31
САМОЕ ГЛАВНОЕ — ЭТО

Я дремлю в кресле у себя в спальне, когда вдруг просыпаюсь от громкого крика. Этот крик совсем не похож на тихие рыдания Переодетого Ангела. Я узнаю голос Ахмеда. Поборов наводящее ужас оцепенение, я с трудом встаю на ноги. На улице шумно: открываются и закрываются двери, бегут люди, кричат женщины, шумно дышат и пыхтят мужчины. Я распахиваю дверь и выбегаю на террасу.

— О боже мой, боже мой! — кричит мать Ахмеда.

— Бабуля, бабуля! — слышу я и его вопли.

Соседи спешат к их дому. Во дворе Ахмеда столпились все родные. Я бегом спускаюсь по лестнице, перепрыгивая через две-три ступени.

Ахмед с затуманенными от слез глазами стоит, прислонившись к стене. Потом он соскальзывает вниз и тяжело опускается на землю. Заметив меня, он сокрушенно качает головой. С ним рядом, обнимая его за плечи, садится Ирадж. Мать Ираджа и другие женщины хлопочут около матери Ахмеда, она плачет. Отец Ахмеда шепчет молитвы, а мужчины стараются его утешить.

Двор кажется темным, в воздухе витает неприятный холодок, знакомый мне по предыдущим встречам со смертью. Из гостиной льется свет, единственное дерево во дворе Ахмеда отбрасывает причудливую тень, а в этой тени лежит неестественно вывернутое тело бабушки.

Во двор входят родители Зари. Я бросаю взгляд на крышу и вижу, как Переодетый Ангел в своей черной парандже наблюдает за этой сумятицей. Должно быть, она заметила меня, потому что, как обычно, отступает назад и растворяется в тени.

От сильного удара череп старушки разбит, суставы вывихнуты. Соседи осторожно ходят вокруг, чтобы не наступить на кровь, которой забрызган двор. Мне трудно свыкнуться со смертью бабушки. Всего два дня назад она, дав волю воображению, рассказывала невероятные истории о своем детстве и о покойном муже. Душу захлестывает волна печали и тревоги. Смерть бабушки — мучительное напоминание о боли, которая скопилась во мне после утраты Доктора и Зари. Почему жизнь так жестока?

Отец Ахмеда в слезах произносит:

— Я говорил ей не ходить на эту чертову крышу. Наверное, она случайно упала с края.

Ирадж качает головой, покусывая волоски на верхней губе. Ахмед шепчет:

— На этот раз дед не успел ее поймать.

— Что нам делать? — спрашивает один сосед другого.

— Вызывать «скорую» уже поздно.

— Да, конечно, но все равно вызвать надо.

— Бедная женщина, наверное, подумала, что внизу во дворе стоит ее муж.

В последующие два дня отовсюду приходят люди, чтобы выразить соболезнование семье Ахмеда. В такие дни мужчины не бреются из уважения к усопшим, а женщины не пользуются косметикой. Дети находятся в отдельном помещении. Никто не включает музыку. На лицах печаль.

Чтобы помочь принимать гостей, приходят родители Фахимех. Они полны сочувствия и благожелательности. Мать Ахмеда с помощью моей матери и других женщин подает ааш. Отец Ахмеда непрерывно курит. Встречая друзей и родственников, он то и дело вытирает слезы белым носовым платком.

Вечером накануне похорон мы с Ахмедом поднимаемся на крышу. Серп луны в усыпанном звездами небе похож на неоновую вывеску — точно так же затмевает все вокруг. Наш район кажется притихшим, словно его придавил груз несчастий, свалившихся на его жителей за последние несколько месяцев. Темные тени домов и деревьев удлинились, городские огни мерцают слабо и безжизненно. Будто кто-то опять разбросал над нашим переулком прах смерти. Ахмед закуривает и предлагает сигарету мне. Я соглашаюсь.

— Она была хорошей женщиной, — говорит Ахмед.

— Да, верно.

— Но все когда-нибудь умирают, правда?

— Правда.

— Наверное, пришло ее время. — Он глубоко затягивается.

— Угу.

— Но почему она умерла именно так? Почему ей не пришлось мирно умереть в своей постели? Почему Господь так жесток?

Он виновато замолкает.

— Нельзя говорить такое после всего, что ты испытал. Прости.

— Ничего страшного. В последнее время я, в общем, очень сроднился с твоей бабушкой. Иногда казалось, наши жизни идут параллельно.

— Господи, не говори так, — произносит Ахмед. — Не хочу, чтобы ты когда-нибудь свалился с крыши.

— Нет-нет. Я хочу сказать, я чувствовал ее боль от долгой разлуки, чувствовал утрату. Мне начинало казаться, что она была не так уж сильно оторвана от реальности.

— Что ты имеешь в виду?

— Все ее разговоры о том, что она видит деда…

Я умолкаю, заметив тревожное выражение на лице Ахмеда.

— Люди же не могут так просто умереть, и все?

Ахмед не отвечает.

— Бабушка настойчиво говорила о том, что Зари меня ждет… Понимаешь, иногда мне кажется, я вижу ее среди ночных теней.

Он долго молчит, а потом произносит:

— Интересно, каково это — быть мертвым?

Полагаю, он пытается избежать обсуждения моих безумных мыслей. Я вспоминаю, как господин Горджи говорил о смерти как об основном источнике страха. «Загробная жизнь предназначена для наказания грешников, которые будут осуждены на невообразимые вечные муки», — сказал он однажды с пылающим взором. Я припоминаю, как бабушка Ахмеда спрашивала, находится ли ад под раем, и невольно улыбаюсь. Ахмед смотрит на то место на балконе, откуда она упала. Пытаясь сдержать слезы, он кривится.

— Боже, благослови ее душу, — глядя на небо, шепчет он. — Готовься к встрече, дед!

На следующий день мы все едем на кладбище. Мы с Ахмедом и Ираджем садимся на заднее сиденье отцовского джипа, а моя мать с Фахимех сидят впереди. Фахимех то и дело оборачивается и смотрит на Ахмеда, дотрагивается до его руки или похлопывает по колену.

Я вспоминаю тот день, когда мы хоронили Доктора. Вспоминаю лицо Ираджа, бегущего за такси. Хорошо, что сейчас он с нами. Улицы запружены машинами, запах выхлопных газов напоминает о последних мгновениях Зари, и мое сердце обмирает. Серое небо покрыто темными тучами, набухшими от влаги. Толпы пешеходов спешат укрыться от неизбежного ливня. Мы почти не разговариваем, только в какой-то момент отец говорит, что бабуля была отличной женщиной, и мы все бормочем в ответ что-то невнятное.

На кладбище приехали все соседи, включая родителей Фахимех. Все носят траур из уважения к кончине бабушки. Хорошо, что теперь мы можем позволить себе носить траур, оплакивая не только бабушку, но и Зари, и Доктора. Родители Зари приносят свои извинения матери Ахмеда за то, что Переодетый Ангел не пришла — она осталась дома с Кейваном.

— Негоже было бы брать его на кладбище, — говорит мать Зари. — Он еще слишком мал.

Все собираются у вырытой могилы. Женщины стоят с одной стороны, мужчины — с другой. Мать Ахмеда тихо плачет. Она шепчет моей маме, что беспокоится за мужа. Бабушка была его единственной оставшейся родней.

— Она прожила хорошую жизнь, — говорит соседка.

— Да, верно, — соглашается другая.

— Посмотрите вокруг, — говорит первая. — Здесь покоится много молодых людей. Благослови Господь их души и благослови Господь душу бабушки. Она прожила жизнь так, как ей хотелось, и, слава богу, ее жизнь была долгой и плодотворной.

Интересно, знают ли соседи историю о том, как бабушка бросилась со скалы? Сомневаюсь.

Вдруг издалека слышится возглас: «Нет бога, кроме Аллаха!» — сигнал о том, что тело бабушки несут к месту вечного упокоения. У могилы начинается смятение. Все плачут, даже женщины, утешавшие мать Ахмеда. Ахмед бежит навстречу группе людей, несущих гроб. Мы с Ираджем догоняем его и подставляем руки и плечи, чтобы поддержать гроб на весу. Прикосновение дерева к шее кажется неожиданно холодным и грубым. Я думаю о безжизненном теле бабушки, от прилива крови к лицу делается жарко; на меня нападает неудержимая дрожь. Голова кружится, я чувствую, как из меня утекает энергия и сила, как вода сквозь решето. Я отпускаю гроб и, пропустив процессию вперед, плетусь в хвосте. Никто не замечает моей внезапной слабости. Я задаюсь вопросом, не похоронена ли Зари поблизости, в безымянной могиле.

Гроб ставят на землю, и все собираются вокруг него, бьют себя кулаками в грудь, плачут, качают головами. Отец Ахмеда опускается на колени и посыпает себе голову черной землей, наваленной у могилы, безутешно рыдая. Ахмед обхватывает отца сзади и плачет вместе с ним. Священник с густой седой бородой, в черной сутане и с зеленым тюрбаном на голове пропевает несколько невразумительных строф, поглядывая на моего отца — тот лезет в карман, чтобы расплатиться. Удостоверившись, что получит за свои услуги приличную сумму, священник начинает молиться более вдохновенно.

Не понимаю, почему я чувствую себя так странно. Настоящее как будто оторвано от прошлого, словно неразрывность времени внезапно нарушилась. Я вижу группу незнакомых людей, они ржавыми заступами бросают землю на гроб, предавая тело бабушки земле. Я смотрю налево и вижу усыпальницы богатых людей. Колонны и ступени этих сооружений живо воскрешают память о том дне, когда Зари, Фахимех, Ахмед и я приходили сюда. Справа я вижу поворот к могиле Доктора. Не знаю, сколько времени я смотрю в том направлении, потому что следующее, что я помню, — это как я пристально разглядываю имя Доктора на могильном камне. Его могила выглядит заброшенной и унылой по сравнению с теми, что вокруг, — они украшены памятниками, фотографиями, а иногда и стихами, посвященными покойным.

— Прости, что не приходил тебя навестить, — шепчу я. — С тех пор как ты… ушел, много всего случилось.

Его имя и фамилия — Рамин Собхи. «Р» уже стерлось, что говорит о плохом качестве камня. Плита покрыта толстым слоем пыли, а это говорит о том, что Доктора давно никто не навещал. Я вынимаю из кармана носовой платок и стираю пыль — медленно и тщательно.

— Прости, что я не приходил тебя навестить, — шепчу я. — Знаешь, я посадил для тебя розовый куст в память о том, что ты сделал для Голесорхи. Ты бы видел, как все жители нашей округи за ним ухаживают. Это здорово, правда? Никто тебя вовек не забудет, Доктор.

В нескольких метрах поодаль вода из крана капает в жестяное ведро. Я беру ведро, отношу его к могиле Доктора и поливаю плиту. Земля вокруг быстро впитывает воду. Я протираю камень платком, сажусь рядом и вспоминаю Доктора в жизни.

Вспоминаю его широкую улыбку, круглые толстые очки, страсть к книгам и его искреннее расположение к бабушке Ахмеда. Интересно, знает ли он, что она умерла и похоронена всего в нескольких метрах от него? Мне хочется рассказать ему о том, что произошло между мной и Зари, но тут до меня доходит: он уже и так знает все на свете и простил нас обоих — меня за то, что влюбился в нее, а ее за то, что приняла мою любовь.

— Она, наверное, действительно тебя любила, — шепчу я. — Она отдала свою жизнь, чтобы быть с тобой. Я бы тоже отдал свою жизнь, чтобы быть с ней, но вы двое теперь вместе, как должны были быть вместе в этом мире.

Глядя на могилу Доктора, я вспоминаю вечера, когда Зари выходила во двор, занималась какими-то необязательными домашними делами, а я наблюдал за ней с крыши. Она поднимала на меня взгляд, но не говорила ни слова и даже не улыбалась. Чувство, возникшее между нами, было запретной любовью — с ее тайной, прелестью и упоением. По лицу катятся слезы, но я улыбаюсь. Я больше не стыжусь любви к Зари, потому что ничего зазорного нет в том, чтобы любить того, кто достоин любви.

Я прикасаюсь к тому месту на надгробной плите, где откололся маленький кусочек.

— Когда я устроюсь на работу и скоплю денег, то заменю эту плиту, — шепчу я. — Надпись будет такая: «Доктор». Пройдет немного времени, и люди начнут интересоваться, почему «Доктор», а не имя. «Кто он был такой? — спросят они. — Что с ним случилось? Сколько ему было лет, когда его расстреляли? Как он выглядел? Его пытали перед расстрелом? Что произошло с теми, кто его любил?» И я расскажу твою историю каждому встречному. Скоро все узнают, что у твоего отца случился сердечный приступ, а мать сошла с ума от горя. «Бедная женщина», — скажут люди. Они станут говорить о Зари, о ее смелости, неповиновении и самопожертвовании. «Наверное, эта бедная девочка очень его любила! Это так несправедливо. Как мы могли допустить, чтобы такое произошло?» Потом люди расскажут это своим детям, друзьям и соседям. Эти сведения распространятся повсюду, и все узнают правду, которую пыталась скрыть САВАК, мешая нам оплакивать нашу потерю, уничтожая документы, доказывающие твое существование, конфискуя и сжигая твои книги.

Я смотрю на могилу и улыбаюсь.

— Спасибо, что рассказал мне про Это, Доктор, — шепчу я. — Кажется, я знаю, в чем тут дело.

Я представляю себе, как он улыбается и кивает.

— Дело тут в чести, дружбе, любви, самоотдаче, когда живо на все откликаешься, а не стоишь в стороне, потому что так проще, — все это вместе, правда? Мне повезло, что меня окружают люди, у которых есть Это. Ты, Зари, Ахмед, Ирадж, мои родители, Фахимех. В этом смысле жизнь у меня замечательная.

Сдерживая слезы, я дотрагиваюсь до полустертой буквы «Р» в его имени.

— Меня утешает вера в то, что вы с Зари не умерли. Потому что люди, у которых есть Это, никогда не умирают, их существование не прерывается. Они продолжают жить в наших сердцах и умах, и это главное.

Слезы текут, и я не в силах их остановить.

— Помнишь, как ты меня спросил, что для человека самое ценное? Я ответил: «Жизнь». Ты улыбнулся и сказал: «Время». Ты помнишь это, Доктор?

Налетает легкий порыв ветра, и на могилу Доктора падает единственный листок. Я поднимаю его и кладу с краю.

— Я много размышлял о той нашей дискуссии, — говорю я. — И со всем моим к тебе уважением хочу сказать, что мы оба ошибались. Самое ценное для человека — Это.

Я чувствую за спиной чье-то присутствие, оборачиваюсь и вижу Ахмеда, Фахимех и Ираджа. Не говоря ни слова, они садятся рядом со мной. Фахимех обнимает меня за плечи. Минуту спустя подходят мои родители с красными розами в руках. Отец подмигивает мне и садится у могилы, положив розы на чистую плиту, а потом произносит прощальную молитву. Мама делает то же самое. Один за другим к нам присоединяются соседи — море людей, все из нашего переулка, и у каждого в руке красная роза. Не думаю, чтобы кто-то беспокоился о том, что за нами может наблюдать САВАК.