Глава 7
Взволнованно расхаживая по комнате в Саутгемптоне в то жаркое августовское утро 1808 года, матушка оплакивала мое незамужнее положение не менее горестно, чем если бы вести об отвергнутой руке Харриса дошли до нее только сейчас, а не шесть лет назад.
— Полагаю, в тот день ты потеряла всякий здравый смысл, Джейн, — сказала она. — Я тебя не понимаю и заявляю, что никогда не пойму.
— Мама, — проворчала Кассандра, — вам давно пора перестать расстраиваться из-за того случая. Все произошло так давно.
— Я давно уже рассматриваю свой отказ Харрису как счастливое избавление, — ответила я.
И про себя добавила: особенно сейчас, когда могу представить, насколько иной оказалась бы моя реакция, если бы мне предложил выйти замуж такой мужчина, как мистер Эшфорд.
Даже если бы у мистера Эшфорда не было ни гроша за душой, полагаю, я незамедлительно согласилась бы стать его женой, ведь всего через несколько часов между нами возникла близость, какой мне за всю жизнь не удалось бы достичь с Харрисом Бигг-Уитером.
К счастью, наша дружба с сестрами Бигг не пострадала из-за случившегося благодаря глубокому пониманию и нежной привязанности. Через два года после сделанного мне предложения Харрис женился на Энн Гоу Фрит с острова Уайт — союз несомненно удачный. Чтобы сбежать от отца, Харрис переехал в собственный дом, так что мы в любое время могли посещать Мэнидаун.
— Порадуйся за Харриса, мама, — сказала я. — Он нашел жену, которая совершенно ему подходит. Они счастливо живут в Уаймеринге, и она вынашивает ему столько детей, сколько он пожелает.
— Детей, которые должны были быть твоими! — воскликнула мать. — Ты могла бы родить уже пятерых детей!
— Пятерых маленьких Бигг-Уитеров за шесть лет, и все похожи на Харриса, — ответила я, подавляя дрожь. — Какая ужасная мысль!
— А теперь и Кэтрин помолвлена, — со вздохом продолжила мать, не обратив внимания на мои слова.
Я недавно вышила мережкой несколько батистовых платочков для свадебного подарка Кэтрин Бигг, которая обручилась с преподобным Гербертом Хиллом, человеком на двадцать семь лет ее старше. Она призналась, что не любит его, но поскольку Мэнидаун однажды перейдет к Харрису, то она вынуждена была задуматься о материальных благах.
— Мама, что вы думаете о стихотворении, которое я написала, чтобы сопроводить свой подарок Кэтрин? — осведомилась я и зачитала вслух:
Батист! Ты много послужил мне в утешенье,
И я бы с радостью дала тебе благословенье.
Служи моей любимой преданно и смело,
Будь неизменно мягким, маленьким и белым.
Тебе доверена существенная честь —
Ее касаться и ее инициалы несть.
А чтобы невредимым ты прошел сквозь грозы,
Пусть будут редкими и насморки, и слезы.
— Довольно мило, — откликнулась матушка, — хотя слишком длинно. И если бы я писала стихотворение для свадебного подарка, то ни за что не упомянула бы про болезнь. Ах! — вскричала она, когда слезы навернулись ей на глаза. — Подумать только, Кэтрин у алтаря! Она оказалась не так привередлива в выборе!
— Если бы только я, а не Кэтрин встретила мистера Хилла, — сказала я, с притворным вздохом откладывая перо, — я непременно бы его завлекла. Увы, удача выпала Кэтрин.
— Ох! Ты невозможна! — возмутилась мать. — Из-за того что Фрэнк и Мэри уезжают, нам вновь придется оставить свой дом. Все наши знакомые женятся, а ты только шутишь.
Вопрос, где жить, тяжким бременем лежал на наших плечах, но вскоре эта забота затмилась — и, по иронии судьбы, решилась — намного более значительным горем. В октябре жена моего брата Эдварда Элизабет умерла через две недели после рождения их одиннадцатого ребенка.
Новость о ее смерти потрясла нас. Элизабет была красивой, богатой, ухоженной женщиной из почтенной семьи, которая вышла замуж по любви в восемнадцать лет и с тех пор едва ли не постоянно вынашивала детей. Она часто выглядела больной в течение своей последней беременности, но, казалось, полностью восстановилась после родов. Но однажды вечером, вскоре после обильного ужина, она потеряла сознание и умерла, к ужасу всего семейства и полному замешательству докторов. Полагаю, Эдвард любил Элизабет больше собственной жизни. Столь внезапная и необъяснимая ее потеря стала настоящей трагедией. Я вместе с ним оплакивала участь как одиннадцати сирот, так и самой Лиззи, ведь та ушла из обожаемой ею жизни совсем молодой.
Кассандра осталась в Годмершеме утешать Эдварда и детей, в то время как мне в Саутгемптон на несколько дней прислали двух юных племянников, и я всячески старалась успокоить и отвлечь их, прежде чем отправить в школу в Уинчестере.
В обстановке ужасного горя пришло письмо от Кассандры с новостями самого удивительного характера. После первых нескольких абзацев, которые касались в основном ежедневных страданий безутешного семейства, она написала:
Эдвард хотел, чтобы я передала тебе кое-что, что может показаться весьма неожиданным в столь печальный час, но в то же время, вероятно, подбодрит тебя — и, верю, покажется вам с матушкой и Мартой исключительно приятным. Эдвард предлагает нам дом. Сегодня утром он ознакомил меня с подробностями и попросил известить тебя, поскольку сам в настоящее время не в состоянии это сделать. Он желает, чтобы мы вступили в полноправное владение одним из его коттеджей, и обещает предоставить два на выбор: дом неподалеку от Годмершема, в Уае, премилой, как ты знаешь, деревушке, или коттедж управляющего в Чотоне, рядом с усадьбой (сам управляющий недавно умер). По словам Эдварда, Чотон-коттедж весьма порядочных размеров, с хорошим садом, шестью спальнями и чердаком, который можно использовать как кладовку. Эдвард утверждает, что дом нетрудно привести в порядок без особых материальных затрат.
Сестра сообщала еще несколько подробностей о самих домах, какие запомнила из разговора с Эдвардом. Рассказ, который Кассандра, в полном соответствии со своим спокойным и сдержанным нравом, преподнесла в весьма сухой манере, был встречен на Касл-сквер с огромной радостью.
— Свой собственный дом! — воскликнула матушка, услышав новость, когда вернулась от мисс Бейкер, портнихи, к которой ходила, чтобы перешить черное бомбазиновое платье, и в изумлении прижала ладонь к груди. — Бесплатно! Жить, сколько пожелаем! Ах! Слишком хорошо, чтобы быть правдой!
— Надо только решить, какое место мы предпочтем, — заметила я, кивая на письмо в своей руке, которое в изумлении перечитала уже по меньшей мере дюжину раз.
— О! Я взволнована! Я переполнена чувствами и не в силах думать! — сказала мать, опускаясь на диван и обмахиваясь ладонью. — Пожалуй, я могу упасть в обморок от радости. Но думаю, Уай мне нравится. Я люблю Кент и хотела бы жить рядом с Эдвардом и детьми.
— У коттеджа в Чотоне много других преимуществ, — возразила я.
Мы все навещали владения Эдварда в Чотоне прошлым летом. Хотя я особо не запомнила коттедж управляющего, нас восхитила древняя усадьба с запутанной планировкой, из которой в то время прежние жильцы уже выехали, а новые еще не въехали, и деревня, состоявшая из трех десятков домов.
— Деревню мы знаем. Она очаровательна. Стивентон всего в двенадцати милях. К тому же от Чотона рукой подать до Олтона, замечательного городка. Не забывай, там находится банк Генри.
— Верно, — согласилась матушка. — Полагаю, у Генри появится причина чаще нас навещать.
— И это в Гемпшире, мама, — добавила я. — Жить в Чотоне — все равно что вернуться домой.
— Она не сказала, насколько велики эти коттеджи? — с тревогой спросила Марта.
— Не бойся, Марта, — Я успокоила ее улыбкой. — Очевидно, оба достаточно велики, чтобы места хватило нам четверым, не считая нескольких слуг.
— Отличная новость, — облегченно произнесла Марта. — Хотя если это окажется не так, я, несомненно, найду приют в другом месте. Я не хочу обременять вас.
— Ты не можешь нас обременить, Марта, дорогая. Ты — член семьи и всегда им будешь.
Марта просияла, глаза ее наполнились слезами, казалось, она не в силах была вымолвить ни слова.
Вид ее любимого, робкого лица заставил увлажниться и мои собственные глаза, пока я разглаживала новое платье из черного шелка.
— Ах, милая. Разве правильно чувствовать радость в подобный момент? — спросила я. — Подумать только, Эдвард заботится о нас в то время, когда сам, по всей видимости, погружен в бездонную пучину отчаяния. Он слишком добр.
— Это щедрое предложение, — согласилась матушка, — и я необычайно благодарна милому мальчику. Но по правде говоря, он должен был поступить так еще три года назад, когда твой отец, упокой Господь его душу, покинул грешную землю. И это лишь доказывает, насколько я оказалась права, решив, что именно она не позволяет Эдварду повести себя в соответствии с долгом совести.
— Мама! — в ужасе воскликнула я. — Вы не можете в это верить!
— Нет, могу! Иначе почему Эдвард сделал свое припозднившееся предложение сразу после кончины супруги?
— Несомненно, потому, что великая утрата Эдварда породила в нем желание приблизить к себе семью, — ответила я.
— Уверена, это одна из причин, — сказала матушка, — и так же уверена, что он выделил бы нам дом давным-давно, если бы Элизабет не возражала.
Слова матери внезапно вызвали у меня задумчивость, и я вообразила, что могло бы произойти, если бы Лиззи и вправду попыталась посредством ловких словесных маневров убедить Эдварда существенно сократить размеры поддержки, которую он намеревался оказать матери и сестрам. Возникшая в голове сценка заставила меня громко расхохотаться.
— Не вижу ничего смешного, Джейн, — сказала матушка, сердито нахмурившись.
— Джейн смеялась совсем над другим, — дипломатично вставила Марта, бросив на меня понимающий взгляд.
Она давно научилась распознавать, когда я внезапно уносилась мыслями в будущий роман.
— Уверена, она опять мысленно писала.
— Да как можно в такое время писать? — воскликнула матушка. — Нам надо принять решение! Чотон или Уай!
После долгих обсуждений мы выбрали Чотон-коттедж из-за его близости к семье и друзьям в Гемпшире и восторженного отзыва Генри, осмотревшего дом. Однако жена управляющего могла покинуть его только поздней весной, после чего Эдвард намеревался устроить некоторый ремонт, так что переезд откладывался до июля.
Зима пролетела быстро. Пока Кассандра оставалась в Годмершеме, мы с матушкой и Мартой провели множество приятных вечеров у огня, вслух читая новые книги, и единогласно объявили своими любимцами «Марджиану» и «Мармиона».
Когда погода позволяла, мы с Мартой выходили в свет, полные решимости перед отъездом в деревню получить столько приглашений и посетить столько балов, сколько вообще возможно. К моему удивлению, меня несколько раз звали танцевать, и я была вполне довольна собой, хотя нехватка ума или красноречия во всех встречавшихся мне джентльменах неизменно наводила меня на мысли о мистере Эшфорде. Я часто с тоской вопрошала себя, как все сложилось бы, если бы нам было ниспослано чуть больше времени, чтобы узнать друг друга.
Но я даже не подозревала, что вскоре снова встречу мистера Эшфорда, к тому же при самых неожиданных обстоятельствах.
