Утром я зашла в chocolaterie и купила коробку «пьяной вишни». Янна была там, и при ней малышка. Покупателей, кроме меня, не было, но она почему-то заторопилась, увидев меня, и, по-моему, ей стало немного не по себе, да и конфеты, когда я их попробовала, оказались самыми обыкновенными.

— Когда-то я сама такие конфеты делала, — сказала Янна, вручая мне перевязанную бумажной лентой коробку. — Но с «пьяной вишней» всегда столько возни, а времени у меня в обрез. Надеюсь, вам понравится.

Я с притворной жадностью сунула одну конфету в рот.

— Мечта! — воскликнула я, хотя вишня напоминала скорее маринованную, а не «пьяную».

На полу за прилавком Розетт что-то тихонько напевала, стоя на четвереньках среди разбросанных карандашей и листков разноцветной бумаги.

— Она разве в детский садик не ходит?

Янна покачала головой.

— Я предпочитаю сама за ней присматривать.

Что ж, это заметно. Впрочем, заметно и кое-что еще, особенно когда как следует приглядишься. За этой небесно-голубой дверью скрывается множество вещей, которых обычные покупатели просто не замечают. Во-первых, помещение старое и явно требует ремонта. Витрина, правда, оформлена вполне симпатично — разными хорошенькими баночками и коробочками, да и стены в магазине выкрашены веселой желтой краской, но сырость все равно не скроешь, она притаилась в углах и под полом и свидетельствует о нехватке и времени, и денег. Хотя, конечно, они кое-что предприняли, чтобы это скрыть: тонкая, похожая на паутину золотистая надпись как бы случайно оказалась именно в том месте, где на стене больше всего трещин, приветливо мерцает дверь, воздух пропитан роскошными ароматами, обещающими нечто гораздо большее, чем эти второсортные шоколадки.

Левой рукой я незаметно начертала в воздухе магический знак — Глаз Черного Тескатлипоки. И тут же вокруг заполыхали цвета, подтверждавшие мои первоначальные подозрения. Это, безусловно, проявлялась чья-то волшебная сила, но вряд ли Янны Шарбонно. У этого многоцветного сияния слишком молодой, наивный, взрывной оттенок, что свидетельствует о душе, еще необученной.

Анни? А кто еще? Неужели ее мать? Ну что ж. В ней действительно есть нечто такое, что не дает мне покоя, хотя я заметила это лишь однажды — в самый первый день, когда она открыла дверь, услышав свое имя. Тогда у нее и аура была ярче; и что-то подсказывает мне: те яркие цвета вообще ей свойственны, хоть она и старается это скрыть.

Розетт по-прежнему рисовала на полу, напевая свою простенькую песенку. «Бам-бам-баммм… Бам-бадда-баммм…»

— Идем, Розетт. Тебе пора спать.

Но Розетт даже головы не подняла. Только пение стало чуть громче; теперь она сопровождала его еще и ритмичным постукиванием ножки, обутой в сандалию. «Бам-бам-бамм…»

— Ну хватит, Розетт, — ласково сказала Янна— Давай-ка уберем твои карандаши.

Розетт и на это предложение никак не отреагировала.

— Бам-бам-бамм… Бам-бадда-бамм… — И под это пение ее аура из нежно-золотистого цвета осенних хризантем превратилась в ярко-оранжевую, и она со смехом протянула ручонки, словно пытаясь поймать в воздухе падающие лепестки. — Бам-бам-бамм… Бам-бадда-бамм…

— Тише, Розетт!

Вот теперь я отчетливо почувствовала, до какой степени Янна напряжена. И напряжение это свидетельствовало не столько о растерянности — из-за того, что дочка не желает ее слушаться, — сколько о приближающейся опасности. Она подхватила Розетт, которая продолжала беззаботно, как птичка, напевать, и, слегка сдвинув брови, извинилась передо мной.

— Вы уж нас простите. Она всегда так, когда переутомится. Просто ей спать пора.

— Ничего страшного. Она у вас такая умница, — сказала я.

С прилавка вдруг упала кружка с карандашами. И карандаши покатились по полу во все стороны.

— Бам, — сказала Розетт, указывая на рассыпавшиеся карандаши.

— Извините, но мне нужно поскорее уложить дочку. — Янна начинаю нервничать. — Она, если днем не поспит, к вечеру становится просто неуправляемой.

Я снова посмотрела на Розетт: ни переутомленной, ни слишком возбужденной она мне вовсе не показалась. А вот мать ее выглядела действительно усталой, даже измученной. В лице ни кровинки, и эта стрижка — слишком резкое каре — ей совсем не идет, и дешевый черный свитер тоже, она в нем кажется бледной как смерть.

— Вы хорошо себя чувствуете? — участливо спросила я.

Она кивнула.

Лампочка в единственном светильнике у нее над головой вдруг замигала. Ох уж эти старые дома! Вечно в них проводка никуда не годится.

— Вы уверены? Что-то вы побледнели.

— Просто голова болит. Ничего страшного.

Знакомые слова. Сильно сомневаюсь, что она говорит правду: она так прижимает девочку к себе, словно боится, что я могу ее выхватить.

А вы как думаете? Могу? Я дважды была замужем (хотя оба раза под чужим именем), но мне ни разу даже в голову не пришло обзавестись ребенком. Я слышала, что с детьми столько хлопот и всяких сложностей, да и работа моя ни в коем случае не позволяет мне таскать за собой лишний багаж.

И все же…

Я незаметно шевельнула пальцами, изобразив в воздухе символ бога Шочипилли. Среброязыкий Шочипилли, бог сновидений и пророчеств. Не то чтобы меня так уж особенно интересовали пророчества. Но даже ни к чему не обязывающая беседа может порой дать весьма полезные плоды, а для таких, как я, любая информация — драгоценная валюта.

Магический символ повисел, сверкая, в темном воздухе секунду или две и растаял, точно колечко серебристого дыма.

Какое-то время все было по-прежнему.

В общем-то, если честно, я ничего особенного и не ожидала. Но меня разбирало любопытство, и, кроме того, неужели она не даст мне хотя бы крошечного удовлетворения после всех моих усилий?

В общем, я снова изобразила символ Шочипилли, шепчущего бога, раскрывающего секреты и обеспечивающего доверие. И на этот раз результат превзошел все мои ожидания.

Во-первых, сразу же вспыхнули все цвета ее ауры. Не слишком сильно, но достаточно ярко, точно пламя в газовой горелке, когда чуть повернешь ручку. И почти в тот же миг солнечное настроение Розетт резко переменилось. Она стала выгибаться на руках у матери, отталкивая ее, вырываясь и протестуя. А та лампочка, что все время мигала, вдруг взорвалась, с неожиданно резким звуком, а в витрине рассыпалась пирамидка из жестянок с печеньем — причем с таким грохотом, который и мертвого разбудил бы.

Янна Шарбонно пошатнулась, потеряла равновесие и, невольно шагнув вбок, ударилась бедром о прилавок.

На прилавке стоял небольшой открытый поставец с хорошенькими хрустальными тарелочками, полными засахаренного миндаля в розовых, золотых, серебряных и белых обертках. Поставец покачнулся, Янна инстинктивно придержала его, но одна из тарелочек все же упала на пол.

— Розетт!

Янна чуть не плакала.

Я услышала, как тарелочка со звоном разбилась, а конфеты разлетелись по терракотовым плиткам пола.

Но на пол я не смотрела: я не сводила глаз с Янны и Розетт — аура девочки теперь так и пылала, мать же ее застыла, точно каменное изваяние.

— Давайте я помогу.

Я наклонилась и стала собирать конфеты и осколки.

— Нет, прошу вас…

— Да я уже все собрала.

Я чувствовала, как сильно она напряжена, почти готова взорваться. И уж конечно, не из-за разбитого блюдца — насколько я знаю, такие женщины, как Янна Шарбонно, не станут рвать на себе волосы из-за какой-то стекляшки. Зато курок может спустить любая, самая неожиданная мелочь: неудачный день, головная боль, доброта незнакомого человека.

И тут я краем глаза увидела существо, скорчившееся под прилавком.

Оно было очень ярким, золотисто-оранжевым и казалось нарисованным чьей-то неумелой рукой, но по его длинному изогнутому хвосту и ясным маленьким глазкам я достаточно легко догадалась, что это, видимо, некая разновидность обезьянки. Я резко повернулась, чтобы как следует рассмотреть ее мордочку, но она оскалилась, продемонстрировав мне свои острые клыки, и мгновенно растворилась в воздухе.

— Бам, — сказала Розетт.

Воцарилось долгое молчание.

Я взяла в руки «разбитую» тарелочку — хрустальную, из Мурано, с изящными желобками по краям. Но я же слышала, как она разбилась — взорвавшись, точно шутиха, — и как ее осколки шрапнелью рассыпались по плиткам пола! И все же я держала в руках совершенно целую тарелку. Словно ничего и не случилось!

«Бам», — подумала я.

Под ногами у меня все еще похрустывали конфеты — точно кто-то их грыз. Теперь уже Янна Шарбонно молча наблюдала за мной, и это опасное молчание окутывало нас все плотнее, точно шелковый кокон.

Я могла бы сказать: «Ах, как удачно» — или просто без единого слова поставить тарелочку на прилавок, но я понимала: теперь или никогда. «Нанеси удар сейчас, когда она почти не сопротивляется, — сказала я себе. — Возможно, второй такой возможности тебе уже не представится».

Так что я посмотрела Янне прямо в глаза, направив на нее всю мощь своих чар, и сказала:

— Ничего страшного. Я знаю, что вам сейчас нужно.

Она слегка вздрогнула, застыла, но глаз не отвела, на лице ее было написано неповиновение и высокомерное непонимание.

А я взяла ее за руку и с нежной улыбкой пояснила:

— Горячий шоколад! Горячий шоколад по моему особому рецепту. С перцем чили, мускатным орехом и ар-маньяком; добавим также щепотку черного перца. Ладно, ладно, не спорьте. И малышку возьмите с собой.

Она молча последовала за мной на кухню.

Итак, я своего добилась.