насчет Эль Греко ошибиться труднее всего. Неужели копия или имитация могут порождать в наблюдателе такую же чудную смесь экзальтации и смирения, которую вызывают в человеке лучшие творения рук гения? Даже смотря на картину, Дженнифер убеждала себя, что это все неправильно. Для неопытного, как у нее, глаза хорошая копия будет, безусловно, говорить о красоте так же громко, как дело рук самого мастера. Нет, она никак не могла определить. Но не важно, первоклассная это копия или сам шедевр, просто потрясающе обнаружить эту картину здесь, в сообществе, которое всеми средствами подчеркивает свою бедность.
Девушка присмотрелась к углам потемневшей краски в надежде что-то обнаружить, но подписи не было. Потом, смутно вспомнив о художниках, которые расписывались на оборотной стороне холста, она зашла за алтарь и сунулась за левую часть триптиха, которая сильно отходила от стены. Рама оказалась очень мощной, и обратная сторона холста была надежно спрятана. Дженнифер, ничего толком и не разбирая в тусклом свете, разочаровано провела пальцем по краю рамы. Что-то там обнаружилось — бумага или фрагмент более мягкого дерева, застрявший между рамой и задней стенкой. Покрепче прижав голову к стене и судорожно заглядывая в темноту, девушка увидела что-то вроде серого кончика бумаги, который высунулся из тайника. Она аккуратно ухватилась за него ногтями и, немного волнуясь, вытащила наружу.
Чего она, собственно, собиралась обнаружить, она не имела ни малейшего представления. Если бы дала себе труд задуматься, то осознала бы, как странно предполагать, что в раме, по крайней мере, на триста лет моложе холста, заткнута бумага, определяющая автора. Но Дженнифер вытащила бумагу на ступеньки, где освещение было лучше, и разгладила ее неуверенными пальцами. Она оказалась пожелтевшей и грязной, немного порвалась по сгибу. Письмо, часть письма, притом по-французски.
«…Cest alors apres avoir recu 1assurance de notre ami mutuel que jai ose vous approcher…»
С быстро возрастающим интересом она перевела:
«…Итак, именно на основе утверждений общего друга я приблизился к вам. С облегчением я узнал, что вы выражаете желание, и предполагаю, что при таких обстоятельствах неизбежно, что ваши условия столь высоки. В таком случае, окончательно — я появлюсь, как обусловлено, ночью шестого сентября и заплачу вам три миллиона франков, что является суммой, которая оговорена раньше.
О ваших инструкциях, касающихся багажа. В таких обстоятельствах они не обязательны.
Исаак Ленорман».
Вот и все. Современные выражения, несомненно современный текст, ни о чем не говорящая подпись. Дженнифер нахмурилась на секунду, задумалась, стоит ли возвращать записку в тайник. Может быть, и вовсе не тайник, строго говоря, письмо туда, скорее всего, засунули, чтобы рама не шаталась. Вряд ли оно имеет значение. Но возможно…
Движение, слабый звук в полумраке церкви Пресвятой Девы заставили сердце Дженнифер встрепенуться. Она быстро засунула сразу забытый клочок бумаги в карман и пошла вниз по ступеням. Тишина и таинственность церкви опять разбудили казалось прекратившийся трепет. Девушка огляделась и увидела, что напугала ее всего лишь девушка в голубом хлопчатобумажном платье, стоящая на коленях на краю круга света перед статуей девы Марии. Одна из сирот пришла тихо помолиться. Дженнифер с любопытством посмотрела на маленький алтарь и увидела, что и к нему прикоснулась та же расточительная рука. Маленькая статуя сделана из бронзы и слоновой кости, и мелкие драгоценные камни украшают рукоять меча, пронзившего сердце Мадонны. Дженнифер двинулась с места, ругая себя за потерянное время, как вдруг девушка, стоявшая на коленях, перекрестилась и встала. Челеста. Дженнифер поблагодарила себя за удачу, которая послала к ней навстречу девушку до того, как с ней успела встретиться казначейша, остановилась. Челеста замерла перед статуей, потом медленно направилась к северной двери и застыла, заметив, что ее ждут.
«Ой, Челеста, — сказала Дженнифер радостно, — я надеялась увидеть тебя снова».
«Но… Но, мадмуазель, я думала, что вы уже ушли!» «Не сомневаюсь. Но я еще здесь, как видишь. И будь добра, ответь на один или два вопроса…»
Несомненно, по красивым глазам было заметно, что девушке опять не по себе. «Не думаю… Я не должна…» — начала она нервно.
«Ты говорила правду, Челеста, что мадам Ламартин ни разу не упоминала английских родственников, даже когда ты ее спрашивала?»
Глаза девушки расширились. «Но да, мадмуазель! Конечно! Если бы она сказала…»
«Конечно. Но мне кажется совершенно невозможным, что она этого не сделала, если, как ты говоришь, она была в сознании, все соображала и вообще… Но раз так, мне пришло в голову, что у этого может быть объяснение». «Мадмуазель?»
«Предположим, что она упоминала меня и просила вас с доньей Франциской написать, а вы этого не сделали. Предположим…»
Челеста вспыхнула и с достоинством перебила: «Но она ничего подобного не говорила! Я объясняла, нет! То, что вы предполагаете, грех! Чудовищный!»
«Нет, не грех, небрежность. Достаточная, чтобы не хотеть отвечать на вопросы. Чего ты боишься?»
«Я? Боюсь? Это абсурд. — И действительно, она теперь выглядела не испуганной, а рассерженной. — С какой стати мне вас бояться?»
«Этим я и интересуюсь. А сначала не боялась. Испугалась только тогда, когда я спросила, почему ты пошла собирать горечавку. — Девушка опустила глаза, опять лицо стало невыразительным. Она промолчала. — Это потому, что ты поняла, что допустила ошибку?»
Темные глаза поднялись. «Ошибку? Не понимаю. Какую ошибку?»
«Неважно. Но почему тебе не все равно, что я спросила про цветы?»
«Все равно», — сказала Челеста и, как ни странно, улыбнулась.
«Очень хорошо. Тогда скажи, и думаю, что пойму, правду ты говоришь или нет. Почему ты носила кузине горечавки?»
Челеста растерялась. «Я сказала. Она мне нравилась».
«Да, поняла. А почему горечавки?»
«Она их любила».
«Она так сказала?»
В глазах девушки отразилось еще большее удивление, смешанное с облегчением. Будто Дженнифер, в конце концов, задала вопрос, на который легко отвечать. «Да».
«Что она сказала?»
Челеста беспомощно развела руками. «Мадмуазель, я не понимаю».
Дженнифер была терпелива. «Когда она сказала, что ей нравятся горечавки, какие она употребила слова? Ты ей их принесла, и она просто поблагодарила и сказала, что они хорошенькие или что? Попробуй вспомнить для меня, Челеста. Она моя кузина, и каждое сказанное ей слово… Я бы тоже могла принести горечавки завтра…»
Челеста при всей своей молодости слишком привыкла к наполненной символами монастырской жизни, поэтому не увидела в неожиданной сентиментальности посетительницы никакой абсурдности, посмотрела на нее все еще удивленно, но уже помягче, и свела брови в ниточку. Дженнифер напряженно ждала, горло ей перехватило от возбуждения. В конце концов, девушка заговорила: «Нет, это было не так, я вспомнила, почему знаю, что это ее любимые цветы. Вскоре после ее появления здесь я принесла большой букет цветов, самых разных, и поставила около ее кровати. Она лежала и смотрела на меня, потом протянула руку, очень медленно, — рука девушки протянулась вперед, будто вспоминая жест, — и прикоснулась к горечавке. Она сказала: «Голубые, Челеста, что это за цветы? Они такие красивые, никогда не видела такой голубизны. Поставь их поближе, чтобы я видела. Я сказала, что это горечавки, и приносила каждый день».
«Спасибо», — сказала Дженнифер с таким тяжелым вздохом, что Челеста, увидев выражение ее лица, опять заволновалась.
«Это все, мадмуазель?»
«Это все, — сказала Дженнифер и засмеялась, немного возбужденно. — И пожалуйста забудь, как я сначала подумала, что ты говоришь неправду!»
«Ничего. А теперь, извините…»
«Конечно. Вы должны увидеться с доньей Франциской, правда? Дженнифер отчаянно старалась, чтобы ее голос звучал ровно. — А может быть вы мне, пожалуйста, покажете дорогу в комнату матери-настоятельницы?»
«Я… Да, конечно». К Челесте вернулась прошедшая нервность, она странно напряженно посмотрела и пошла вперед, чтобы показать путь из церкви.
Дженнифер шла за торопливой проводницей через холл и вверх по широкой лестнице, пыталась привести мысли хоть в какое-то подобие порядка. То, что она только что выслушала, определенно, правда. История начала принимать форму и все в большей степени превращалась в тайну. Умирающая женщина настаивала, что у нее нет родственников… Умирающая женщина не была дальтоником…
Таким образом, она не была Джиллиан Ламартин.
И какой из этого следует сделать вывод, отчаянная и ликующая Дженнифер решить не могла, а Челеста вела ее в освещенный верхний коридор. Но какой же все-таки из этого можно сделать вывод? Во второй раз за день Дженнифер встретилась глазами со Святым Антонием, который смотрел на нее из-за кактусоподобных свечей. Масса свечей, на массу молитв он ответил… «Веселись со мной, ибо я нашел тех, кто потерян».
Дженнифер протянула руку и легко прикоснулась к пьедесталу святого, потом обернулась и увидела, что девушка остановилась у ближней двери и подняла руку, чтобы постучать. «Нет! — сказала Дженнифер резко. Девушка замерла с поднятой рукой. Лицо Дженнифер покраснело и глаза потемнели от возмущения. — Я попросила отвести меня к матери-настоятельнице. Это не ее комната, не так ли?»
«Почему, я…»
«Это комната доньи Франциски, да?»
«Да. Я только подумала…»
Глаза и голос Дженнифер стали просто ледяными. Миссис Сильвер пришлось бы долго ее разглядывать, чтобы узнать свою нежную дочь. «Вас попросили отвести меня к матери-настоятельнице. Будьте так любезны сделать это немедленно».
Рука Челесты упала. Опустив глаза, она скользнула мимо Дженнифер и прошла к двери в дальнем конце коридора. «Это комната матери-настоятельницы, мадмуазель».
«Благодарю вас».
Девушка отступила, Дженнифер постучала. Раздалось мягкое: «Войдите».
Входя, Дженнифер получила смутное впечатление, что Челеста бросилась обратно по коридору. Дверь матери-настоятельницы закрылась. Дальше по коридору эхом закрылась другая дверь.
