Странно, как упорно она не желает признавать свои умения! Ведь дочь ее, похоже, готова все на свете отдать, чтобы стать такой, как она. А как странно Анук использует слово «случайность»…

Вианн тоже его использует, имея в виду вещи нежелательные или необъяснимые. Как будто в нашем мире, где все так тесно связано, где все так или иначе неким мистическим образом соприкасается, переплетается подобно разноцветным шелковым нитям в ткани гобелена, есть место случайностям! Нет, здесь ничто и никогда не бывает случайным, здесь никто никогда не исчезает бесследно. А мы, существа особые, способные многое увидеть, проходим по ткани жизни, собирая ее отдельные нити, сводя их воедино и создавая свои собственные небольшие узоры на кайме этого гигантского гобелена…

Разве это не чудесно, Нану? Это замечательное, гибельное, прекрасное, величественное искусство! Неужели ты не хочешь им овладеть? Неужели не хочешь отыскать свою собственную судьбу в этом спутанном клубке разноцветных нитей и самостоятельно придать ей форму — причем не случайно, а согласно определенному рисунку?

Она пришла ко мне на кухню минут через пять, бледная от гнева, который с трудом сдерживала. Уж я-то знаю, каково это мучительное ощущение собственной беспомощности, вызывающее тошноту и сердечную слабость.

— Тебе придется заставить их уйти, — заявила она. — Я не хочу, чтобы они были здесь, когда мама вернется.

Собственно, ее слова значили: «Я не желаю давать им дополнительный повод».

Но я, сочувственно на нее глянув, возразила:

— Они наши посетители. Что тут поделаешь?

Она продолжала молча смотреть на меня.

— Ну да, — сказала я, — с посетителями так не поступают. Тем более они твои подруги…

— Никакие они мне не подруги!

— Ах так! Ну, в таком случае… — Я сделала вид, что колеблюсь. — Тогда вряд ли будет Случайностью, если мы с тобой… слегка вмешаемся.

Цвета ее ауры так и вспыхнули:

— Мама говорит, это опасно…

— Возможно, у мамы свои причины так говорить.

— Какие?

Я пожала плечами.

— Видишь ли, Нану, взрослые порой скрывают свои знания от детей, пытаясь их защитить. Но иногда получается, что они защищают не столько ребенка, сколько самих себя — от последствий этих знаний и умений…

Анни явно была озадачена моими словами.

— Ты думаешь, она мне лгала? — спросила она.

Я понимала, что это рискованно. Но я столько раз в своей жизни рисковала! И потом, она же сама хочет, чтобы ее соблазнили! Ведь в душе каждого нормального хорошего ребенка живет бунтовщик, таится желание стать первым среди ровесников, завоевать их авторитет, сбросить с пьедестала тех крошечных божков, которые называют себя нашими родителями.

Анни вздохнула.

— Ты не понимаешь…

— Нет, отлично понимаю! Ты просто боишься, — сказала я. — Боишься быть не похожей на других. Тебе кажется, что из-за этого ты сразу станешь изгоем.

Она задумалась, потом сказала:

— Дело не в этом.

— А в чем же?

Она посмотрела на меня. За дверью слышались пронзительные натужно-веселые голоса девчонок, у которых явно пропало всякое настроение.

Я сочувственно улыбнулась Анни и сказала:

— Ты же понимаешь, что в покое они тебя никогда не оставят. А теперь они узнали, где ты живешь, и могут вернуться в любое время. И они уже попробовали свои силы, пытаясь атаковать Нико…

Я заметила, как она встрепенулась. Я знаю, как сильно она его любит.

— Неужели ты хочешь, чтобы они приходили сюда каждый вечер? Сидели здесь, смеялись над тобой…

— В таком случае мама заставит их уйти, — сказала она, но голос ее звучал не слишком уверенно.

— И что тогда? — спросила я. — Я знаю, как это бывает. Так было и с нами, с моей матерью и со мной. Сперва всякие мелочи, на которые, как нам казалось, можно не обращать внимания: мелкие пакости вроде незначительных краж в магазине, мерзкие надписи на ставнях, сделанные ночью. В общем, все это можно терпеть, если так уж случилось. Это не очень приятно, но с этим можно жить. Только этим ведь никогда не кончается. Они никогда не сдаются. И на пороге твоего дома появляется собачье дерьмо, глубокой ночью раздаются странные телефонные звонки, в окна летят камни, а потом однажды в почтовый ящик на двери наливают бензин, и весь дом окутывают клубы дыма…

Мне тогда следовало знать заранее. Это ведь действительно чуть не случилось. Магазин, где продаются книги по оккультизму, всегда привлекает внимание, особенно если он находится не в центре, а на окраине. Письма в местные газеты, листовки, призывающие запретить празднование Хэллоуина, даже небольшой пикет у дверей магазина — написанные от руки плакаты и полдюжины правоверных прихожан, неистово требующих, чтобы наш магазин закрыли.

— Разве не так получилось в Ланскне?

— В Ланскне было по-другому.

Ее взгляд метнулся к двери. Я прямо-таки чувствовала, как громоздятся одна на другую ее мысли, цепляясь за сказанное мною. И это было совсем близко, я его ощущала, как ощущается в воздухе статическое электричество…

— Сделай это, — сказала я ей.

Она посмотрела на меня.

— Сделай. Честное слово, этого не стоит бояться.

Глаза ее вспыхнули.

— Мама говорит…

— Родители знают далеко не все. И рано или поздно тебе все равно придется узнать, что значит самой о себе заботиться. Давай, Нану. Нельзя быть просто жертвой. Нельзя убегать от них и позволять им гнать тебя, точно свою добычу.

Она снова задумалась, но я видела, что доводы мои цели пока не достигли.

— Есть вещи похуже, чем просто бегство от кого-то, — сказала она.

— Так говорит твоя мать, верно? Она поэтому имя себе переменила? Поэтому и тебя сделала такой трусихой? Почему ты не хочешь рассказать мне, что с вами случилось в Ле-Лавёз?

Этот удар попал почти в яблочко. Но все же оказался недостаточно точен. На лице Анни появилось упрямое, заносчивое выражение, столь свойственное девочкам-подросткам и означающее примерно следующее: можете говорить сколько угодно…

В общем, я слегка ее подтолкнула. Совсем чуть-чуть. Заставила свои цвета переливаться, как радуга, стараясь выпытать ее тайну, какой бы она ни была…

И тут я вдруг кое-что увидела… всего несколько промельков, словно клочки тумана…

«Вода. Вот оно! Это какая-то река, — поняла я. — И какой-то серебряный амулет в виде маленькой кошечки… И все почему-то освещено огнями Хэллоуина». Я предприняла еще одну попытку, и на этот раз мне почти удалось добраться до сути… и вдруг…

БАМ!

У меня было такое ощущение, словно я прислонилась к ограде, сквозь которую пропущен электрический ток. Удар прошил меня насквозь и отшвырнул назад. Туман рассеялся, изображение расплылось, и каждая клеточка моего тела, казалось, звенела под воздействием электричества. Нутром я понимала, что это получилось непреднамеренно — просто произошел некий выброс внутренней энергии, долгое время запертой внутри; примерно то же бывает, когда ребенок в гневе топает ногами; ах, если бы у меня в ее возрасте было хотя бы вполовину столько энергии…

Анни смотрела на меня, стиснув кулаки.

Я улыбнулась ей и сказала:

— А ты молодец!

Она помотала головой.

— Да нет, конечно же, молодец! Просто умница! Возможно, ты даже лучше, сильнее меня. Дар, который…

— Да, правда. — Голос ее звучал негромко, очень напряженно. — Какой-то дар у меня есть. Но я бы предпочла, чтобы это были способности к танцам или к рисованию… акварельными красками. — И, видимо о чем-то вдруг вспомнив, она вздрогнула и спросила: — Ты ведь маме не скажешь?

— А зачем мне ей говорить? — сказала я. — Да и что нового я могу ей сообщить? И кроме того, неужели ты считаешь, что хранить секреты умеешь только ты?

Она долго смотрела мне прямо в глаза.

Снаружи слышались завывания ветра.

— Они ушли, — сказала вдруг Анни.

И точно. Заглянув в магазин, я убедилась, что девчонки действительно ушли, оставив после себя легкий беспорядок: стулья не задвинуты, на столе полупустые бутылки; в воздухе все еще висел слабый аромат жевательной резинки и лака для волос, а также чуть сладковатый запах подросткового пота, чем-то напоминающий запах дешевого печенья.

— Они вернутся, — мягко сказала я.

— А может, и нет, — возразила Анни.

— Что ж, если тебе понадобится помощь…

— Я тебя о ней попрошу, — сказала она.

«Попроси, попроси». Кто я тебе, крестная-волшебница, что ли?

Разумеется, вначале я поискала деревушку Ле-Лавёз в интернете, но ничего не нашла; никаких сведений о ней не было даже на туристском информационном сайте; и никаких упоминаний о празднике шоколада или о тамошней шоколадной лавке я тоже не обнаружила. Я стала искать еще, и в журнале но диетологии наткнулась на одно-единственное упоминание об имевшейся в Ле-Лавёз замечательной creperie и ее хозяйке, вдове по имени Франсуаза Симон.

А что, если она и есть Вианн, скрывающаяся под очередным вымышленным именем? Что ж, это вполне возможно; впрочем, более о хозяйке блинной там не было ни слова. Однако мне хватило одного телефонного звонка, чтобы вытянуть ниточку из клубка и начать его разматывать. На мой звонок ответила сама Франсуаза. Голос ее в трубке звучал сухо и подозрительно. Судя по голосу, ей лет семьдесят. Я сказала, что я журналистка. Но в ответ на мои вопросы она заявила, что никогда даже не слышала о Вианн Роше. А о Янне Шарбонно? И о ней тоже. До свидания.

Ле-Лавёз, насколько я поняла, — селение крошечное, его даже и деревней-то назвать трудно. Там имеется церковь, пара магазинов, кафе, блинная, памятник погибшим на войне. Вокруг в основном возделанные поля, подсолнечник, кукуруза и фруктовые деревья. Рядом бежит река, точно длинная коричневая собака. Ничего особенного там нет — так, во всяком случае, вам показалось бы; и все же в самом этом названии мне слышится некий отзвук. Некий отблеск воспоминаний. Нечто похожее на новостную «бомбу»…

Я пошла в библиотеку и попросила кое-что принести мне из архивов. У них имеется полная подшивка «Уэст-Франс» — и на диске, и на микрочипе. Я начала просматривать газеты вчера в шесть вечера, два часа искала, а потом пошла на работу. Завтра снова буду искать — и послезавтра, и потом, — пока не обнаружу искомое, чем бы оно ни оказалось. Ясно, что ключ именно там, в этой деревне Ле-Лавёз, на берегу Луары. И я этот ключ заполучу, а там — кто знает, какие тайные дверцы можно им отпереть?

Но в мыслях я все время возвращаюсь к Анни, к тому, как вчера вечером она мне сказала: «Я попрошу тебя о помощи». Но ведь для такой просьбы должна возникнуть необходимость — причем настоящая необходимость, куда более серьезная, чем те мелкие неприятности, которые доставляют ей соученицы в лицее Жюля Ренара. Что-нибудь вроде принесенного им ветром предостережения, которое заставило бы их обеих броситься в объятия их доброго старого друга Зози.

Я знаю, чего они боятся.

Но что им необходимо?

Сегодня в полдень, оставшись в магазине одна — Вианн повела Розетт на прогулку, — я решила подняться наверх и порыться в ее вещах. Разумеется, с величайшей осторожностью; моя цель — отнюдь не банальная кража, это нечто куда более серьезное и глубокое. Оказывается, вещей у Вианн совсем немного, гардероб еще более примитивный, чем у меня; на стене картина в рамке (скорее всего, купленная на блошином рынке); на кровати лоскутное покрывало (по-моему, самодельное); три пары туфель — и все черные, вот скука! — но под кроватью наконец-то кое-что весьма ценное: деревянная шкатулка размером с коробку из-под обуви, в которую сложен всякий памятный хлам.

Впрочем, вряд ли Вианн Роше считает это хламом. Уж я-то, живущая за счет разнообразных сумок и шкатулок, отлично знаю: у таких людей ненужных вещей не бывает. В этой деревянной шкатулке — разрозненные фигурки паззла ее жизни, эти вещички она никогда бы просто так не выбросила, ведь в них ее прошлое, ее биография, ее тайная сущность.

Я открывала шкатулку с величайшей осторожностью. Вианн — человек скрытный, а значит, подозрительный. Она наверняка в точности помнит, что и как там лежало, помнит место каждого клочка бумаги, каждой вещички, каждой ниточки, каждой газетной вырезки, каждой пылинки. И сразу все поймет, если что-то положить не так, но, во-первых, у меня блестящая зрительная память, а во-вторых, я вовсе и не собираюсь ничего там ворошить.

И вот я достаю их наружу, одно за другим, краткие свидетельства жизненного пути Вианн Роше. Сверху лежит колода карт Таро — ничего особенного, обычная колода, некогда купленная в Марселе, многократно использованная и пожелтевшая от времени.

Под ней — документы: паспорт на имя Вианн Роше и свидетельство о рождении Анук под той же фамилией. Значит, Анук превратилась в Анни, думала я, точно так же, как Вианн стала Янной. На Розетт никаких документов нет, что странно, но есть устаревший паспорт на имя Жанны Роше, который, как я догадываюсь, мог принадлежать матери Вианн. Судя по фотографии, Вианн не слишком похожа на мать — но ведь и Анук с Розетт тоже не очень-то похожи. Выцветшая ленточка, на которой висит амулет в виде кошечки. Затем — несколько фотографий, в целом их не больше дюжины. На них я узнаю Анук в значительно более юном возрасте, молодую Вианн, молодую Жанну. Все снимки черно-белые. Они аккуратно сложены и перевязаны лентой вместе с несколькими довольно-таки старыми письмами и тонкой пачечкой газетных вырезок. Я осторожно и быстро их просматриваю, очень стараясь не надорвать пожелтевшие края и истончившиеся сгибы, и обнаруживаю заметку о празднике шоколада в Ланскне-су-Танн, вырезанную из какой-то местной газеты. Текст почти такой же, как тот, с которым я уже знакома, но фотография гораздо больше; на ней Вианн и еще двое — мужчина и женщина; у женщины длинные волосы, а одета она в какую-то куртку или полупальто из шотландки; мужчина смущенно улыбается в объектив камеры. Возможно, это ее друзья? Но никаких имен в статье нет.

Затем вырезка из парижской газеты, хрупкая, коричневая от старости, похожая на сухой листок. Ее даже разворачивать страшно, впрочем, я и так уже поняла, что речь в ней идет о пропавшем ребенке. Это маленькая девочка по имени Сильвиан Кайю, более тридцати лет назад украденная прямо из прогулочной коляски. А вот и относительно недавняя вырезка — заметка о странном урагане, внезапно обрушившемся на Ле-Лавёз, крошечную деревушку на берегу Луары. С виду предметы самые обычные, но, видимо, настолько важные для Вианн Роше, что она в течение стольких лет носит их при себе, спрятав в эту шкатулку — которую, впрочем, довольно давно уже не брала в руки, насколько можно судить по толстому слою пыли…

Так вот каковы призраки твоего прошлого, Вианн Роше. Какими же они кажутся скромными, даже странно. Мои, например, куда более впечатляющи, но опять же, с моей точки зрения, скромность — добродетель все-таки второсортная. Ты, Вианн, могла бы достигнуть и куда больших успехов. Впрочем, еще не все потеряно, еще, возможно, и достигнешь — с моей помощью.

Прошлой ночью я много часов просидела перед своим ноутбуком, без конца пила кофе, смотрела в окно на неоновые огни и снова возвращалась к одному и тому же, так и не решенному вопросу. Ведь ничего больше ни о Ле-Лавёз, ни о Ланскне я так и не нашла. И уже готова была поверить, что Вианн Роше — столь же неуловимое существо, как и я сама, некий изгой, обосновавшийся на Монмартрском холме, не имеющий прошлого и абсолютно неприступный для любопытствующих.

Чушь, конечно. Ничего абсолютно неприступного не существует. Однако, исчерпав все прямые пути расследования, я поняла: у меня остался лишь один способ выведать все; как раз это и повергло меня в бесконечные размышления и сомнения чуть ли не до утра.

Дело, разумеется, вовсе не в том, что я чего-то боюсь. Но подобный способ порой может оказаться весьма ненадежным и вызывает больше вопросов, чем дает ответов, — ну а если Вианн в чем-то меня заподозрит, то у меня вообще не останется никаких шансов на то, чтобы к ней подобраться.

И все же, что за игра без риска? Я давным-давно уже не заглядывала в магический кристалл — моя Система основывается скорее на практических методах, а не на колокольчике, книге и свече; в девяти случаях из десяти куда быстрее получить ответ на свой вопрос в интернете. Но теперь, видимо, пора все же применить творчество.

Порция корня кактуса, высушенного, измельченного в порошок и растворенного в горячей воде, отлично помогает достичь необходимого состояния ума. Это pulque, пульке, волшебный возбуждающий напиток из агавы, придуманный ацтеками и слегка усовершенствованный мною исключительно в личных целях. Затем изобразим символ Дымящегося Зеркала прямо на пыльном полу под ногами, сядем по-турецки, пристроим перед собой ноутбук, включим на экране подходящую абстрактную картинку и подождем озарения.

Моя мать, безусловно, подобный способ не одобрила бы. Она всегда предпочитала использовать для предсказаний и пророчеств традиционный хрустальный шар, хотя в случае необходимости соглашалась и на более «дешевые» способы — применение магических зерцал или карт Таро; в конце концов, она же собирала подобные вещи. Но если они когда-либо и вызывали у нее настоящее озарение, то я, совершенно определенно, никогда и ничего об этом не слышала.

Немало весьма распространенных мифов связано с гаданием по магическому кристаллу. Например, в одном из них утверждается, что для этого необходимо некое специальное устройство. Ничего подобного! Вполне достаточно просто закрыть глаза, хотя мне, пожалуй, даже нравятся те образы, что возникают, когда смотришь на «рябой» экран телевизора, ненастроенного ни на один конкретный канал, или следишь за «вспышками» на экране компьютера, когда он работает в режиме экономии. В общем, это некая система, подобная многим другим, когда аналитическому, левому полушарию мозга предлагается занять себя чем-нибудь совершенно тривиальным, пока творческое, правое полушарие ищет решение.

А затем…

Просто происходит некий сдвиг. И возникает ощущение полета.

Ощущение довольно приятное, и оно усиливается по мере того, как начинает действовать наркотик. Сперва просто немного теряешь ориентацию: пространство вокруг тебя как бы раздвигается, и ты, даже не отрываясь от экрана, отчетливо понимаешь, что комната становится значительно просторнее, стены сперва отступают от тебя все дальше, а потом с грохотом взрываются…

Стараясь дышать как можно глубже, я думаю о Вианн.

Ее лицо передо мной на экране компьютера, изображение напоминает графический портрет, выполненный сепией, или газетную фотографию. Краем глаза я замечаю, что вокруг кружат огоньки, которые, точно светлячки, и меня пытаются втянуть в свой круг.

В чем же твоя тайна, Вианн?

А твоя, Анук?

Что вам нужно?

Дымящееся Зеркало точно заволакивает дрожащей пеленой. Возможно, это связано с действием наркотика, этакая визуальная метафора, ставшая реальностью. На экране компьютера появляется лицо, это Анук, изображение четкое, как на фотографии. Затем я вижу Розетт с кисточкой для рисования в руке. Затем — выцветшую почтовую открытку с пейзажем Роны и серебряный браслетик, слишком маленький для руки взрослого человека, на нем подвеска — амулет в виде кошечки.

И вдруг — волна воздуха, взрыв аплодисментов, хлопанье невидимых крыльев. Я чувствую, что вплотную подобралась к чему-то важному. Да, теперь я это вижу — передо мной корпус какого-то судна, довольно длинного, с низкой посадкой, тихоходного. И какую-то надпись, нацарапанную весьма небрежно…

«Кто? — спрашиваю я. — Кто это, черт побери?»

Но ответа на светящемся экране нет. Лишь слышится шипение рассекаемой судном воды, пение двигателя и гребного винта, а потом все эти звуки постепенно тают, растворяясь в невнятном гудении компьютера, работающего в щадящем режиме, в проблесках, что скользят по экрану, в зарождающейся головной боли.

Шалтай-Болтай сидел на…

Я же говорила: этот способ не всегда дает ожидаемые результаты.

И все же кое-что мне, кажется, узнать удалось. Кто-то направляется сюда. Кто-то подходит все ближе и ближе. И этот «кто-то» из их прошлого. И его приближение связано с неприятностями, тревогой, беспокойством.

Ничего, еще один удар — и все будет кончено, Вианн. Мне просто нужно распознать еще одну твою слабость. И тогда пиньята раскроется, выпустив наружу все свои тайны и сокровища; и жизнь Вианн Роше — не говоря уж о ее чрезвычайно талантливой дочке — наконец-то окажется у меня в руках.