В течение нескольких последующих лет я часто бывал в Индонезии. Видимо, готовность MAIN стряпать доклады, подтверждающие основания для выделения гигантских кредитов, на которых могли бы неплохо нажиться американские корпорации и индонезийская верхушка, произвели-таки должное впечатление на Всемирный банк, его компаньонов и правительство Сухарто. А то, что это ввергало страну в долговую пучину, мало занимало «щедрых помощников». Для банков это было лишь частью их плана. Что же касается самого Сухарто, то, приумножая свою зарубежную славу истинного борца с коммунизмом, он создавал себе надежную защиту на будущее, когда страна неизбежно придет к банкротству.

Во время командировок судьба забрасывала меня в самые разные уголки этой удивительной страны. Я побывал в идиллических деревушках, спрятавшихся в горах острова Ява, на диких пляжах, протянувшихся вдоль морского побережья, и на экзотических островах. Я быстро освоил индонезийский язык (Bahasa Indonesia), разработанный лингвистами после Второй мировой войны, чтобы объединить представителей многочисленных культур, живущих на островах.

Это очень простой язык, в основу которого положен малайский, и его изучение не составило для меня труда. Во время этих поездок я с наслаждением погружался в изучение местного колорита, общался с местными жителями, пытаясь понять их культуру и традиции. Большим подспорьем для меня стал опыт работы в составе Корпуса мира — я научился отклоняться от маршрутов, наезженных иностранными бизнесменами, дипломатами и туристами.

Я предпочитал знакомиться и беседовать с местными крестьянами, рыболовами, студентами, владельцами мелких магазинчиков, уличными мальчишками. Вместе с радостью познания чего-то нового эти встречи бередили мою совесть, вызывая неотступное чувство вины за тот громадный ущерб, который, как я хорошо понимал, наносила простому народу Индонезии деятельность таких, как я, экономических убийц.

Возвращаясь в промежутках между местными командировками в Джакарту, я старался как можно больше времени проводить в Intercontinental Indonesia, точнее, в бассейне при отеле. К глубокому моему разочарованию, я больше ни разу не встретил ни Нэнси, ни Мэри. Зато часто наблюдал их сестер по цеху за работой и даже сблизился с одной из них, славной молодой девушкой из Таиланда. Как я обнаружил, гейшами как инструментом проталкивания бизнеса пользовались не только японцы. У нас, американцев, равно как у европейцев и представителей других азиатских культур, были свои разновидности этой профессии, но, по общему мнению, японцы все же оставались лучшими «работодателями» — им, как никому другому, удалось поднять этот бизнес на вершины совершенства, что более чем оправданно, учитывая их многовековую историю и культуру.

Эта милая тайка общалась со мной не потому, что хотела что-то от меня получить, и не по указке хозяина, интересующегося компроматом, — в конце концов, я уже был куплен и не представлял для подобной публики никакого интереса. Ее симпатия ко мне скорее объяснялась внутренней добротой, желанием иметь подле себя близкого человека вроде меня; не последнюю роль в этом желании, думаю, сыграла и та искра взаимного влечения, которая проскочила между нами в первую встречу. Впрочем, это были лишь предположения. Я так и не мог до конца понять движущих мотивов ее поведения, и воспринимал эту девушку как доброго друга и компаньона, восхитительную возлюбленную и наперсницу.

Она, как и Нэнси в свое время, продолжила просвещать меня насчет тайных механизмов большого международного бизнеса и дипломатии. «Имейте в виду, что в комнате любой женщины, которая пытается вас соблазнить, всегда найдутся спрятанные видеокамеры и диктофоны, — как-то сказала она и со смущенным смешком добавила: — Причина не в том, что вы непривлекательны как мужчина, а в том, что на деле многое выглядит совсем не так, как вам кажется». В продвижении крупнейших в мире сделок, учила меня тайка, такие женщины, как она, гейши, играют чуть ли не главную роль.

Через пару лет после первого задания, выполненного мной в Индонезии, меня на три месяца направили на остров Сулавеси, расположенный к востоку от острова Борнео (Калимантан). Из-за причудливой формы индонезийцы в шутку называют Сулавеси «спотыкающимся пьяным жирафом». Именно этот остров индонезийского архипелага был избран как полигон для создания образцовой модели сельскохозяйственного развития.

Будучи в далекие времена одним из главных источников специй во всей Ост-Индии, в ХХ веке остров захирел, превратившись в отсталую окраину. Теперь же правительство страны вознамерилось превратить Сулавеси в символ прогресса. Американцы тоже давно засматривались на этот остров как на привлекательный район для крупных инвестиций в горнодобывающую, лесную и сельскохозяйственную отрасли.

Несколько международных корпораций-гигантов возжелали поживиться за счет богатых запасов золота, медных руд и ценнейших сортов древесины. Владелец крупнейшего техасского ранчо уже прикупил на острове несколько тысяч акров лесов и даже успел вырубить их, намереваясь превратить этот заповедник дикой природы в пастбища для крупного рогатого скота, чтобы на огромных, величиной с футбольное поле, баржах поставлять говядину на высокоприбыльные рынки Сингапура и Гонконга.

Кроме того, правительство рассматривало остров Сулавеси как краеугольный камень программы переселения, аналогичной той, что привела к колонизации Амазонии и больно ударила по местным жителям, с которыми я трудился бок о бок во времена работы в Корпусе мира. Программа была разработана с целью перемещения городской бедноты из задыхающихся от перенаселения городов острова Ява (где, как известно, в то время отмечалась самая высокая в мире плотность населения) в малонаселенные районы страны.

Программа финансировалась, как и ее латиноамериканский аналог, международными агентствами развития и рассматривалась как метод рассредоточения многочисленных жителей городских трущоб на неосвоенных сельских землях, что по большому счету уменьшало вероятность антиправительственных мятежей в крупных городах.

Ее начали внедрять несмотря на то, что уже в полной мере проявились пагубные последствия такого рода затей, — к моменту, когда я покинул Корпус мира, эксперты вынесли вердикт о разрушительности таких программ для всех, кто был в них вовлечен. Такие же последствия имела эта программа и в Индонезии. Переселенцы из городов, в основном мусульмане, сгоняли местные племена с возделываемых ими земель, что ломало веками сложившийся уклад их жизни, уничтожало уникальную местную культуру и фактически обрекало этих людей на гибель.

Нередко возникали кровавые межэтнические конфликты. Сами же «завоеватели», в силу крайней бедности и отсутствия каких-либо навыков, как правило, отчаянно и безуспешно пытались наладить хозяйство, урывая у истощенных почв крохи, едва достаточные для того, чтобы выжить. Неумелая хозяйственная деятельность, помимо всего прочего, нарушала хрупкий природный баланс.

Прибыв на Сулавеси, я получил казенный особнячок в пригороде старого португальского города Макасар (в качестве реверанса в сторону националистов властитель Сухарто переименовал его в Уджунгпанданг) и целый штат прислуги: у меня были горничная, садовник, повар и водитель — последний в придачу к джипу.

Как и всегда, моя работа заключалась в том, чтобы посетить все районы, перспективные с точки зрения ресурсов для транснациональных корпораций, встретиться с главами местных властей, собрать как можно больше полезной информации и написать оптимистический отчет, доказывающий, что мощные финансовые вливания в развитие местной электроэнергетики и прочие инфраструктурные проекты в одночасье превратят хилую местную экономику в образчик экономического роста и процветания.

Местом возможного размещения электростанции был выбран городок, называвшийся Батсвилл, — с намеком на то, что там много летучих мышей, и расположенный неподалеку от скотоводческой фермы какого-то предприимчивого техасца. Туда я и направился одним ранним утром, разглядывая из окна служебного джипа живописный берег, пока шофер вез меня в сторону портового города Парепаре. Оттуда мы повернули в сторону гор, в один из глухих районов острова. Теперь джип еле полз по едва намеченной дороге, более напоминавшей чуть заметный след, проложенный в густых зарослях джунглей. Мне показалось, что я вновь вернулся в леса Амазонии. Когда джип наконец достиг деревушки Пинранг, водитель объявил: «Вот он, Батсвилл, это здесь».

Я быстро огляделся. Еще перед поездкой название этой деревушки заинтриговало меня, и теперь я надеялся найти ему подтверждение, однако в первый момент ничего интересного не заметил. Шофер же медленно поехал вдоль деревенской площади, напоминающей те, что я видел в других городках Индонезии: пара скамеек да несколько деревьев, правда, с их ветвей свисали гроздья огромных темных шаров, похожих на гигантские кокосы. Внезапно одна такая гроздь стала открываться. Я едва не лишился чувств от страха, когда до меня дошло, что это распрямляет крылья гигантская летучая мышь.

Шофер остановил машину и провел меня прямо к месту под ожившей тварью. Она двигалась у нас над головами, вяло и как будто неохотно разворачивая огромные крылья; ее тело по размерам не уступало небольшой обезьяне, глаза были открыты. Крупная голова повернулась, и летучая мышь уставилась на нас в упор. Когда-то я слышал, что такие исполинские летуны способны вызвать замыкание в электропроводах и что размах крыльев у них достигает шести футов; однако то, что предстало передо мной сейчас, намного превосходило самые дикие фантазии — я и представить себе не мог чего-либо подобного.

Позже я встречался с мэром городка Пинранг и исправно задавал ему множество вопросов о ресурсах этого района, о том, как отнесется местная общественность к строительству здесь электростанции и промышленных предприятий, принадлежащих иностранным компаниям. Однако мыслями никак не мог отвлечься от гигантских летучих мышей. Наконец, не выдержав, я поинтересовался, не доставляют ли они беспокойства. «Ничуть, — отозвался мэр, — по вечерам они просыпаются и улетают прочь, в джунгли, поедать плоды фруктовых деревьев, а к утру возвращаются и никогда не трогают наших садов и плантаций». Тут он поднес к губам чашку с чаем и добавил с лукавой усмешкой: «Они совсем как ваши корпорации: улетают, поглощают ресурсы далеких стран, гадят там, куда обычно не ступает нога американского туриста, а потом возвращаются домой».

Эта тема не раз возникала настойчивым рефреном, когда я беседовал с индонезийцами. Впервые я начал понимать, что американцы в массе своей не отдают себе отчета, насколько привычный им стиль жизни основан на эксплуатации, а сами эксплуатируемые ими народы, напротив, видят и понимают это очень отчетливо. Даже в 1970-е годы они воспринимали американские войска не как защитников демократии, а прежде всего как вооруженную охрану эксплуататорских корпораций и поэтому всегда относились к ним со страхом и неприязнью.

Сулавеси, помимо всего прочего, был родиной недоброй славы бугийцев — народа, населяющего юго-запад и запад острова. В период расцвета торговли специями их предки считались самыми жестокими и кровавыми пиратами в мире. В Европе ими даже пугали расшалившихся детей: «Если не прекратишь баловаться, тебя схватят бугийцы».

В 1970-е годы жизнь этого народа мало отличалась от той, что вели их предки столетия назад. Их великолепные prahus — маленькие грациозные шхуны — стали основой для развития межостровной торговли. Мореплаватели-бугийцы, которые ходят на них, по сей день носят длинные саронги, повязывают голову банданами яркой расцветки, а непременная золотая серьга в ухе так и рассыпает золотые искры во все стороны. Как и в далекие времена, эти потомки пиратов вооружены страшными мачете, висящими в ножнах на поясе, — словно бугийцы не могут отказаться от прежней репутации.

Я свел знакомство с одним из них, парнем по имени Були, который строил шхуны, в точности соблюдая все тонкости этого старинного искусства. Как-то раз за ланчем мы разговорились об истории его народа, и он заметил, что бугийцы никогда не считали себя пиратами, — по его словам, и в те далекие времена, и сегодня они только пытаются защитить свою страну от вторжения чужаков. «Сейчас, — продолжал Були, протягивая мне ломтик какого-то ароматного фрукта, — мы терпим поражение. Как может горстка людей на деревянных парусных суденышках воевать против американских подводных лодок, самолетов, бомб и ракет?»

Вопросы вроде этого уже некоторое время мучили меня самого и в конечном итоге убедили свернуть с того пути, которым я шел.