Тибет известен тем, что в этой стране живет далай-лама, духовный лидер буддистов, вероятно, самый последовательный и преданный сторонник ненасилия среди всех живущих в нашем мире. Однако Тибет не всегда пользовался такой репутацией. В 609–649 годы нашей эры над ним властвовал грозный король Сонгцэн Гампо.

Стремясь подчинить своей власти соседние владения, он умело строил союзы с вечно враждовавшими друг с другом вождями местных племен и в конце концов сумел их объединить. Тибет стал огромной империей. Потом ее завоевали орды Чингисхана, и она стала частью другой империи, которая вошла в историю как символ жестокости.

В июне 2004 года во главе группы из 34 человек я прибыл на Тибет.

Путь к месту нашей первой остановки в городе Цетанг пролегал по сельской местности. Еще по дороге из аэропорта мы заметили, что одна из наших гидов, представившаяся нам как Сьюзи, подозрительно мало знала о Тибете и очень слабо владела местным языком — ее тибетский был еще хуже, чем корявый английский, на котором она пыталась изъясняться.

Чуть ли не в первый же день прошел слух, что Сьюзи на самом деле китайская шпионка, и нам посоветовали не слишком-то откровенничать в ее присутствии. Другой наш гид, родом из Непала, тихонько предупредил об этом нескольких членов нашей группы и просил передать это предостережение остальным. На одной из остановок, когда Сьюзи не было в автобусе, он настоятельно просил нас соблюдать крайнюю осторожность в высказываниях.

«Даже когда мы будем в монастырях и храмах?» — спросила одна из женщин.

«Да, да, особенно в таких местах», — закивал гид-непалец.

Первой нашей остановкой стал город Цетанг, располагающийся на Тибетском плато. Со всех сторон его окружают величественные гималайские вершины, увенчанные снежными шапками. Дух захватывало от красоты этого места, одного из центров древнейшей цивилизации. Мы разместились в каком-то безликом, сверкающем стерильной чистотой китайском отеле. Оставив в номере свой багаж, я поспешил на улицу — уж очень хотелось поскорее оторваться от группы и осмотреться на новом месте.

Здесь очень ощущалась высота, и к этому еще надо было привыкнуть, а кроме того, от смены часовых поясов гудела голова — так бывает после перелета на многие тысячи километров. Но более всего мне хотелось проникнуться духом таинственного древнего Тибета. Однако, побродив по улочкам Цетанга в этот послеполуденный час, я испытал острое разочарование. Если бы я по воле волшебства внезапно перенесся в это место, не зная, где оно находится и как называется, мне бы ни за что не догадаться, что это Тибет. Скорее я решил бы, что попал на китайскую военную базу.

По закатанным в бетон тротуарам деловито сновали солдаты в униформе китайских вооруженных сил. На улицах шла бойкая торговля типично китайским товаром. Продавцы во весь голос зазывали покупателей, предлагая выкрашенный в кричаще-яркие цвета нехитрый бытовой товар: кухонную утварь, ведра, детские игрушки. Эти яркие пятна слегка оживляли однообразную унылость городского пейзажа: старинных тибетских построек почти не осталось, зато везде были понатыканы по-военному мрачные железобетонные коробки современных домов.

Представители коренного населения, тибетцы, выделялись из уличной толпы. Одетые как и в XV веке в традиционные национальные одежды — запахивающиеся длиннополые кафтаны и отороченные мехом шапки, — они смотрелись на своей родной земле как какие-нибудь музейные экспонаты. Это очень отчетливо выражалось и в отношении к ним китайских военных, которые взирали на тибетцев с откровенной брезгливостью и пренебрежением, будто это были полоумные нищие попрошайки. В хрустальной прозрачности гималайского воздуха явственно ощущались волны напряженности.

На меня вдруг накатила дикая, усиливающаяся с каждым шагом, усталость. Сначала я было решил, что это проявление высотной болезни. Мне уже приходилось испытывать подобное ощущение в Андах и Кашмире. Но вскоре к усталости примешались головокружение и тошнота. С трудом я добрался до ближайшей бетонной скамьи и тяжело опустился на нее.

В ушах шумело, и в мозгу все время крутился виденный когда-то лозунг «Свободный Тибет». «Ничего себе свободный», — думал я, понимая, что чисто физиологический дискомфорт усугубляется сильнейшими эмоциональными переживаниями. Я заставил себя сосредоточиться на том, что меня окружало. Мимо быстро шли люди. Ни многочисленные китайцы, ни редко встречающиеся тибетцы — никто не обращал на меня никакого внимания, однако я чуть ли не физически страдал от собственной уязвимости и незащищенности. Меня охватило чувство неполноценности, будто я тоже был одним из жалких попрошаек.

Постепенно мне удалось совладать с собой, и я почувствовал себя лучше. Вспомнил, что у меня в кармане спрятана фотография далай-ламы. С большой осторожностью я достал ее, прикрывая рукой, понимая, что, если ее кто-то заметит, мне не миновать местной тюрьмы. Если кто не знает, поясню, что в современном Тибете запрещены изображения того, кто для миллионов людей на земле остается самым почитаемым духовным лидером.

Я с большим риском для себя провез эту реликвию через границу — будто бросая вызов китайским пограничникам в аэропорту и втайне надеясь, что мне представится случай подарить ее кому-нибудь из местных почитателей далай-ламы. Однако более всего на это безрассудство меня толкало глубочайшее уважение к Его Святейшеству, с которым мне посчастливилось встретиться пять лет назад.

Ту, прошлую, поездку в 1999 году, как и эту, организовала Шина Сингх. Тогда наша группа провела некоторое время в буддийской провинции Ладакх, считающейся индийским протекторатом. Она расположена в Кашмире, как раз между территориями Индии и Пакистана и населена тысячами тибетских беженцев, поддерживающих национальные традиции, запрещенные китайскими властями на их родине.

По воле провидения в то же самое время там находился и далай-лама. Шина, зная об интересе Его Святейшества ко всем самобытным культурам, послала ему одну из моих книг с просьбой о небольшой частной аудиенции для нашей группы. Днем позже к нам в отель пожаловали посланцы далай-ламы и передали мне благодарности Его Святейшества и целую коробку книг, подписанных им лично. Однако из-за напряженного расписания сам далай-лама никак не мог уделить нам времени.

Однако в последний день нашего путешествия произошло чудо. В маленький аэропорт, откуда мы должны были вылететь на север Индии, прибыл далай-лама со свитой. Шина тут же направилась к его личному секретарю, а мы тем временем уже готовились подняться на борт Boeing-737, куда заходили и сопровождающие далай-ламу.

Прежде чем я осознал, что происходит, я уже поднимался по трапу, и наш индийский гид, придержав меня за локоть, шепотом стал наставлять меня, что согласно официальному протоколу следует поцеловать далай-ламе туфлю. Потом он подтолкнул меня к первому салону, и я увидел далай-ламу. Он уже расположился в кресле и, улыбаясь, жестом пригласил меня сесть рядом с ним. И хотя идея целовать туфлю казалась мне несколько экстравагантной, я начал нагибаться, чтобы совершить требуемый ритуал, — я уже давно усвоил, как важно уважать традиции других народов.

Но тут далай-лама с тихим смешком протянул руку и тронул меня за подбородок, не давая опустить голову. «В этом нет необходимости», — проговорил Его Святейшество, и я сразу узнал чарующие интонации мягкого голоса, которым восхищаются его почитатели во всем мире. Он снова показал на соседнее кресло: «Присаживайтесь, пожалуйста». Тут он закрыл книгу, которую держал раскрытой на коленях, давая мне рассмотреть обложку. Это была моя книга! «Мне хотелось бы побольше узнать обо всем этом», — сказал далай-лама, и мы заговорили о традициях и укладе жителей Амазонии, их исконной приверженности идее равновесия.

Я рассказывал, что населяющие эти места племена шуаров еще в давние времена избрали для себя стезю воинов и охотников за черепами, поскольку их верования допускали убийство. Это считалось естественным путем регулирования численности населения и поддержания природного равновесия. В противном случае, при чрезмерном увеличении числа жителей, хрупкий баланс в природе мог нарушиться, а это грозило уничтожением многих форм жизни. Получалось, что божество шуаров велело им нести ответственность за равновесие, «выпалывая свои собственные сады», иными словами, убивая врагов из соседних племен.

Мой рассказ, по всей видимости, произвел глубокое впечатление на Его Святейшество. Он заметил, что хотя и не одобряет насилия, все же мир возможен только тогда, когда мы станем проявлять истинное сострадание ко всему живому, ко всем чувствующим существам, и примем на себя личную и коллективную ответственность за них и за судьбу планеты.

Далай-лама справедливо заметил, что экономическое развитие зачастую приводит к уничтожению многих форм жизни и создает дисбаланс, еще больше обогащая богатых и обедняя тех, кто и без того беден. Мы долго говорили о том, как важно нести в мир сострадание и действовать, а не только говорить или ждать, что все изменится само собой.

По окончании перелета далай-лама пригласил нас посетить его индийскую резиденцию в Дхармасале. Сердечно прощаясь с нами, Его Святейшество сказал нечто, прозвучавшее крайне необычно в устах признанного лидера духовного движения: «Не становитесь буддистом. Миру и без того хватает буддистов. Лучше принесите миру сострадание. Люди очень нуждаются в сострадании».

Эти слова вновь и вновь приходили на память, пока я сидел на скамейке в городе Цетанге, сжимая в руках фотографию лидера буддистов. Я и на миг не мог представить, чтобы подобную вещь сказал папа римский. Или политический лидер Китая. Или президент Соединенных Штатов. Эти слова звучали отрицанием самой идеи проповедничества, равно как и любых форм империализма.

Глядя на изображение далай-ламы, размышляя над его упорным стремлением не дать своим единоверцам примкнуть к порочному кругу насилия, который запятнает и будущие поколения, я, как никогда раньше, ощутил собственное несовершенство. Я всегда испытывал ненависть по отношению к Китаю. Здесь же, в городе, который олицетворял собой всю жестокость колониальных империй, я впервые понял, что одного моего гнева недостаточно.

Я поклялся отныне и вовек посвятить все отпущенные мне дни тому, чтобы изменить порядок вещей в мире. Я буду писать и выступать, убеждать и разъяснять, насколько пагубен для человечества мир, построенный на насилии, эксплуатации, страхе.

Я буду неустанно искать новые решения, вдохновлять людей на конкретные действия. В то же время я понимал, что мне еще много предстоит работать и над собственными воззрениями — ведь недостаточно просто заменить одну империю другой, нельзя бороться со страхом при помощи еще большего страха. Мы должны, мы просто обязаны разорвать порочный круг насилия.