Глава 24
Некоторые могут пожаловаться, что август в Лондоне сродни месяцу в Аиде: жаркие, душные нездоровые испарения, исходящие от Темзы, вызывают легочные болезни, улицы своим запахом и видом напоминают конный двор, а слепящее солнце, отражаясь от зданий и мостовых, пагубно влияет на цвет лица. Но я всем скептикам говорю «фи». Лондон — замечательное место в любое время, а в тот блаженный август 1810 года я и вовсе позабыла обо всех его недостатках. Au contraire, через остаток этого месяца и весь последующий я проплыла, окутанная совершенством мечты.
Я не рассказывала о своей тайной помолвке никому, кроме сестры, и заставила ее пообещать ни словом не обмолвиться ни единой душе. Мистера Эшфорда огорчала необходимость ожидания. Он сказал, что хочет объявить миру о своей любви ко мне и немедленно назначить дату венчания. Но Изабелла умоляла его не афишировать ее связь с мистером Веллингтоном, покуда о той не станет известно ее батюшке, прибытие которого из Вест-Индии намечался в лучшем случае через месяц. Отец мистера Эшфорда находился сейчас в Дербишире, но намеревался вернуться в Лондон в октябре. Мы порешили, что лучше всего будет лично сообщить новость сэру Томасу, когда тот приедет в город, после того как Изабелла официально обручится с мистером Веллингтоном.
Между тем мистер Эшфорд поставил себе целью, чтобы я посетила все достопримечательности Лондона, а он послужил моим проводником. Сперва мы поднялись по 378 ступеням на Каменную галерею у купола Святого Павла и насладились оттуда превосходной панорамой города, который тянулся вдоль реки, от Биллингзгейта до Вестминстера. Его границы были четко очерчены полями и рощами на севере и юге, а западная оконечность начиналась у Гайд-Парк-Корнер. Вдали мы видели деревню Паддингтон и несколько пастбищ под названием Белгрейвия.
Мы пришли в восторг от того, что некогда было королевским городом Вестминстером в Уэст-Энде, где гордо возвышались дворцы Сент-Джеймс и Уайтхолл, а также бесподобное Вестминстерское аббатство и здание парламента. Потом мы заплатили за переход по старому Лондонскому мосту, к западу от Тауэра, где полюбовались, как мимо проплывает множество больших и маленьких кораблей.
Поскольку почти весь высший свет перебрался в деревенские дома, в городе стало относительно тихо, хотя нам все же приходилось повышать голоса, чтобы перекрикивать беспрестанный грохот экипажей, пронзительные возгласы уличных торговцев, вульгарные песенки бродячих музыкантов и звон колокольчика над лотком со сдобой — какофонию звуков, от которой у меня раньше болела голова, а теперь я ею наслаждалась.
Миссис Дженкинс в то лето дважды заходила к нам, и мы с сестрой нанесли ответный визит.
— Ах, милочки! — горестно вскричала эта добрая леди при нашей второй встрече. — Право, я не представляю, что затеяла Изабелла. Она пишет письма дни напролет и сама получила несколько посланий, но отказывается сообщать, с кем состоит в переписке. Все мои попытки запретить ей что-либо бесполезны.
Поскольку я была связана обещанием не упоминать о ее романе с мистером Веллингтоном и о разрыве помолвки с мистером Эшфордом, я не могла пролить свет на эту историю, но постаралась умерить горе миссис Дженкинс посредством утешительных замечаний относительно благоразумия Изабеллы.
За эти шесть летних недель мы посетили больше кафе, чем, наверное, я видела за все предыдущие тридцать четыре года моей жизни, и несколько раз вкушали пищу в уединении фамильной резиденции Эшфорда на Парк-лейн, окна которой выходили на бескрайние зеленые просторы Гайд-парка у западной границы Мейфэра. За великолепными комнатами этого дома, пустыми в отсутствие отца и сестры, следили верные, но скромные слуги, которые, казалось, стремились удовлетворить любую прихоть мистера Эшфорда.
Мы ездили на концерты и в театры, побывали в Ливерпульском музее и Британской галерее, не забыли и о модных лавках на Бонд-стрит, где я не осмелилась осведомиться о ценах и отказалась позволить мистеру Эшфорду что-либо мне купить.
На некоторых экскурсиях нас сопровождала Кассандра (которая подумывала вернуться в Чотон, но была убеждена восторженной Элизой остаться на все лето), на других — еще и Элиза с Генри. Но поскольку в наши годы компаньонка не так уж и необходима, как правило, мы предпочитали проводить время в обществе друг друга. Одним из наших любимых занятий стало бродить по Кенсингтон-гарденз, по роскошно и буйно цветущим аллеям. Там мы нашли свою особую скамейку с видом на прелестный пруд, к которой возвращались снова и снова, просто чтобы сидеть и говорить, поверяя сокровенное и греясь в радости присутствия друг друга.
Как-то днем в середине сентября, когда мы болтали на своей любимой скамейке в саду, мистер Эшфорд объявил, что закончил читать мою книгу.
— Неужели? — ответила я, и сердце мое сжалось от внезапной тревоги.
Попытка Генри отыскать издателя, несмотря на все его связи, не увенчалась успехом. По настоянию мистера Эшфорда я дала ему рукопись. Я с трепетом ждала его реакции, поскольку опасалась, что он не сможет не узнать некоторые ситуации в романе, которые, очевидно, были вызваны к жизни нашими встречами.
— Он остроумно и прелестно написан и в точности таков, как я и надеялся, — сказал он. — Вам следует изрядно гордиться.
— Я рада, что вам понравилось, — с облегчением ответила я.
«Возможно, — подумала я, — он так и не заметил своего участия в истории».
— В настоящее время рукопись прекрасно подпирает кухонную дверь, чтоб не захлопнулась.
Он засмеялся.
— Она должна, обязана быть опубликована.
— Боюсь, мое знакомство с издательским миром ограничивается весьма скромным опытом.
— Возможно, я сумею вам помочь. У меня есть кое-какие связи. Если вы позволите, я с радостью предприму некоторые усилия на благо вашего творения.
— Буду вам чрезвычайно обязана. Но вы должны пообещать мне не винить себя, если из этого ничего не выйдет. По правде говоря, я убедилась, что моя скромная книга стала бы плохой сделкой для издателя. Не представляю, чтобы ее удалось продать в количествах, достаточных для возмещения затрат.
— Я не согласен. Возможно, она несовершенна, но я уверен, это произведение искусства достаточно хорошо для того, чтобы извлечь из его публикации большую прибыль.
— Что? Несовершенна? — вскричала я в поддельном негодовании. — В каком же отношении, скажите на милость, моя книга — это произведение искусства, которое никто никогда не издаст, — несовершенна?
— Точно воспроизвести не смогу, — ответил он, — но дело в какой-то мелочи в самом конце. Вроде бы мне показалось, что там чего-то недостает.
— Понимаю. Если вы когда-нибудь вспомните свои мысли на этот счет, надеюсь, вы поделитесь ими со мной?
— Разумеется, — улыбнулся он и добавил, искоса бросив на меня взгляд: — Должен признаться, в книге было кое-что еще… это никоим образом не признак несовершенства, но некоторые стороны романа показались мне, как бы это сказать… знакомыми.
Жаркий румянец затопил мои щеки.
— Как, неужели?
— Например: ваша Элинор ощутила глубокую привязанность к некоему Эдварду, довольно скучному, но симпатичному типу, лишь чтобы обнаружить — после того как он покинул ее, ни дав никаких обязательств, — что он давно помолвлен с другой. А позже она одновременно встречает обоих, Эдварда и Люси.
Смущенный блеск глаз и изгиб бровей мистера Эшфорда выдавали его совершенное понимание собственной роли в появлении данных сцен.
— Очень драматичные ситуации, — заметила я, мысленно проклиная себя за склонность краснеть.
— И несомненно, описанные вами с глубоким знанием дела. Должен признать, когда я читал вашу книгу, временами у меня волосы дыбом вставали. То мгновение в гостиной приходского домика мистера Мортона, когда я вошел и увидел вас и Изабеллу, навеки выжжено в моей памяти как одно из самых унизительных в жизни.
— В моей тоже, — ответила я, мертвея при мысли о боли, которую должно было вызывать чтение подобных сцен. — Теперь вы понимаете, почему я не хотела давать вам книгу.
— Я рад, что прочел ее.
Он повернулся ко мне.
— Скажите, Джейн, я принимаю все слишком близко к сердцу или ваша злость на меня вплетена и в изображение Уиллоби?
Его лицо было таким серьезным и таким несчастным, что у меня сжалось сердце, и все же но какой-то необъяснимой причине я не удержалась от смеха.
— Возможно, — признала я. — Не правда ли, Уиллоби просто ужасен?
— Он — образец себялюбивого грубияна. На другом конце спектра, разумеется, располагаются полковник Брэндон и Эдвард, который, несмотря на все проступки, оправдан как святой.
— Эдвард не святой! — пылко возразила я, и мой резкий голос заставил стайку птиц внезапно вспорхнуть с соседнего дерева.
— Несомненно святой. Он так высоко чтит долг и моральные принципы, что до самого печального конца остается предан вульгарной алчной невесте, хотя не единожды имел повод оставить ее.
— Разве вы вели себя не так же? — тихо осведомилась я.
Он на мгновение замолчал, сосредоточив внимание на утках, плескавшихся в пруду.
— Видимо, да, — наконец произнес он, и намек на горечь прозвучал в его голосе. — Но в моем случае долгом было чтить пожелания отца, джентльмена, который посвятил всю жизнь благополучию семьи, а значит, заслуживает моего уважения. Но если б я мог…
Он со вздохом умолк и взглянул на меня, натянуто улыбаясь.
— Весьма отрезвляющий опыт — прочесть о своих проступках и их последствиях на бумаге, в особенности когда они изложены в такой прочувствованной манере.
Он взял мою руку и долго не отпускал ее, с нежностью глядя на меня.
— Я очень сожалею, Джейн, о всей той боли, что причинил вам в прошлом. Обещаю, что заглажу вину.
— Я заставлю вас исполнить обещание, мистер Эшфорд, — поддразнила я.
— Надеюсь, — ответил он. — Но вам не кажется, что настала пора называть меня Фредериком?
На следующий день, решив сбежать от городского шума, мистер Эшфорд (несмотря на его возражения против подобной официальности, он был и оставался бы моим дражайшим мистером Эшфордом до самого официального обручения) пригласил меня прокатиться в деревню. Мы провели поистине чудесный день за пикником на высоком холме, в тени вязовой рощи, откуда открывался вид на великолепную долину. На обратном пути, избрав другую дорогу, мы внезапно наткнулись на деревенскую ярмарку и выразили обоюдное желание осмотреть ее.
Оставив шарабан и лошадей с подручным конюха, мы отправились на разведку. Ярмарка оказалась большой, многоцветной и шумной. Акр за акром покрывали палатки, лавки, бродячие музыканты, актеры и толпы оживленных посетителей — в равной мере как сельских джентльменов и леди, так и фермеров, — которые явились торговать, флиртовать, ужинать и развлекаться.
Пока мы шли по ярмарке, то увидели нескольких покупавших хлеб и сыр краснолицых женщин в выцветших платьях и двух джентльменов, споривших о цене на гнедую кобылу, однако большая часть дел, по-видимому, была завершена. Толпы в основном собирались вокруг петушиных боев, борцовских состязаний и канатоходцев.
Мы несколько мгновений стояли и смотрели на фокусника, больше забавляясь громкими охами и ахами зрителей, нежели собственно представлением, когда внимание мистера Эшфорда внезапно привлекло совсем другое.
— Смотрите! — воскликнул он, указывая на цыганский шатер, табличка на котором гласила: «Гадание по руке».
— Что? Вы имеете в виду цыган? Только не говорите, что желаете узнать свою судьбу.
— Нет, я желаю узнать вашу, — улыбнулся он, взял меня под руку и потащил в направлении шатра.
— Ни за что! — крикнула я, смеясь. — Я и гроша ломаного не потрачу на подобную чепуху!
— Это будет мой грош, — ответил он. — Идемте, Джейн. Вы ведь хотите выяснить, что станет с вашим любимым романом?
— Ничего с ним не станет, — настаивала я, — и мне не нужна старуха цыганка, чтобы разбить мои надежды или ложно упрочить их.
Но мистер Эшфорд решил, что я должна пойти, и, посчитав, что вреда в том не будет, я обуздала веселье и позволила отвести меня в цыганский шатер.
Мы откинули занавеску и вступили в полутемное помещение, освещенное несколькими свечами. Я немедленно обнаружила, к своему удивлению, что цыганка — не старая черная сморщенная старуха, как я ожидала увидеть. Конечно, у нее была смуглая кожа и темные глаза, но она оказалась не старше двадцати пяти и невероятно красива. Она сидела за маленьким круглым столиком, покрытым потрепанной голубой тканью. Яркие шали окутывали ее плечи, а длинные черные кудри свободно стекали по спине, забранные на лбу фиолетовым шарфом.
— Входите, — проговорила она с неопределенным акцентом, голос ее был приятен и музыкален, точно журчание ручейка.
Рукой, унизанной кольцами, она указала на два стула перед собой.
— Прошу, садитесь. У вас есть монета?
Мистер Эшфорд заплатил ей, объяснил, что гадать предстоит мне, и мы уселись.
— Дайте мне руку, — велела цыганка.
Я сняла перчатки и повиновалась, молча сдерживая веселье, пока она, склонив голову, пристально изучала мою ладонь.
— В вашей жизни будет одна истинная любовь, — заявила цыганка.
— Всего одна? — беспечно откликнулась я, бросив взгляд на мистера Эшфорда, и он вернул мне улыбку.
— Всего одна.
Она надолго замолчала, водя длинными темными пальцами по линиям моей ладони.
— Вы добры и умны, — сказала она наконец. — Глубоки ваши мысли и чувства. Разрешите посмотреть вторую руку?
Я перевернула другую ладонь и протянула вперед. Цыганка погладила ее.
— В этих пальцах невероятная сила. Я чувствую в них жар, волшебство. — Она внезапно нахмурилась. — Ваша линия здоровья, мне не нравится, как она выглядит, она вообще мне не нравится. Она слишком короткая и ужасно неровная. Но… как странно. Ваша линия жизни очень длинная. Я никогда еще не видела такой.
Внезапно на лице цыганки появилось благоговение. Она ахнула и крепко, до боли сжала мою руку, глядя на меня с неподдельным изумлением, словно узрела второе пришествие.
— У вас есть дар, миледи! Особый дар!
— Прошу прощения? — удивленно ответила я, тщетно пытаясь высвободить руку из ее цепкой хватки.
— Мадам, — забеспокоился мистер Эшфорд, — по-моему, вы причиняете леди боль.
— Вы не такая, как все, говорю вам! — воскликнула она, глаза ее горели. — Вы будете жить вечно! Вы станете бессмертной!
— Понятно. Спасибо. Очень интересно.
Я вырвала руку, мое хладнокровие трещало по швам.
— Идите и творите свое волшебство, миледи! — крикнула цыганка, яростно всматриваясь мне в глаза. — Идите! Поделитесь им с миром!
Предсказание цыганки повлекло за собой много разговоров в ближайшие несколько дней. Мистер Эшфорд искренне радовался, что в моей жизни будет лишь одна истинная любовь. Кассандра обеспокоилась моим благополучием, но Генри уверил сестру, что, по его сведениям, длинная линия жизни всегда имеет превосходство над линией здоровья. Элиза нашла поистине чудесным, что я обрету бессмертие, и уподобила меня богиням Диане и Афродите. Сама я решила, что цыганка либо совершенно тронулась умом, либо хорошенько приложилась к джину.
В конце той недели мы с мистером Эшфордом вернулись в деревню, наняли лодку и медленно поплыли вниз по Темзе, мимо крытых соломой домиков, зеленых лугов, пестрящих полевыми цветами, и высоких вязов.
Я сидела в лодке напротив мистера Эшфорда, который из-за жары снял пиджак и галстук. Когда он закатал до локтей рукава и расстегнул ворот белой льняной рубашки, я залилась краской, не имевшей ничего общего с летним зноем.
— Я должен вам признаться, — произнес мистер Эшфорд, укрепив мокрые весла вертикально и позволив крохотному суденышку беспечно плыть по течению.
— Признаться? — лениво повторила я.
Моя соломенная шляпка была отброшена в сторону, а лицо — подставлено восхитительному теплу безоблачного голубого неба.
— Я привел вас сюда в попытке создать наилучшую из возможных оправ той новости, что я намерен сообщить.
— Неужели?
По его хрипловатому голосу неясно было, трепетать мне или тревожиться.
— Какой новости?
— Утром я получил письмо от Изабеллы. Ее батюшка два дня назад вернулся из путешествия. Она наконец выразила желание выйти за мистера Веллингтона и представила отцу означенного джентльмена.
Я выпрямилась, вся внимание.
— И? Что дальше?
— А то, что… я не стану в точности повторять за ней, перескажу своими словами… ее батюшка нашел мистера Веллингтона весьма приятным, хоть и испытал немалое расстройство, что дочь осмелилась пойти против его выбора, и неловкость оттого, что рушится столь давняя клятва. Не устояв пред восторгами юношеской любви, он даровал свое согласие на брак.
Я засмеялась смехом чистой радости.
— Не припомню, чтобы я когда-либо так радовалась помолвке, в особенности между двумя людьми, которых почти не знаю.
Мистер Эшфорд широко улыбнулся в ответ, но затем посерьезнел и со вздохом покачал головой.
— Вы не представляете, какое облегчение я испытал, освободившись от угрозы, что нависала надо мной всю сознательную жизнь.
— Вся эта история служит подтверждением нелепости и старомодности подобных браков. Как может кому-то хватить мужества и дерзости решить, будто два человека подходят друг другу и заключить союз между ними без их согласия? Это лежит за пределами моего понимания!
— Полностью с вами согласен. Мне остается лишь надеяться, что мой отец окажется не менее благодушен, чем мистер Черчилль. Я считаю дни до его приезда.
— Когда он ожидается?
— В начале следующей недели, если верить его последнему письму.
Он коснулся моей щеки и нежно посмотрел на меня.
— Милая Джейн, вы знаете, что я скажу в первую очередь, когда увижу отца?
— «Как съездили, батюшка?» — насмешливо предположила я.
— Я скажу ему, что влюблен в лучшую женщину на земле и намерен на ней жениться.
Мягкий толчок сотряс мое тело, и я подумала, что это, должно быть, сердце разрывается от радости, но тут же поняла, что просто наше суденышко ткнулось в берег да так там и осталось, в тени плакучей ивы. Мистер Эшфорд покинул свое место и устроился рядом со мной.
— Джейн! Я только что понял, чего не хватает в вашей книге.
— Моей книге?
Книга была последним, о чем я думала в тот миг. Его бедро и плечо рядом с моими, близость его лица заставляли мое сердце колотиться слишком быстро, а мысли — разлетаться по ветру.
— В самом конце. Там нет поцелуя.
— Нет поцелуя?
— Именно.
Его голос был совершенно серьезен, но глаза смотрели нежно и шутливо.
— Элинор получает своего Эдварда. Марианна утешается добрым полковником Брэндоном. Но между обеими парами нет словесных признаний, нет каких-либо проявлений страсти и нет поцелуя. Довольно серьезный промах для романа о любви, как по-вашему?
— Я предпочитаю писать лишь о том, что знаю сама, — ответила я. — А мое знакомство с данным предметом во время сочинения романа было довольно поверхностным.
— Нам следует исправить положение, — заявил он и в уединении будуара из листвы коснулся моих губ своими.
Мы нескоро заговорили вновь.
— Итак, можно ли ожидать, — хрипло произнес он через какое-то время, — что в вашей следующей книге будет больше страсти и проявлений телесного притяжения между героем и героиней?
— Вряд ли.
— Почему же?
— Кое-что, — тихо ответила я, — лучше оставлять воображению.
