Книга: Леденцовые туфельки
Назад: ГЛАВА 2
Дальше: ГЛАВА 4

ГЛАВА 3

21 ноября, среда
Просто смешно, сколько зависит от какой-то вывески. Впрочем, моя вывеска похожа скорее на маяк, который так и светится над улицами Парижа.
Возьми меня. Попробуй. Испытай на вкус.
Отлично действует; сегодня к нам заходили и совершенно незнакомые люди, и завсегдатаи, и никто не ушел без покупки — подарочной коробки с бантом или просто пакетика какого-нибудь лакомства: сахарной мышки, слив с коньяком, порции mendiants или килограмма трюфелей, щедро обвалянных в самом горьком на свете шоколаде и похожих на маленькие бомбы, готовые взорваться.
Конечно, рано еще говорить об успехе. И особенно трудно будет соблазнить местных жителей. Но я уже чувствую начало прилива. И к Рождеству все они будут нашими.
Подумать только, ведь сперва я считала, что мне здесь делать нечего! Да это место — просто подарок судьбы! Оно так и притягивает людей. А представьте, сколько всего мы здесь можем заполучить — и речь не столько о деньгах, сколько о людях, их историях, их жизнях…
Мы? Ну да, естественно. Я готова делиться. Нас трое — даже четверо, если считать Розетт, — и каждая обладает своими особыми умениями. О, уж мы-то были бы способны потрясти воображение! Она, безусловно, занималась этим и раньше, в Ланскне! Она, конечно, постаралась замести следы, но сделала это не слишком хорошо. Уже самого ее имени — Вианн Роше — и кое-каких мелких деталей, которые я выпытала у Анни, оказалось достаточно, чтобы выстроить траекторию ее пути. Остальное было совсем просто: несколько междугородних телефонных звонков, несколько старых номеров местной газеты, вышедших четыре года назад, с пожелтевшими крупнозернистыми фотографиями Вианн, дерзко улыбающейся на пороге шоколадной лавки и обнимающей некое лохматое, взъерошенное существо — Анни, разумеется.
«La Céleste Praline». Интригующее название. Да уж, в Ланскне Вианн Роше дала волю своим прихотям, хотя теперь, глядя на нее, это даже предположить трудно. Но тогда она ничего не боялась: чего стоят эти красные туфли, и звенящие браслеты, и длинные буйные волосы, точно у цыганки из комикса. Не то чтобы настоящая красавица — пожалуй, рот великоват, а глаза, на мой взгляд, маловаты, — но любая ведьма, удостоенная собственной книги заклятий, сказала бы, что в ней так и светится волшебство. Волшебство, способное изменить ход жизни других людей, волшебство, способное очаровать, исцелить, спрятать от бед.
Ну и… что же с тобой случилось?
Ведьмы просто так от своего ремесла не отказываются, Вианн. Наше с тобой ремесло требует, чтобы им пользовались.
Я наблюдаю за ней, когда она работает в задней комнатке, готовя трюфели или шоколадные конфеты с ликером. Цвета ее ауры стали гораздо ярче с момента нашей первой встречи, и теперь, когда я знаю, куда смотреть, я замечаю магию во всем, что она делает. А она, похоже, об этом даже не подозревает, словно сама лишила себя способности понимать, кто она на самом деле, словно для этого достаточно просто не обращать внимания на свои задатки, как она, например, не обращает внимания на тотемы своих детей. Вианн отнюдь не глупа — так почему же она ведет себя как последняя дура? И что может заставить ее раскрыть наконец глаза?
Все утро она провела на кухне; оттуда плыл аромат пекущегося печенья. Перед нею — миска с растопленным шоколадом. Меньше чем за неделю магазин изменился практически до неузнаваемости. Стол и стулья, украшенные отпечатками детских ладоней, придают ему веселый, праздничный вид. Есть что-то школьное в этих примитивных цветах, и как бы аккуратно здесь ни было прибрано, все равно остается неясное ощущение беспорядка. На стенах теперь висят картины и вставленные в рамки куски пестрых сари с ярко-розовой и лимонно-желтой вышивкой. Из кладовки на свет божий извлечены два старых кресла с продавленными сиденьями и расшатанными ножками. Но я сделала их вполне пригодными для использования с помощью всего лишь пары метров плюша с «леопардовым» рисунком весьма необычной расцветки — это цвет фуксии — и куска какого-то золотистого материала, который раздобыла на благотворительном базаре.
Анни эти кресла просто обожает, и я тоже. Если бы не размеры этой лавчонки, мы вполне могли бы считаться небольшим кафе, причем расположенным в одном из самых посещаемых районов Парижа; да и время сейчас на редкость для нас подходящее.
Два дня назад «Крошка зяблик» окончательно закрылся (что отнюдь не было неожиданностью) после того несчастного случая с пищевым отравлением и последовавшего за этим визита санитарного инспектора Я слышала, что Лорану придется по крайней мере месяц все мыть и чистить, прежде чем кафе снова разрешат открыть, а это значит, что на Рождество его клиентура, скорее всего, сильно пострадает.
Значит, он все-таки съел те шоколадки. Бедный Лоран. Хуракан действует порой совершенно непредсказуемо. А некоторые люди просто притягивают к себе несчастья, как громоотвод — молнии.
Ну что ж, тем больше будет посетителей у нас. Лицензии на продажу спиртных напитков мы, правда, не имеем, подаем только горячий шоколад, зато у нас множество всевозможных пирожных и бисквитов, миндальное печенье и, разумеется, манящие, как зов сирены, горькие трюфели, шоколадные конфеты с ликером, клубника в шоколаде, разнообразные марципаны, половинки абрикосов в шоколадной глазури…
До сих пор здешние владельцы кафе и магазинов держались в стороне, с легким испугом наблюдая за происходящими у нас переменами. Они так привыкли считать нашу chocolaterie чем-то вроде ловушки для туристов, куда местным жителям и заходить опасно, что потребуется весь мой талант и сила убеждения, чтобы все же завлечь их к нам.
Впрочем, весьма помогло то, что они видели, как к нам заходил Лоран. Лоран, яростный противник любых перемен, живущий в том Париже, который создан его воображением, который якобы открывает свои двери лишь истинным парижанам. Как и все алкоголики, Лоран — сластена, да и потом, куда ему еще пойти теперь, когда его кафе закрыто? Где он найдет слушателей для своих бесконечных жалоб?
Вчера примерно в полдень он явился к нам надутый, но явно заинтригованный. Он впервые увидел, как мы тут все переделали, и весьма кисло отреагировал на наши усовершенствования. К счастью, в магазине были покупатели — Ришар и Матурен, которые зашли к нам по пути в парк, где, как обычно, собирались играть в петанк. Они, по-моему, даже слегка растерялись, увидев входящего Лорана, — ну еще бы, ведь они столько лет были завсегдатаями «Зяблика»!
Лоран бросил на них презрительный взгляд и заметил, обращаясь ко мне:
— Да, кое у кого дела и впрямь неплохо идут. Ну и что это у вас такое — кафе или еще какая-нибудь забегаловка?
— Нравится? — улыбнулась я.
Лоран насмешливо фыркнул.
— Пфе! Да если каждый, черт побери, начнет считать свою забегаловку настоящим кафе, нагло надеясь, что может вести дела не хуже, чем я…
— Да мы о таком даже и не мечтали, — постаралась я его успокоить. — Это ведь так трудно в наши дни — создать соответствующую атмосферу.
Лоран опять фыркнул.
— Ты меня лучше не заводи! Вон там, чуть дальше, есть «Артистическое кафе», и хозяин в нем — турок, как ты легко могла бы догадаться, а рядом «Итальянское кафе», и этот «Английский чай», и множество всяких «Костасов» и «Старбаков» — проклятые янки считают, что это они изобрели кофе! — Он гневно сверкнул глазами, словно и у меня тоже американские предки, и рявкнул: — А как же верность традициям? Где же старый добрый французский патриотизм?
Матурен, который почти глух, действительно вполне мог его не расслышать, но я ни капельки не сомневалась, что Ришар просто притворяется.
— Спасибо, Янна, очень вкусно, — сказали оба. — А теперь мы, пожалуй, пойдем.
Они оставили деньги на столике и поспешно, даже не оглянувшись, вышли за дверь, а Лоран еще сильнее побагровел, и глаза его угрожающе вылезли из орбит.
— Два старых козла! — взорвался он. — Сколько раз они заходили ко мне выпить пива и сыграть в карты — а теперь, стоило начаться неприятностям…
Я одарила его своей самой сочувственной улыбкой.
— Я так тебя понимаю, Лоран. Но ведь такие шоколадные лавки тоже, как тебе известно, весьма традиционны. На самом деле я просто уверена: они появились даже раньше кафе и являются заведениями абсолютно парижскими… — Я подвела Лорана, по-прежнему исполненного благородного негодования, к столику, который только что освободился, и предложила: — Может быть, ты тоже присядешь и отведаешь горячего шоколада? За счет заведения, разумеется.
Ну что ж, это было только начало. Всего лишь чашка шоколада и шоколадное пралине — и Лоран Пансон перешел на нашу сторону. И не то чтобы мы нуждались в подобном завсегдатае. Ведь Лоран — самый настоящий паразит, готовый поживиться за чужой счет: он набивает карманы пиленым сахаром из сахарницы, часами сидит над половинной порцией шоколада; зато он — слабое звено в здешнем маленьком обществе, зато за ним, если он станет ходить к нам, последуют и остальные.
Например, сегодня утром уже забегала мадам Пино — она, правда, ничего не купила, но уж постаралась все хорошенько рассмотреть и, вполне удовлетворенная, удалилась, получив в подарок от магазина шоколадку. Жан-Луи и Пополь проделали то же самое, и я случайно знаю, что та девушка, которая сегодня утром купила у меня трюфели, работает в булочной на улице Трех Братьев и непременно расскажет о нашем кафе своим постоянным клиентам.
Дело даже не столько в том, что это очень вкусно, попытается объяснить она. Трюфель из темного шоколада обладает роскошным ароматом, он сдобрен ромом и щепоткой перца чили, он мягкий и нежный внутри, а снаружи чуть горьковатый из-за толстого слоя какао; все вместе это наделяет его неповторимым вкусом. Но ни одно из этих свойств не дает ответа на вопрос, отчего шоколадные трюфели, вручную приготовленные Янной Шарбонно, раскупаются практически молниеносно.
Возможно, попробовав их, люди начинают чувствовать себя сильнее, даже могущественнее, острее реагируют на звуки и запахи внешнего мира, иначе воспринимают цвета и текстуру различных вещей и начинают прислушиваться к себе более чутко, легко определяя, что у них под кожей, во рту, в горле, на кончике языка.
«Попробуйте хотя бы один», — предлагаю я.
И они пробуют. И покупают еще.
Они покупают так много, что Вианн занята с раннего утра до позднего вечера, и мне одной приходится и заниматься с покупателями, и подавать горячий шоколад тем, кто его заказал. Усадить мы при всем желании можем человек шесть — это место прямо-таки странным образом притягивает людей: здесь тихо, спокойно, но в то же время достаточно весело, сюда можно прийти, чтобы позабыть о своих невзгодах, посидеть, выпить горячего шоколада, просто поболтать.
Поболтать? И еще как болтают! Единственное исключение — Вианн. Но все же время еще есть. Начинай с малого, говорю я себе. Или, скорее, с большого — например, с Толстяка Нико.
— Эй, Госпожа Туфелька! Что у вас на ланч?
— А что бы ты хотел? — улыбаюсь я. — Розовую сливочную помадку? Плитку шоколада с перцем чили? Или, может, миндальное печенье с кокосовой стру-у-ужечкой…
Я соблазнительно растянула это слово, зная, что кокосовую стружку он просто обожает.
— О горе мне! Нет, все-таки не стоит. Нельзя!
Кривляется, конечно. Ну нравится ему подобное притворство! И он, все еще сопротивляясь, улыбается, как овца, понимая, что меня не проведешь.
— А ты попробуй одну штучку, — предлагаю я.
— Половинку, пожалуй, попробую.
Сломанное печенье, разумеется, не в счет. Как и маленькая чашечка шоколада, к которой полагаются еще четыре миндальных печеньица. Как и кусочек кофейного кекса, который Вианн только что внесла в магазин. Как и остатки шоколадной глазури, которую Нико выскребает на кухне из миски.
— Моя мама всегда готовила больше глазури, чем нужно, — сказал он. — Чтобы мне побольше досталось, когда я буду миску вылизывать. Иногда она делала ее так много, что даже я не мог все доесть…
Он вдруг умолк.
— Твоя мама жива? — спросила я.
— Нет, умерла.
Его пухлое, как у младенца, лицо сразу осунулось.
— И ты очень по ней тоскуешь.
Он кивнул:
— Да, наверное, очень.
— Когда она умерла?
— Три года назад. Упала с лестницы. Она, пожалуй, страдала несколько избыточным весом…
— Я знаю, как это тяжело.
Я изо всех сил стараюсь не улыбаться. «Несколько избыточный вес» — с его точки зрения, это, должно быть, фунтов триста. Его лицо совсем померкло, потускнело, а в цветах ауры преобладают зеленоватые и серебристо-серые оттенки, которые я ассоциирую с негативными эмоциями.
Разумеется, он винит себя. Это мне понятно. Возможно, ковер на лестнице сбился, образовав на ступеньке складку, возможно, он слишком поздно пришел с работы — остановился возле boulangerie и простоял там десять лишних минут, ставших фатальными, а может, просто присел на лавочку, чтобы поглазеть на проходящих мимо девушек…
— Знаешь, ты такой не один, все потом чувствуют примерно одно и то же, — сказала я. — Я, например, тоже во всем винила себя, когда мать умерла…
Я даже за руку его взяла. Под толстым слоем кожи и жира косточки у него оказались тонкими, как у ребенка.
— Мне тогда было шестнадцать, — продолжала я. — Но я так и не перестала думать, что это, хотя бы отчасти, моя вина.
Я заглянула ему в лицо, и взгляд мой был исполнен самого искреннего сочувствия, однако мне пришлось скрестить за спиной пальцы, чтобы удержаться от смеха. Разумеется, я действительно так считала — и не без основания.
Нико тут же снова ожил.
— Это правда? — спросил он.
Я кивнула.
И услышала, как он вздохнул — точно в воздушный шар горячего воздуха подкачали.
Я отвернулась, скрывая улыбку, и принялась раскладывать шоколадки, остывавшие на прилавке. От них исходил невинный аромат ванили и детства. Такие толстяки, как Нико, редко заводят друзей. Вечные прозвища, вроде «жиртреста» и «маменькиного сынка», еще более толстая, чем он, мамаша, которая только и делает, что с тревожным одобрением следит, как он ест…
«Ты вовсе не толстый, Нико. У тебя просто крупные кости. Ну вот и молодец! Умница!»
— Наверное, мне все-таки не стоило это есть, — сказал он наконец. — Мой врач говорит, что мне нужно урезать рацион.
Я удивленно подняла бровь.
— Да что он понимает?
Нико пожал плечами, и плоть у него на руках затряслась, как студень.
— Ты ведь хорошо себя чувствуешь? — спросила я.
Снова эта овечья улыбка.
— Да вроде бы. Но дело в том…
— В чем?
— Ну… в девушках. — Он покраснел. — То есть в том, кого девушки перед собой видят. Какого-то огромного жирного типа, верно? Вот я и подумал, что, если немного похудеть… подтянуться… тогда, может… В общем, ты понимаешь…
— Не такой уж ты и толстый, Нико. И тебе совершенно ни к чему меняться. Ты и так непременно кого-нибудь встретишь. Просто нужно немного подождать — и ты сам увидишь.
Он снова тяжко вздохнул.
— Ну так что ты возьмешь? — перешла я к делу.
— Пожалуй, коробку этого миндального печенья.
Я завязывала бант на коробке, когда в магазин вошла Алиса. Не могу сказать, зачем ему вообще нужен этот бант — мы оба прекрасно понимаем, что коробку он откроет задолго до того, как доберется домой, — но ему отчего-то страшно хочется, чтобы на коробке был огромный желтый бант, совершенно неуместный в его толстенных ручищах.
— Привет, Алиса, — сказала я. — Присядь пока. Я через минуту освобожусь.
Но подошла я к ней минут через пять. Алисе необходимо время. Она опасливо уставилась на Нико. Рядом с ней он казался просто великаном — причем голодным великаном. Однако сам Нико вдруг словно онемел. И весь затрясся — все его триста фунтов, — а потом покраснел так, что его широченная физиономия стала просто багровой.
— Нико, познакомься: это Алиса.
Она еле слышно прошелестела: «Привет».
Уж с этим-то справиться проще простого. Достаточно начертить ногтем на шелковистой бумаге, в которую завернута коробка с шоколадом, некий символ. И можете, если угодно, считать это случайностью, хотя, с другой стороны, это вполне может быть началом чего-то нового, поворотом пути, тропой, ведущей в иную жизнь…
Символ Ветра Перемен…
Алиса что-то шепчет, опускает глаза и — замечает коробку миндального печенья.
— Я его обожаю, — поясняет Нико. — Хотите попробовать? Ну хоть одну штучку?
Алиса уже начинает отрицательно мотать головой, но Нико вдруг кажется ей таким милым. И несмотря на его размеры, она чувствует в нем нечто детское, внушающее доверие, даже, пожалуй, некую его уязвимость. А в глазах его, как ей кажется, она читает почти… понимание.
— Всего одну, — снова предлагает он.
И знак, нацарапанный мною на крышке коробки, начинает светиться бледным светом — это Кролик-Луна, символ любви и плодовитости. И Алиса вместо своей обычной шоколадки застенчиво соглашается выпить чашку густого душистого мокко, к которой прилагается несколько миндальных печеньиц; а потом они уходят из кафе — одновременно (хотя и не совсем вместе) — и скрываются за пеленой ноябрьского дождя; и она несет в руке маленькую коробочку, а он — большую.
И я вижу, что Нико раскрывает над крошечной Алисой свой красный, немыслимой величины зонт с надписью «Merde, il pleut!». И до меня издалека доносится чистый отзвук ее смеха, больше похожий на воспоминание, чем на нечто реальное. И я вижу, как они спускаются по булыжной мостовой, она шлепает прямо по лужам в своих огромных башмаках, а он торжественно несет нелепый зонт, стараясь защитить от дождя их обоих, и они похожи на героев мультфильма — на игрушечного медведя и гадкого утенка, странным образом объединившихся в какой-то новой сказке, собранной из разрозненных частей, и оказавшихся на пути к новым, неведомым и замечательным приключениям.
Назад: ГЛАВА 2
Дальше: ГЛАВА 4