1
ЛИЦОМ В СУФЛЕ
Привидение было влюблено в женщину по имени Фатер Ландис. Одно звучание этого необычного, завораживающего имени заставило бы затрепетать его сердце, если бы только оно у него было. Фатер должна была явиться менее чем через час, и поэтому привидение торопилось, чтобы успеть все приготовить. Оно было первоклассным поваром. Можно сказать — великолепным поваром, которому просто не было равных!
Из угла, со своей подстилки, за действиями привидения с интересом наблюдал черный со светло-рыжими подпалинами пес. Из-за него Фатер Ландис и торопилась зайти в эту квартирку. Пса звали Лоцман, потому что его хозяйка когда-то услышала стишок «о соленом псе на краю моря», и этот стишок запал ей в память.
Внезапно привидение оставило свои занятия и раздраженно уставилось на собаку.
— Что еще такое?
Лоцман помотал головой:
— Ничего. Я просто смотрел.
— Как это «просто»? Знаю, ты считаешь меня ненормальным.
Пес в смущении отвернулся и начал вылизывать лапу.
— Перестань… По-твоему, я нездорово, да?
Лоцман промолчал.
— Да или нет?
— Да, ты, по-моему, нездорово, но это не страшно. Мне бы только хотелось, чтобы она увидела, как ты для нее стараешься.
Привидение вздохнуло.
— Мне легче, когда я занимаюсь стряпней. Если на чем-то сосредоточен, не так расстраиваешься.
— Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь. Куда тебе, собаке!
Пес выкатил глаза.
— Ты совсем свихнулось!
— А ты — животное.
Отношения у них были самыми сердечными. На собачьем языке разговаривают так же редко, как на исландском или финском. Если Лоцману хотелось поговорить, ему приходилось либо болтать с первым встречным псом, когда его выводили на прогулку, что случалось трижды в день, либо беседовать с этим привидением, которое теперь благодаря постоянным перепалкам с Лоцманом знало о нем больше всех собак на свете. Кроме того, в этих местах обитало не так уж много привидений, так что с общением тому в равной мере повезло.
— Мне давно хочется узнать, — сказал Лоцман, — откуда взялось твое имя?
Привидение намеренно проигнорировало вопрос и продолжило стряпать. Когда ему требовался тот или иной ингредиент, оно закрывало глаза и вытягивало перед собой руку. В тот же миг нужная вещь материализовывалась на ладони — зеленый лимон прямо из джунглей, щепотка красного кайенского перца или шафрана из Шри-Ланки. Это зрелище совершенно завораживало Лоцмана. Его не переставали удивлять проявления столь изумительного искусства.
— А что было бы, вообрази ты слона? Он тоже оказался бы у тебя в руке?
Шинкуя лук с такой скоростью, что движения невозможно было уловить взглядом, привидение усмехнулось.
— Да, если бы у меня была для этого достаточно большая ладонь.
— И все, что тебе требуется, чтобы явился слон, — это вообразить его?
— Ну нет, все гораздо сложнее. Когда кто-то умирает, его обучают подлинному строению материальных предметов. Не только тому, как они выглядят, но и тому, из какой сущности они в действительности состоят. Как только начинаешь это понимать, сотворить те или иные вещи становится просто.
Поразмыслив над этим, Лоцман сказал:
— Тогда почему бы тебе не создать ее своим воображением? В этом случае тебе не пришлось бы так с ней носиться. У тебя была бы своя собственная копия ее прямо здесь.
Привидение взглянуло на пса:
— Когда окажешься на том свете, сам поймешь, насколько глупо твое предложение.
В пятнадцати кварталах от кухни, где велись эти разговоры, по улице шла женщина с большой буквой «Д» в руках. Случись вам увидеть этот образ в журнале или телевизионной рекламе, вы улыбнулись бы, подумав: какая картинка! Женщина была миловидной. Больше всего ее красили глаза — большие, умные и чувственные. Остальные черты ее лица гармонировали друг с другом, только вот нос казался слишком маленьким. Ей об этом было известно, и она частенько застенчиво касалась своего носика, когда знала, что на нее смотрят. Но больше всего встречным прохожим запоминался ее рост. Высокая, под шесть футов, женщина с большой синей буквой «Д» в руках. Все, что теперь имелось у нее в карманах, состояло из ключа, пакетика собачьего корма и игрушечной гоночной машинки. Игрушку эту пятнадцать лет назад, когда она покидала родной дом, отправляясь в колледж, подарил ей отец — на удачу. Она искренне верила, что этот талисман обладает некоей доброй магией. Дорожа машинкой, как каким-нибудь сокровищем, она всегда держала эту вещицу под рукой, но готова была передать свой оберег одному не безразличному ей человеку, поскольку тот действительно нуждался сейчас в помощи, которая изменила бы направление его жизни. Она знала, что человек этот не верит ни в магию, ни в талисманы, так что собиралась спрятать свою драгоценность где-нибудь у него в квартире, когда он отвернется. Аура у машинки была сильная — она поможет ему, даже если он не станет брать ее в руки.
На ней были джинсы, серый свитер с желтыми буквами «Колледж Святого Олафа» и стоптанные туристские ботинки. Эти ботинки делали ее еще выше. Как ни смешно, рост никогда ей не докучал в отличие от носа и, иногда, имени. Нос и имя, да, но не рост, потому что в ее семье все были высокими. Жители Среднего Запада, уроженцы Миннесоты, они любили основательно поесть. Мужчины носили сапоги огромных размеров, и ноги у женщин были не намного меньше. У всех детей в семье были необычные имена. Родители обожали читать Библию, немецкую классику и шведские народные сказки, откуда и выуживали имена для своих детей. Ее брата звали Енох, ее — Фатер, а сестру нарекли Перниллой. Достигнув совершеннолетия, Енох сменил имя на Гай и ни на какое другое не отзывался. Он стал играть в панк-группе под названием Kidney Failure, и родители пришли сначала в отчаяние, затем в уныние.
Фатер Ландис работала в школе учителем рисования. Буква «Д», которую она сейчас несла, была частью учебного задания. Учительницей она была первоклассной. Дети любили мисс Ландис, потому что она не скрывала своей любви к ученикам. Они чувствовали ее отношение, как только переступали порог класса. Коллеги не могли удержаться от комментариев по поводу того, как много смеха доносится из классной комнаты Фатер. К рисункам своих учеников она относилась с неподдельным восторгом. На одной из стен в ее квартире висела большая доска для объявлений, сплошь покрытая фотографиями работ ее подопечных.
Вечера она нередко проводила за просматриванием альбомов по искусству. Случалось, что на следующий день она раскрывала альбом перед каким-нибудь учеником, указывая на те или иные репродукции, которые, по ее мнению, тому следовало увидеть. В иные дни в классе не проводились занятия. Они отправлялись в какой-нибудь музей на выставку, которую она считала для них познавательной, или в кино, или просто усаживались кружком и толковали о важных вещах. Такие дни Фатер всегда рассматривала как подготовку к урокам и считала их почти столь же важными, как дни, занятые работой. Когда ученики начинали допытываться насчет обстоятельств ее жизни, Фатер рассказывала им о том, как росла в холодной Миннесоте, о своей любви к автогонкам, о Лоцмане, а не так давно и о своем «новом приятеле», Бене. Но вскоре ученики поняли, что вопросов о «старом приятеле» Бене задавать не стоит.
Мисс Ландис легко влюблялась, но с той же легкостью и разрывала отношения, когда они начинали портиться. Некоторые из ее мужчин считали, что у нее холодное сердце, но они заблуждались. Фатер Ландис попросту не понимала тех, кто позволял себе скучать. Ведь жизнь и так коротка, чтобы тратить время на хандру. Гай всегда приводил ее в восторг, но все же она считала его занудой — из-за того, что он любил слишком мрачные песенки. В ответ он прислал ей рисунок ее будущего надгробного камня. Если бы поставить памятник поручили ему, то он изобразил бы на нем «смайлик» и надпись: «Не вешай нос!»
Обоим им было невдомек, что потом, когда настанет пора ей отправиться в мир иной, Фатер вспомнит об этом рисунке и примет смерть так же, как принимала любовь, как входила в класс или начинала новый этап жизни, — без оглядки. Она умрет с расправленной, как парус, душой, с надеждой на лучшее, с верой, что боги ее не оставят, куда бы она ни попала на этот раз.
Перекладывая тяжелую металлическую букву из одной руки в другую, она поморщилась, думая о том, что ей предстояло. В последние дни, когда бы Фатер ни забегала к Бену, чтобы забрать Лоцмана, почти всегда случались неприятности. Они ссорились по любым поводам. Иногда для их разногласий имелись веские причины, но обычно недоразумения начинались просто оттого, что они вдвоем находились в одной комнатке. Но даже после всех перепалок, стоило им только увидеться, ей хотелось поцеловать его, прикоснуться к нему, крепко сжать его ладони в своих руках, как это бывало прежде, в минуты, наполненные счастьем.
Казалось, они нашли друг друга, и все складывалось так, как никогда прежде у нее ни с кем не складывалось. Но теперь их отношения стали сводиться к совместному ухаживанию за собакой и тревогам о том, что всякий раз, когда им придется заговорить друг с другом, это обернется какой-нибудь новой стычкой. В одну из ночей под самый конец их недолгого счастья, как раз накануне того, как она съехала с его квартиры, Фатер сидела голая в гостиной, крепко прижимая к коленям свою игрушку-талисман. С закрытыми глазами она снова и снова шептала: «Пожалуйста, пусть все изменится, пожалуйста».
Они ведь так сильно были влюблены, так страстно. Снять с себя клейкую паутину любви человеку так же трудно, как мухе выпутаться из настоящей паутины. Когда у них все еще только начиналось, они посмотрели фильм с Кэри Грантом «Ужасная правда» — о людях, которые так и не решились разойтись оттого, что не смогли поделить собаку. Ни Фатер, ни Бену эта картина не понравилась. Но теперь они часто вспоминали кадры фильма, потому что кое-что из сценария происходило и в их жизни.
Ныне они встречались только из-за собаки. Оба относились к Лоцману как к своему ребенку. Бен подарил его Фатер на их третьем свидании. Накануне он зашел в городской приют для животных и попросил, чтобы ему показали собаку, которую никто не хочет брать. Эту просьбу ему пришлось повторить трижды, прежде чем служители поверили собственным ушам. Все это было затеей Фатер, одной из ее идей, которая затронула самые потаенные струны души Бенджамина Гулда. За несколько дней до этого она сказала, что собирается купить собаку, которая никому не нужна.
— Но вдруг она окажется ненормальной? — спросил Бен. — Что, если у нее отвратительный характер и ужасные болезни?
Она рассмеялась.
— Если она будет больна, обращусь к ветеринару. Я хочу устроить ей сказочную жизнь.
— А если она будет свирепой, начнет кусаться?
Задавая эти вопросы, Бен просто шутил. В приюте его повели посмотреть на пса, которого прозвали Мафусаилом, потому что он прожил там дольше всех. Мафусаил даже головы не поднял от пола, когда перед его клеткой остановился незнакомец. Бен тщательно разглядывал пса. Он казался совершенно заурядным. Если у него и были какие-то особенности, Бен их не видел. В этой собаке не было ничего необычного. Ни умных глаз, ни щенячьего восторга. Он не умел делать никаких трюков. Если у него и имелся какой-то особенный талант, то в глаза он не бросался. Служители приюта могли сказать об этом скучном псе только то, что был спокойным и хлопот не доставлял. Неудивительно, что никому не пришло в голову забрать его отсюда. Все признаки указывали на то, что этот непритязательный беспородный пес был неудачником.
Хотя денег у него было немного, Бен Гулд купил Мафусаила. Пса пришлось упрашивать, чтобы он покинул клетку и вышел на улицу — буквально в первый раз за много месяцев. Счастливым он совсем не выглядел. Бен и понятия не имел, что приобрел скептика и фаталиста, который ни во что не верил. Жизнь у него была собачьей. Он менял хозяев, ни один из которых ему не запомнился. Случалось, что его пинали и били. Однажды его чуть не задавил грузовик. Он хромал после этого несколько недель, но выжил. Когда его забрали в приют, он испытал ни с чем не сравнимое облегчение. К тому времени он жил на улице уже три месяца. Из прошлого своего опыта пес вынес недоверие к людям, но он голодал и мерз, а они, как он знал, способны были это исправить. О чем псу было неведомо, так это о том, что, если бы его забрали не в приют, а в место куда похуже, долго бы мучиться ему не пришлось.
Но ему повезло. В сущности, тогда начался поворот в его судьбе. Заведение субсидировалось богатыми бездетными супругами, любившими животных. В результате ни одно из бродячих животных, попавших в этот приют, не было подвергнуто эвтаназии. В клетках всегда было безукоризненно чисто и тепло. Там имелась обильная еда, и можно было даже погрызть сделанные из сыромятной кожи косточки для зубов, Но Мафусаил их принципиально не трогал.
На протяжении следующих трех месяцев он ел и спал, позабыв о холоде. Он не знал, что это за заведение, но поскольку его кормили и оставляли в покое, то оно стало для него вроде нового дома. Одной из собачьих радостей является отсутствие в сознании понятия о будущем. Все происходит прямо сейчас, и если прямо сейчас у тебя полный желудок, а под тобой теплый коврик, то жизнь прекрасна.
Что за человек тянет его за поводок? Куда они направляются? Они миновали уже не один квартал, идя через слепящие снежные хлопья, завиваемые ветром. Мафусаил был не молод, жгучий холод продирал его до костей, пронизывал до суставов. Он выходил на улицу и раньше, но не в такую погоду.
— Почти пришли, — сказал ему новый хозяин.
Но собаки не понимают человеческого языка. Эти слова для пса ничего не означали. Он знал лишь, что вот-вот замерзнет окончательно, что сбит с толку, что жизнь его только что снова стала невыносимо суровой и что счастливые дни, проведенные им в приюте, остались в прошлом.
Они находились в двух кварталах от дома, в котором жила Фатер Ландис. Бен ступил с тротуара на мостовую и, поскользнувшись на утрамбованном снегу, потерял равновесие. Взмахивая руками, он начал падать навзничь. Испуганный этим внезапным движением, Мафусаил рванулся прочь, сильно дернув поводок. Человек пытался избежать падения, в то же время удерживая собаку. В результате Бен грохнулся навзничь и ударился затылком о бордюр.
Должно быть, он потерял при этом сознание, потому что следующей картинкой в памяти было то, как он лежит на спине и смотрит в обеспокоенные лица, склоненные над ним. Полисмен держал поводок собаки.
— Он открыл глаза!
— Жив!
— Трогать его не надо. Не двигайте его, пока не приедет «скорая».
На другой стороне улицы, наблюдая за происходящим, стояло в снегу до крайности удивленное привидение. Через мгновение оно зашипело, замерцало, как неисправный телевизор, и исчезло. Мафусаил был единственным, кто это видел, но в привидениях для собак нет ничего необычного, так что пес никак не прореагировал. Он лишь съежился и задрожал.
* * *
Ангел Смерти посмотрел на привидение Бенджамина Гулда и помотал головой.
— Что я могу вам сказать? Они времени не теряют, учатся на своих ошибках…
Оба они находились на столе в захолустном придорожном ресторанчике неподалеку от Уоллингфорда, штат Коннектикут. С виду Ангел Смерти ничего особенного собой не представлял: грязная тарелка из-под яичницы с беконом. Фаянсовая белизна измазана яичным желтком, и в этом пятне застыли хлебные крошки.
Стояла полночь, и в ресторане не было посетителей. Официантка стояла снаружи, покуривая сигаретку за компанию с поваром. Со стола она убирать не торопилась. Обнаружив здесь Ангела Смерти, привидение Бенджамина Гулда обратилось в жирную черную муху, которая сейчас сидела в яичном желтке.
— Когда Гулд ударился головой о бордюр, подразумевалось, что он умрет. Обычный порядок, вы его знаете: кровоизлияние в мозг и смерть. Но этого не случилось, — сказала тарелка. — Если говорить очень упрощенно, то представьте себе, что наш компьютер подцепил вирус. Впоследствии по всей Сети произошла целая серия сбоев, и мы поняли, что подверглись атаке. Сейчас этим занимаются специалисты. Они выяснят, в чем дело.
Неудовлетворенная этим объяснением, муха расхаживала взад-вперед по засыхающему желтку, и ее маленькие черные тонкие ножки делались желтыми и клейкими.
— Как могли Небеса позволить, чтобы в их компьютерную систему проник вирус? Я думала, что вы держите все под контролем.
— Мы тоже так думали, пока этого не произошло. Эти парни в Аду становятся все умнее. Никакого сомнения. Не беспокойтесь — мы все выясним. Но сейчас проблема состоит в вас, друг мой.
Услышав это, муха перестала расхаживать и уставилась в тарелку:
— Что вы имеете в виду?
— Мы ничего не сможем с вами сделать, пока система не придет в порядок. До тех пор вам придется оставаться здесь.
— И чем мне придется заниматься?
Задавая этот вопрос, муха позволила себе не скрывать раздражения.
— Ну, например, тем же, чем и сейчас. Какое-то время можете оставаться мухой, а затем, возможно, превратитесь в кошку… Меняя воплощения, можно отлично поразвлечься. Кроме того, на земле можно научиться курить, принимать душ по утрам, смотреть фильмы с Кэрол Ломбард…
— Кто такая Кэрол Ломбард?
— Неважно, — сказала тарелка, а затем пробормотала: — Но ради нее здесь стоит задержаться, уверяю вас.
Муха ничего не ответила.
Тарелка попыталась переменить тему:
— Вам известно, что Бен Гулд ходил в школу в этом городке? Вот почему я здесь… Чтобы проверить кое-что в его биографии.
Но муха не желала уходить от темы.
— Сколько времени на это потребуется? Как долго мне придется здесь оставаться?
— Отвечу вам честно: я не знаю. Какое-то время. Потому что, как только мы обнаружим вирус, нам потребуется заново протестировать всю систему. — Тарелка произнесла это как бы вскользь.
— Год? Сто лет?
— Нет-нет — не так долго. Человеческое тело устроено так, чтобы его физическое существование длилось лишь семьдесят или восемьдесят лет, самое большее — девяносто. Случаются исключения, но их не много. Я бы сказал, что Бенджамин Гулд проживет еще лет пятьдесят. Но если вы не против того, чтобы выслушать мой совет, я предложил бы вам, пока вы ждете истечения этого срока, отправиться к нему и с ним оставаться. При должном руководстве он мог бы избежать необходимости раз за разом проживать свои жизни и смог бы достичь просветления или хотя бы подняться на несколько ступеней.
— Я не учитель — я привидение, его привидение. Моя работа состоит в этом. Загляните в список моих должностных обязанностей.
Ангел Смерти подумал и решил перейти к самой сути.
— Дело вот в чем. Они решили…
— Кто решил?
Если бы у тарелки могло быть лицо, у лица этого сейчас раздраженно скривились бы губы.
— Вы прекрасно знаете, о ком я говорю. Не прикидывайтесь. Они решили, что, поскольку может потребоваться значительный срок, чтобы разобраться с этой проблемой, и все это время вам придется находиться здесь и не по своей вине, они предоставят вам шанс попробовать нечто новое, нечто такое, что ранее не практиковалось. Просто чтобы проверить, что такая возможность вообще существует. Если вы сумеете каким-либо образом помочь Бенджамину Гулду стать лучше при жизни, тогда после его смерти вам не придется возвращаться на землю и разбирать его дела. Мы знаем, что вы не терпите командировок, так что, коль скоро вы преуспеете, в будущем сможете остаться в конторе и трудиться там. Нам не известно, как долго он еще проживет, поскольку ему было предначертано умереть сегодня, от падения. Так что о его дальнейшей судьбе остается только гадать. То есть никто не может сказать, придется ли вам работать с ним долго или не очень.
Привидение было поистине изумлено таким предложением и молчало, пытаясь осознать перспективы. Оно уже собиралось спросить: «Если мне не придется возвращаться сюда, чтобы возиться с его делами, то чем мне вместо этого придется заниматься в конторе?» Но в это время к столу подошла официантка, увидела на тарелке муху и прихлопнула ее газетой.
* * *
У каждого в душе есть уголок, где, как на кладбище, стоят памятники прежней любви. Для того, кто счастливо довольствуется жизнью, кому нравится, где и с кем он пребывает сегодня, — это, как правило, место не посещаемое. Надгробья там поблекли и опрокинулись, трава не подстрижена, и все заросло лебедой и сорняками.
У других это место содержится в таком же порядке, как военное кладбище. Клумбы ухожены, дорожки присыпаны гравием. Все приметы указывают на то, что сюда приходят часто.
Однако же у большинства эти кладбища являют собой странное зрелище. Некоторыми участками мы пренебрегаем, не посещаем могилы годами. Кому какое дело до этих надгробий? Но другие памятники нам крайне важны, независимо от того, хотим мы это признавать или нет. Мы часто их посещаем, иногда — даже слишком часто, если по-честному. И никто не может сказать, что именно мы почувствуем, когда эти визиты прекратятся, — облегчение или нечто противоположное. Совершенно нельзя предсказать, как обернется для нас день сегодняшний, если мы позабудем посетить прежнюю любовь вчерашнего дня.
Бен Гулд на свое мемориальное кладбище наведывался не часто. Не потому, что был особенно счастлив или удовлетворен своей жизнью, но лишь в силу того, что никогда не придавал значения прошлому. Если сегодня он несчастлив, то разве важно, что он был счастлив вчера? Каждое мгновение жизни отлично от другого. Оглядываться назад, жить прошлым — могло ли это по-настоящему помочь ему жить в текущую минуту, отбрось он те несколько элементарных приемов для выживания, которым с годами научился?
Во время одного из первых продолжительных споров, случившихся между ними, Бен и Фатер Ландис совершенно разошлись во мнениях относительно прошлого. Она это самое прошлое попросту боготворила. Любила разглядывать его под всевозможными углами, любила ощущать, как оно скользит над нею вот прямо сейчас, словно полуденная тень. Ей нравились весомость прошлого и его достоинство.
Достоинство? Что еще за достоинство? В этих вопросах Бена сквозило недоверие — ему казалось, что она шутит. Воспоминание о вкусном бутерброде, который ты съел за обедом, отнюдь не отбивает чувства голода четырьмя часами позже. Наоборот — оно его только обостряет. По мнению Бена, прошлое нам совсем не товарищ.
Они препирались и препирались, но никому не удавалось убедить другого, что тот не прав. Это стало камнем преткновения в их отношениях. Много позже, когда они уже были на грани разрыва, Фатер, заливаясь слезами, сказала, что через полгода он, наверное, будет думать о ней и о том, что между ними было, примерно так же часто, как думает о своей учительнице начальных классов.
Но насчет этого она заблуждалась на сто процентов.
Величайшая ирония для Бена Гулда состояла в том, что он жил не с одним, но с двумя привидениями, ибо Фатер Ландис тоже его преследовала. Ложась спать, он думал о ней, а едва проснувшись, начинал о ней думать. Проклятье, он не мог себя остановить. Какая несправедливость! Он ничего не мог с этим поделать. Их отношения обратились в назойливого комара, жужжащего возле его головы. Сколько бы он ни отмахивался, тот никуда не убирался и не прекращал зудеть.
Когда в то утро зазвенел дверной звонок, он сидел за письменным столом, уставившись на свои руки. Кроме трусов, на нем ничего не было. Он знал, что это она. Ему заранее было известно, что она придет сегодня, но он нарочно решил не одеваться. Во время последних встреч со своей бывшей подругой Бен становился все более отстраненным, из-за чего неловкость между ними лишь усиливалась. Иногда это оказывалось настолько тяжко, что Фатер думала: ох, да оставь ты ему этого чертова пса, забудь о нем. Тогда, по крайней мере, тебе не придется снова с ним видеться. Но Лоцман принадлежал ей. Она любила собаку так же сильно, как и он.
Перед тем как раздался звонок, Бен думал о том, как они впервые занялись любовью. Как сидели бок о бок на его кровати и раздевались. На ней было простое черное белье, и она вроде бы ничуть не смущалась, снимая его. Оставшись в лифчике и трусиках, она приостановилась, усмехнулась, глядя ему в глаза, и сказала самым восхитительным, самым призывным тоном, который ему когда-либо доводилось слышать: «Хочешь увидеть больше?»
Услышав звонок, привидение сразу же напряглось. Лоцман посмотрел на него, затем повернул голову в сторону спальни Бена. Кухонный стол был накрыт с невероятной пышностью — великолепные кушанья, восхитительные предметы роскоши. В центре этого изобилия красовалась лилия, поставленная в вазу бледно-лилового венецианского стекла.
Ничего не происходило. Из спальни не доносилось ни звука. Минутой позже звонок раздался снова.
— Он что, не собирается подойти к двери?
Лоцман мотнул головой — не знаю, мол.
Привидение скрестило на груди руки, затем опустило их. В течение восьми секунд у привидения трижды изменилось выражение лица, и вот, не в состоянии больше это терпеть, оно вышло из кухни и направилось к двери. Из спальни в конце концов появился Бен Гулд.
Взглянув на него, привидение нахмурилось. Опять? Он что, снова собирается разыгрывать с ней этакого тюфяка?
Гулд потер глаза, медленно и глубоко вздохнул и открыл входную дверь. Привидение стояло в двух футах позади него, сжимая в правой руке металлическую лопаточку. От волнения оно раскачивало лопаточку вверх-вниз, вверх-вниз… с невероятной быстротой. Слава богу, никто не мог этого увидеть.
— Привет.
— Привет.
По мере сил каждый постарался произнести свое единственное слово голосом, очищенным от каких-либо эмоций.
— Лоцман готов? — осторожно спросила она.
— Конечно. Проходи.
Бен повернул в сторону кухни, и она последовала за ним. Взглянув на его подтянутую задницу, она в отчаянии закрыла глаза. Зачем он это делает? Может, думает, что она будет смущена, увидев его в трусах? Он что, забыл, что в их совместном прошлом она видела его совершенно голым? Фатер знала, как он пахнет, когда примет душ, и как — когда вспотеет. Знала, какие он любит прикосновения, и знала его самые интимные стоны. Знала, как он плачет, и знала, из-за чего он может громко рассмеяться. Как он любит заваривать чай и как, выходя на улицу, гордо смотрит по сторонам, оттого что она идет с ним рядом.
Увидев, куда они направились, привидение, стоявшее у входной двери, исчезло, чтобы мгновением позже снова появиться на кухне. Когда они туда вошли, оно в предвкушении крепко упиралось руками в бока. На столе имелось все, что только можно пожелать, как ни напрягай воображение. Горячие пшеничные лепешки, земляничный джем из Англии, мед с Гавайев, кофе «Лавацца» (любимый сорт Фатер), тарелка с длинными блестящими полосками семги, выловленной у берегов Шотландии, и еще одна, с парой идеально сваренных яиц. Столик был украшен яствами, от которых так и текли слюнки. Это походило на обложку журнала «Гурмэ». Когда бы Бен Гулд ни смотрел по телевизору кулинарное шоу, привидение стояло у него за спиной и часто делало пометки. Всякий раз, когда Фатер должна была забрать собаку, оно готовило какое-нибудь из телеблюд или другой деликатес, обратившись к одной из поваренных книг, во множестве имевшихся у Бена, чтобы к ее приходу поставить сюрприз на стол.
Разумеется, Фатер ничего из этого великолепия видеть не могла. И сейчас перед ее глазами был лишь пустой деревянный столик с одной-единственной ложкой, лежавшей на краю, в точности там, где ее оставил Бен после того, как размешал ею сахар в чашке травяного чая. Она долго смотрела на эту ложку, прежде чем заговорить.
На протяжении этих немногих мгновений прекрасного безмолвия привидение воображало, что взгляд Фатер Ландис застыл в благоговении, потому что она действительно видела все то, что оно для нее приготовило: привидение знало, какое удовольствие доставляет этой женщине завтрак.
Ни обед, ни ужин не шли для нее ни в какое сравнение с завтраком. Она любила покупать продукты для завтрака, готовить его — и есть. Любила наведываться в булочную, до которой было рукой подать, за свежими круассанами и шоколадными пирожными. Всякий раз она счастливо зажмуривалась, чтобы сосредоточиться на божественном запахе свежего кофе, пока хозяин итальянской лавки, тоже располагавшейся поблизости, перемалывал для нее зерна. Она любила грейпфрутовый сок, яичницу с беконом, картофельную соломку с кетчупом. Она взрослела на домашних завтраках, которые способны были поддержать дух любого жителя Миннесоты, когда за окном дома зима и снег в сугробах высотой с автомобиль. Подобно своей матери, Фатер Ландис была кухаркой никудышной, но полной энтузиазма, особенно когда дело касалось завтрака. Ее радовало, если люди завтракали так же вкусно, как она сама.
Привидение знало обо всем этом, потому что множество раз сидело в этой самой кухне, с удовольствием наблюдая за тем, как эта женщина готовит утреннее пиршество. Это было одной из традиций, которые Фатер и Бен установили едва ли не в самом начале совместной жизни: она готовит завтраки, а он делает все остальное.
— Ты что-нибудь ел?
— Что? — Бен показалось, что он ослышался.
— Ты завтракал? — повторила Фатер.
Этот вопрос застал его врасплох.
— Ну да.
— Что?
— Что значит «что»?
Фатер взяла со стола ложку и повернулась к Бену. Когда она тянулась за ней, то рука ее прошла прямо через середину безупречного суфле из семи яиц, которое привидение для нее приготовило. Это суфле было настоящим шедевром. Но Фатер не видела и не ощущала его, потому что привидения готовят призрачную еду, существующую только в призрачном мире. Хотя живые иногда чувствуют этот мир, оказаться в том измерении они не могут.
— И что же ты ел на завтрак?
Бен посмотрел на нее, как провинившийся ребенок.
— Здоровую пищу, знаешь ли.
Она понимала, что он врет. Он никогда ничего себе не готовил, когда был один. Просто пил чай.
Лоцман поднялся со своей лежанки и медленно подошел к хозяйке. Ему нравилось чувствовать ее ладонь на своей голове. Руки у нее всегда были теплыми и любящими.
— Привет, пес. Готов отправиться на прогулку?
Внезапно Бен с ужасом понял, что через несколько минут окажется один в совершенно пустой квартире, не представляя, чем заняться. Фатер, наверное, намеревалась отправиться с собакой на долгую прогулку, а нагулявшись, она поведет Лоцмана к себе домой.
Бен никогда не бывал в ее новой квартире, но вполне мог себе представить, как она выглядит. Фатер, с ее вкусом, без особых усилий оживляла комнаты остроумными сочетаниями цветов, коллекциями старых открыток с изображениями волшебников, циркачей и чревовещателей, игрушечными (со спичечный коробок) гоночными машинками и кукольными борцами сумо, расставленными на полках и подоконниках. Серебристый велосипед, купленный ею за бесценок на блошином рынке и отремонтированный, на котором она теперь повсюду разъезжала, стоял, наверное, на каком-нибудь видном месте, потому что ей нравилось на него смотреть. Та удобная кушетка, что она купила, когда они жили вместе, и забрала с собой, когда съезжала, располагалась, должно быть, посреди ее гостиной. По всей вероятности, эта кушетка была усеяна альбомами по искусству, закрытыми и раскрытыми. Этот образ глубоко ранил Бена, потому что был таким знакомым и таким любимым. Лоцман ляжет на кушетке рядом с ней. Пес не сдвинется со своего места, пока она сама не встанет. Ее новая квартира, должно быть, светла и просторна. Фатер всегда старалась, чтобы везде был свет.
А еще она любила открывать настежь окна, даже в самые холодные дни в году, чтобы наполнить свежим воздухом ту комнату, в которой ей случалось находиться. Бен, когда они жили вместе, в таких случаях психовал, но теперь, разумеется, ему недоставало этой ее причуды — так же, как и других. Слишком часто он вспоминал, как посреди зимы она выбиралась утром из постели, распахивала окно, потом бежала обратно и плотно обвивалась вокруг него. Она принималась что-то шептать ему на ухо, пока оба они снова не засыпали.
Накануне, угрюмо сидя за этим столом над очередной чашкой чая и думая о том времени, когда они были вместе, Бен написал ей записку на бумажной салфетке. Зная, что она никогда ее не прочтет, он честно написал о том, что чувствовал: «Я скучаю по тебе каждый день и за одно только это никогда себя не прощу».
— Ладно! Нам пора идти.
— Хорошо.
— Вернусь с ним завтра. В два часа. Пойдет?
— Да, вполне.
Он хотел было сказать что-то еще, но спохватился, осекся и вместо этого направился на кухню, чтобы принести поводок, висевший там на крючке.
Фатер достала из кармана игрушечную машинку, сунула ее в ящик кухонного стола и беззвучно снова его задвинула. Бен ничего не заметил.
Он протянул ей поводок. Они посмотрели друг на друга с любовью, обидой, томлением и оба быстро отвернулись.
Привидение, сидя за столом, наблюдало за всем этим. Садясь, оно обеими руками притянуло к груди сбитое суфле, словно бы желая защитить разрушенную красоту от каких-либо дальнейших повреждений.
Теперь, увидев, как они поглядели друг на друга, привидение медленно опустило лицо прямо в середину суфле вплоть до самых ушей и оставалось в таком положении, пока они не распрощались и Фатер не ушла.
Бен вернулся на кухню, уселся напротив привидения и уставился прямо на него. Когда привидение вынуло наконец свою голову из суфле, то увидело устремленный на себя взгляд. Хотя оно знало, что невидимо, напряженность этого взгляда причиняла боль.
Взяв со стола чайную ложку, Бен словно бы взвешивал ее в руке. На самом деле он проверял, не осталась ли в этом металле частица теплоты руки его возлюбленной.
И вдруг он изо всех сил швырнул ложку в стену. Она отскочила от стены и заскользила по паркету.
Привидение вновь опустило лицо в суфле.
