Сюзи сегодня наконец снова пришла в школу. Уже в шапочке, а не в том ужасном платке. Теперь она вовсю пытается наверстать упущенное. На большой перемене они с Шанталь сидели голова к голове и о чем-то шептались, а потом все опять началось сначала: «остроумные» замечания, вопросы типа «а где же твой дружок?» и всякие дурацкие игры, в которых всегда «водит глупенькая Анни».

И все это уже, пожалуй, на шутку вовсе не похоже. Это не обычная девчачья зловредность, нет, теперь это самая настоящая злоба Достаточно послушать, как издевательски Сандрин и Шанталь повествуют всем о том, как на прошлой неделе «случайно зашли» в наш магазин, который, по их словам, оказался чем-то средним между логовом хиппи и помойкой. При этом они так громко хихикают, словно совсем уж спятили.

К моему огромному сожалению, Жан-Лу опять болен, и я снова осталась совершенно одна, так что меня все время пытаются заставить «водить». Мне, конечно, плевать, а все-таки ужасно несправедливо, ведь мы все столько труда на этот магазин положили — и мама, и Зози, и Розетт, и я, — а Шанталь со своими прилипалами старается сделать из нас полных и безнадежных неудачников.

В другое время я бы и не подумала обращать на это внимание. Но сейчас дела у нас идут гораздо лучше, и Зози к нам переехала, и покупателей в магазине каждый день полно, и Ру вдруг вернулся. Свалился как снег на голову…

Хотя прошло уже четыре дня, а он к нам и носа не кажет. Я даже в школе постоянно о нем думаю, интересно, где он свое судно держит? А может, он наврал насчет судна и ночует где-нибудь под мостом или в старом заброшенном доме, как когда-то в Ланскне после того, как месье Мускат сжег его плавучий дом?

Эти мысли не дают мне толком сосредоточиться, и месье Жестен накричал на меня, сказал, что я сплю наяву, а эти, «Шанталь и компания», тут же, естественно, гнусно захихикали. И мне ведь даже поговорить не с кем, потому что Жан-Лу по-прежнему в школу не ходит.

А сегодня вышло совсем плохо. После уроков, когда я уже стояла в очереди на автобус рядом с Клодом Мёнье и Матильдой Шагрен, ко мне вдруг подошла Даниэль и с фальшиво-сочувственным выражением на лице, которым она так часто пользуется, громко спросила:

— А что, твоя младшая сестренка и впрямь умственно отсталая?

Шанталь и Сюзи стояли неподалеку, и лица их абсолютно ничего не выражали, но я все и так поняла: я все могла прочесть по цветам их аур. И не сомневалась, что им ужасно хочется задеть меня побольнее, да они чуть от смеха не лопнули, услышав, как Даниэль задает мне свой гнусный вопрос…

— Не понимаю, о чем ты.

Я изобразила на лице полнейшее непонимание и равнодушие. Ведь о Розетт вообще никто ничего не знает. Во всяком случае, до сих пор я была в этом уверена. И тут я вдруг припомнила, как однажды Сюзи была у нас в гостях и играла с Розетт…

— Да я сама слышала, — сказала Даниэль. — Все говорят, что сестра у тебя умственно отсталая.

«Так, довольно. Хватит с меня лучших подруг! — с яростью подумала я. — К черту эмалевую подвеску, и клятвенное обещание Сюзи никогда никому не рассказывать, и надежды на..»

Я гневно глянула в сторону своей бывшей подружки, на голове которой сегодня красовалась ярко-розовая шапочка (между прочим, рыжим вообще нельзя носить ярко-розовое!).

— Пусть кое-кто лучше своими делами занимается, а не сует нос в чужие!

Я сказала это достаточно громко, чтобы услышали все.

Даниэль самодовольно усмехнулась.

— Ну, значит, так и есть, — сказала она, и цвета ее ауры жадно полыхнули, словно горячие уголья под ветром.

Точно так же что-то вдруг полыхнуло и в моей душе. «Как ты смеешь! — мысленно озлилась я. — Если кто-нибудь из вас скажет еще хоть слово…»

— Конечно, так и есть, — вступила в разговор Сюзи. — Ну смотрите: ей ведь года четыре, а она еще даже разговаривать не умеет. Моя мама говорит, что у нее болезнь Дауна. Во всяком случае, выглядит она как настоящий даун.

— Неправда, — тихо сказала я.

— Да правда, правда! Твоя сестрица монголизмом страдает, потому она такая уродина и есть — в точности как ты сама!

И Сюзи громко расхохоталась.

Следом захохотала Шанталь. А потом они принялись распевать: «Умственно отсталая, умственно отсталая», — и я успела лишь заметить, что Матильда Шагрен смотрит на меня побелевшими от испуга глазами, когда вдруг…

БАМ!

Я даже не знаю толком, что именно произошло. Все случилось очень быстро — так кошка мгновенно переходит от сонного расслабленного мурлыканья к осатанелому шипению и вцепляется в обидчика зубами и когтями. Я помню только, что направила на Сюзанну скрещенные пальцы — как Зози тогда, в магазине «Английский чай». Но я совершенно не представляла себе, что, собственно, хочу сотворить; я лишь успела почувствовать, как из моей руки вылетело нечто, словно я чем-то бросила в нее — камешком, или диском с острыми краями, или чем-то обжигающим…

Но что бы это ни было, подействовало оно очень быстро. До меня донесся вопль Сюзанны, и она, причитая и постанывая, вдруг обеими руками принялась сдирать с себя свою ярко-розовую шапчонку.

— Что случилось? — повернулась к ней Шанталь.

— Ой, чешется! — выла Сюзи, так яростно расчесывая себе голову ногтями, что среди остатков ее волос уже виднелись розовые царапины. — Господи, как чешется!

Я вдруг почувствовала дурноту, и колени у меня подогнулись от слабости — как в тот день, с Зози, в «Английском чае». Но хуже всего то, что я не испытывала ни малейших угрызений совести, наоборот, я буквально ликовала, и этот мой восторг был сродни тому постыдному чувству, когда сделаешь что-нибудь плохое, но никто даже не догадывается, что виновата именно ты.

— Что, что с тобой такое? — все спрашивала Шанталь.

— Ой, да не знаю я! — вопила Сюзанна.

Даниэль смотрела на нее с сочувствием — разумеется, абсолютно фальшивым; точно так же она смотрела на меня, перед тем как спросить, действительно ли Розетт умственно отсталая. Сандрин тоже время от времени как-то странно покряхтывала — то ли от сочувствия, то ли просто от возбуждения, трудно сказать.

А через несколько минут и Шанталь тоже принялась вовсю чесаться!

— Ч-ч-что, в-в-вошки заели, Ш-ш-шанталь? — спросил Клод Мёнье, как всегда сильно заикаясь.

Задний конец очереди так и покатился со смеху.

И тут чесаться начала уже Даниэль.

Казалось, их четверку окутало облако какого-то едкого порошка, вызывающего чесотку или еще что похуже. По лицу Шанталь было видно, что сперва она разозлилась, потом встревожилась, потом испугалась. А Сюзанна уже почти билась в истерике. Зато мне вдруг стало так хорошо и приятно…

И вспомнился один случай на морском берегу. Я тогда была еще совсем маленькой. Мы с мамой пошли купаться. Я шлепала по мелководью в своем купальничке, а мама сидела на песке и читала книжку. Неожиданно какой-то мальчик плеснул мне в лицо морской водой, и у меня сильно защипало глаза. А потом, когда он снова проходил мимо, я бросила в него камень — совсем маленький, галечку. Я, в общем, ожидала, что, скорее всего, промахнусь…

«Это была просто случайность…»

А потом, помнится, тот мальчик с плачем схватился за разбитую голову. Мама с растерянным видом бросилась ко мне. И еще помню тошнотворное ощущение шока, вызванного этой «случайностью»…

Разбитое оконное стекло, оцарапанная коленка, бродячая собака, с визгом угодившая под автобус.

«Все это случайности, Нану».

Я медленно попятилась от Сюзи и Шанталь. Я не знала, смеяться мне или плакать. Это было смешно — смешно в том смысле, что порой даже самая ужасная вещь все же кажется смешной. Но что действительно ужасно — я по-прежнему испытывала от этого удовольствие…

— Да что же это такое, черт возьми? — верещала Шанталь.

Что бы это ни было, думала я, но действует оно просто отлично. Вряд ли можно было бы добиться подобного эффекта даже с помощью самого едкого порошка. Впрочем, я не могла даже толком рассмотреть, что с ними происходит. Вокруг них столпилось столько народу, что вся очередь как бы вмиг растворилась, превратившись в орущую толпу, и каждый стремился выяснить, что там случилось.

А я даже и не пыталась это сделать. Я и так все знала.

И вдруг я поняла, что мне совершенно необходимо увидеться с Зози. Уж она-то наверняка скажет, как мне поступить, уж она-то никогда не сочтет меня особой третьего сорта! Мне совершенно расхотелось ждать автобуса, и я отправилась домой на метро, а потом бежала всю дорогу от площади Клиши до нашего магазина И когда я туда влетела, то была уже совершенно без сил и дышала как паровоз. Мама была на кухне — готовила Розетт полдник, и я готова поклясться: Зози все поняла еще до того, как я успела произнести хоть одно словечко…

— Что случилось, Нану?

Я молча смотрела на нее. Она была в джинсах и в своих леденцовых туфельках, которые показались мне еще краснее и еще ярче, а их сверкающие высоченные каблуки стали, похоже, еще выше и еще ослепительней. И стоило мне эти туфельки увидеть, как меня сразу отпустило. И я, облегченно вздохнув, прямо-таки рухнула в одно из наших розовых «леопардовых» кресел.

— Шоколаду хочешь?

— Нет, спасибо. Она налила мне коки.

— Что, так плохо? — спросила она, когда я залпом выпила целый стакан, так что даже пузырьки газа в нос бросились. — На вот, выпей еще и расскажи мне, в чем дело.

И я рассказала ей, но тихонько, чтобы мама не услышала. Мне, правда, дважды пришлось прерывать свой рассказ: сперва зашли Нико с Алисой, потом Лоран. Лоран попросил чашку кофе и, наверное, с полчаса жаловался на то, сколько у него работы в «Зяблике», а найти перед Рождеством слесаря совершенно невозможно, и как ему осточертели иммигранты, и так далее, и тому подобное — в общем, как обычно.

Когда он наконец ушел, нам уже было пора закрываться. Мама принялась готовить ужин. А Зози специально погасила в магазине свет, чтобы я могла полюбоваться новой сценкой возле святочного домика. Крысолова с сахарными мышами теперь сменил целый хор ангелов. Они пели под падающим сахарным снегом, и это было удивительно красиво. Но сам домик по-прежнему окружала глубокая тайна. Двери заперты, занавески опущены, и лишь один волшебный огонек светится в окне чердачной комнатки.

— Можно мне заглянуть внутрь? — спросила я.

— Пока нет. Но может быть, завтра, — сказала Зози. — А ты не хочешь подняться ко мне? И закончить нашу маленькую беседу?

Я медленно поднималась следом за нею, глядя, как передо мной на каждой узенькой ступеньке леденцовые туфельки постукивают — цок-цок-цок! — своими изумительными каблучками, словно кто-то стучится в дверь и просит, умоляет меня позволить ему войти.