Книга: Крыши Тегерана
Назад: 25 ТАЙНИКИ ДУШИ
Дальше: 27 ПРИЗРАК В ТЕНИ

26
ГЛАЗА АНГЕЛА

Стоит почти весенняя, необычно теплая погода для этого времени года — середины эсфанда, или конца февраля, — однако мама требует, чтобы, выходя из дома, я надевал теплую зимнюю одежду.
— Такая погода может без всякого предупреждения измениться, — говорит она. — Сейчас тепло, а потом вдруг пойдет снег.
Она приносит из своего медицинского кабинета бутылку травяного отвара, настаивая, чтобы я проглотил две чайные ложки.
— Это поддержит твою иммунную систему, ослабленную за последние несколько месяцев.
Приятно осознавать, что некоторые вещи никогда не меняются.
Целый свет прослышал, что меня выписали из больницы, и все хотят меня видеть. Родственники и друзья семьи приедут в конце этой недели. Мать занята подготовкой дома. Она вытирает пыль, подметает, стирает простыни, пытаясь спланировать, где люди будут спать и чем она их будет кормить. Она называет гостей, не считая их:
— Господин и госпожа Касрави, две твои тети и два дяди, госпожа Мехрбан и бабушка с дедушкой — не так уж мало.
— Всего девять, — произносит отец.
— Не считай! Разве не знаешь, что считать людей — дурная примета? — бранится она.
— Почему? — спрашивает отец, раздраженно качая головой.
— Не знаю. Просто так.
Потом она обращается ко мне со словами:
— Они все приедут повидать тебя. Разве это не здорово?
— Здорово, — отвечаю я.
Хотелось бы мне знать, почему люди так стремятся навещать больного человека. Когда мне нездоровится, меньше всего хочется, чтобы люди говорили, что я хорошо выгляжу и все будет в порядке. Вымученные улыбки и смех способны свести с ума.
Отец кажется необычайно взволнованным и беспокойным. Он повсюду ходит за матерью, но не помогает ей. Похоже, он действует ей на нервы.
— У нас достаточно водки? — спрашивает он уже в третий раз. — Сегодня будет много питья и веселья. Мы все будем пить, и Паша тоже.
Я вспоминаю, когда в последний раз пил водку — в вечер похорон Доктора, — и эта мысль не вызывает у меня веселья.
Мама говорит:
— Да, водки у нас много.
— Госпожа Мехрбан придет? — надоедает он.
— Да, я уже тебе говорила.
— Ты разговаривала с ней лично?
Она искоса смотрит на отца.
— Она сказала, что точно придет или еще подумает?
Мать начинает что-то говорить, но потом умолкает. Она лишь вскидывает руки, бормочет себе под нос и уходит прочь. Интересно, почему отец так беспокоится о госпоже Мехрбан?
— Ну, тогда ладно, я пойду проверю насчет водки, — говорит отец, направляясь к холодильнику.

 

Мои тети и дяди и родители отца приезжают за несколько минут до полудня. Они обнимают и целуют меня, говорят, как рады, что я снова дома, что я отлично выгляжу, а скоро буду выглядеть еще лучше благодаря превосходной стряпне моей матери.
Всем дядям и тетям перевалило за тридцать, но только тетя Матин замужем. Она самая крупная в нашей семье и добрейшая женщина на свете. Ее первый муж трагически погиб в дорожной аварии с лобовым столкновением во время паломнической поездки к мавзолею имама Резы, всего через четыре года после свадьбы. Тетя Матин десять лет жила одна, но в конце концов снова влюбилась и вышла замуж за господина Джамшиди, мужчину средних лет, владельца молочной фабрики в городе Машхад на северо-востоке. Через год после свадьбы она обнаружила, что господин Джамшиди уже женат. Она плакала день и ночь, грозилась убить его, требовала развода и даже несколько дней не впускала его в дом. В конечном итоге она, однако, решила, что не так уж плохо быть замужем за двоеженцем, пока он любит, уважает ее и хранит верность. Поэтому тетя Матин сказала господину Джамшиди, что если когда-нибудь поймает его с первой женой, то станет понемногу делать ему обрезание, пока он не превратится в евнуха. Все в нашей семье говорят, что господин Джамшиди — самый верный на планете мужчина и не потому, что не любит женщин, но потому, что знает: моя тетя серьезная дама и ножи у нее на кухне весьма острые.
Тетя Мариам — хорошенькая женщина, с лицом скорее европейским, чем иранским. Когда поблизости нет бабки с дедом, братья поддразнивают ее, говоря, что она незаконнорожденное дитя, зачатое, возможно, русским солдатом, когда советские войска оккупировали север страны во время Второй мировой войны. Тетя Мариам при этом обычно качает головой и смеется. У нее прекрасное чувство юмора, мне она всегда очень нравилась. Тетя Мариам частенько любит поспорить, а иногда даже придирается к своему брату, моему дяде Мансуру. Бывает, они месяцам и не разговаривают и, хотя живут на одной улице, всеми силами избегают друг друга.
Наблюдать за их спором очень увлекательно, потому что ни тому ни другому не удается закончить хотя бы одно предложение. Так что когда у них возникает спор, вместо того чтобы говорить, они пишут друг другу письма, а перед отправкой зачитывают их всей семье. Их письма всегда начинаются с заверений в любви, но быстро скатываются к горьким сетованиям по поводу жертв, которые один принес ради другого.
«Дорогая сестра, — писал однажды дядя Мансур, — я слышал, ты говоришь всем, что я тебя не люблю. Чушь собачья! Ты знаешь, что люблю. Я всегда тебя любил, а теперь больше не буду. Ни один брат — то есть ни один брат на свете — не любил свою сестру так, как я! Помнишь, когда тебе удалили миндалины, ты, лежа в кровати, со слезами требовала мороженого? Кто пробежал шесть километров под дождем, чтобы принести его тебе? Помнишь тот случай, когда по дороге из школы ты подвернула лодыжку? Кто нес тебя домой на спине? Разве я, отправляясь на рынок, не захожу к тебе, чтобы спросить, надо ли тебе чего-нибудь? А ты сделала что-нибудь для меня или кого-то другого? Ты так эгоистична. Никогда больше не стану тебя любить!»
Тетя Мариам пишет в ответ письмо:
«Дорогой брат Мансур. Ты никогда никого не любил, кроме себя самого. Ты эгоист. Я принесла тебе в жертву свою жизнь. Я штопала тебе одежду, готовила для тебя, убиралась, мыла посуду. Я могла бы написать целую книгу с перечислением того, что я для тебя сделала. Может, даже две книги! Никогда больше не стану делать это для тебя, потому что ты эгоист и не ценишь любовь сестры. Плохи твои дела. Прощай навсегда. Никто больше не услышит твоего имени из моих уст, никто. Я позабуду, что у меня был когда-то брат — как бы тебя ни звали! Прощай».
Разумеется, кто-то всегда вмешивается, эти двое целуются и мирятся, обещая никогда больше не ссориться по пустякам.
— Не стоит ворошить прошлое, — говорит дядя Мансур.
— Что прошло, то прошло, — соглашается тетя Мариам.
— Только глупец расковыривает зажившую ранку.
— Кто не ссорился с братом? Перебранка — соль жизни. Малая ее толика делает жизнь еще более восхитительной!
И они продолжают общаться как ни в чем не бывало до следующей стычки, когда всплывают все прежние проблемы.
Мои дяди на вид настоящие близнецы, хотя между ними разница в два года. У обоих густые черные усы, черные волосы. Оба крупные и мускулистые и часто имеют неприятности с местной полицией Ношахра, городка, в котором живут, потому что постоянно дерутся с чужаками. Отец говорит, что они очень похожи на моего деда в молодости. Теперь, конечно, дед — тихий тощий старик, он ходит с тростью и всегда носит серый костюм. Во время режима Мосаддеха дед был революционером-активистом, выступал против шаха и его псевдореформаторской политики, которая лишь усиливала его позицию единственного авторитарного правителя в Иране. Дед, как и многие представители его поколения, ненавидит британцев лютой ненавистью. Стоит кому-то упомянуть Черчилля, его лицо багровеет.
— Проклятый колонизатор, он относился к индийцам точно так же, как Гитлер — к евреям, — говорит он о британском премьер-министре. — Будь его воля, он стал бы сжигать индийцев, совсем как Гитлер — евреев!
Дед — атеист, он терпеть не может религиозные организации.
— Покажите мне честного священника, и я покажу вам скунса, который не воняет, — говорит он всякий раз, когда заходит разговор о религии.
Отец всегда смеется над его замечаниями.
— Слава богу, он ненавидит всех одинаково: мулл, священников, монахов, раввинов и политиков.
— Бога нет, — с горечью шепчет дед, когда бабушка молится. — Разве ты еще этого не поняла? Маркс пытался всем рассказать об этом, но его слушали лишь немногие.
При каждом богохульном высказывании деда бабушка кусает кожу между большим и указательным пальцами. Она живет с ним слишком долго и уже не надеется повлиять на его убеждения.
Дед никогда не смотрит телевизор и не слушает новости по радио. Отец говорит, у деда есть подборка журналов и газет со времен Мосаддеха, которые он хранит всю жизнь. Каждое утро он вынимает газету из коробки рядом с кроватью и прочитывает от корки до корки, как будто она только что напечатана. Интересно, сколько раз он успел прочитать каждую статью?
Дед целует меня в прикрытые веки, потом садится в кресло у старинных часов и просит бабушку принести чашку чая. Мама велит бабушке не вставать и бежит на кухню за чаем, сладостями и фруктами. Дед смотрит на часы и шепчет, что время неверное. Он глядит на меня, потом снова на часы, но ничего не говорит. Проходит несколько мгновений, и я слышу его шепот:
— Не время неверное, а они просто показывают другое время!
— Слава богу, ты вернулся. Слава богу, все хорошо, — повторяет бабушка, трясущимися руками дотрагиваясь до моего лица.
Дед еле слышно шепчет что-то, как всегда, когда бабушка упоминает Бога. Отец и дяди фыркают. Дед задумчиво разглядывает сломанные часы другого моего деда.
Теперь все внимание обращено на меня, и мне это не нравится. По глазам присутствующих я догадываюсь, что они расстроены моим болезненным видом, но ни один не хочет этого показать. Каждый раз, как я ловлю на себе чей-то взгляд, этот человек улыбается и пытается изобразить радость — кроме тети Матин, которая просто прячет лицо, чтобы я не мог увидеть ее слез.
Когда все уже пьют чай, раздается звонок в дверь и во двор входят господин и госпожа Касрави. Господин Касрави несет на руках Шабнам, мою будущую жену. Все бегут к ним. Возникает радостная суета, все говорят одновременно.
— Как доехали?
— Отлично.
— О господи, вы, наверное, устали!
— Дорога просто ужасная. Добавить бы к этому чертову шоссе еще несколько полос, тогда дорога заняла бы не более полутора часов.
— Моему племяннику предназначено построить четырехполосную автомагистраль, которая соединит Тегеран с Ношахром, — вставляет свое слово дядя Мансур.
— Это хотел сделать еще Мосаддех — до того, как американцы и британцы организовали переворот.
— Угу, утомительная поездка — и вправду весьма утомительная.
— Входите, входите! Чай готов.
Господин Касрави опускает Шабнам на пол и обнимает меня.
— Ну и как ты, мальчик мой? Правда, как ты? — спрашивает он. — Я каждый день справлялся о тебе по телефону. Я так рад, что ты дома, — правда очень рад!
Голи Джан смотрит на меня и принимается плакать.
— Ты так сильно похудел! — говорит она. — Тебе надо поскорее приехать к нам в гости. Чистый горный воздух принесет тебе большую пользу.
Отец приглашает всех в гостиную. Пока мы идем через двор, я поднимаю взгляд и вижу на балконе третьего этажа Переодетого Ангела. Едва почувствовав, что ее заметили, она отступает назад. В гостиной рядом со мной садится тетя Матин, обнимает меня за плечи и шепчет:
— Как ты себя чувствуешь, дорогой?
— О, он в порядке, — громогласно произносит дядя Мансур. — Взгляни на него, он сильный парнишка.
— Да, конечно, — подхватывает господин Касрави. — Мой будущий зять, без сомнения, очень крепкий.
Тетя Матин смотрит на мое тщедушное тело и, качая головой, пытается сдержать слезы.
— Не надо, — бранится дядя Мансур. — Парень может подумать, что с ним что-то не так.
— Да, он в два счета снова займется боксом, — говорит дядя Маджид.
Дядю Маджида перебивает дядя Мансур. Он так счастлив, что отец научил меня основам бокса. Теперь дядя намерен обучить меня продвинутой технике. Все, включая отца, смеются. Дядя Мансур говорит, что одновременно с изучением гражданского строительства в университете США и работой над проектом четырехполосной автомагистрали европейского уровня, которая свяжет Тегеран с Ношахром, я смогу дубасить до полусмерти своих противников на ринге. На лице дяди появляется широкая ухмылка.
Тетя Мариам говорит, что любит меня и ждет не дождется, когда я приеду к ней в гости. Она обещает угостить меня кебабом, рисом, свежими овощами, домашним йогуртом и своим особым салатом из огурцов с солью, перцем и мятой, а потом напоить лахиджанским чаем. После чего я буду готов играть в теннис. Да, теннис, поскольку бокс — спорт для дураков, а я слишком умен, чтобы идти по следам ее чокнутых братьев, которые гордятся тем, что избивают людей. Она велит мне забыть все, чему учил меня отец, и подготовиться к занятиям теннисом, а она будет оплачивать их из собственного кармана. Мама бросает на отца косой взгляд, который, видимо, должен означать: «Я же говорила!» — но он не обращает внимания. Следует горячая перепалка, тетя Мариам энергично трясет головой и размахивает руками.
Все разговаривают одновременно, и никто, похоже, не слушает собеседника.
Отец безмолвно наблюдает за гостями. Он беспокоится и часто посматривает на дверь, и я догадываюсь, что он с нетерпением ждет приезда госпожи Мехрбан. Я по-прежнему не понимаю, почему он так жаждет ее увидеть.
— Посмотрите на свои носы — вы оба! — говорит братьям тетя Мариам. — Вы хоть представляете, как плакала наша мать, увидев ваши сломанные носы?
Бабушка смотрит на сыновей и, качая головой, произносит молитву. Дед тоже качает головой, бормоча себе под нос богохульства. Бабушка прикусывает кожу между большим и указательным пальцами.
— Мужчине незазорно иметь обезображенный, сломанный нос, — возражает дядя Мансур. — Мужчине необязательно быть смазливым.
— О, ради всего святого! — восклицает тетя Мариам.
— Кроме того, не скажешь, что у меня сломан нос. Смотри — кажется, что у меня там нет кости, — говорит дядя Мансур.
Он прижимает палец к кончику носа и надавливает. Ноздри сходятся, отчего он становится похожим на старика, и я смеюсь. Все с облегчением присоединяются ко мне. Из кухни выходит мама с новой порцией чая.
Снова раздается звонок в дверь, и входит госпожа Мехрбан. Как и мать Зари, она сильно постарела по сравнению с тем, какой была в прошлую нашу встречу. С ее приходом настроение присутствующих заметно падает. Отец взволнован встречей с ней. Он бежит впереди всех, чтобы поздороваться.
— Я так рад, что ты пришла, — говорит он. — Я очень беспокоился, как бы ты не передумала.
Она проталкивается сквозь толпу ко мне.
— Прежде всего мне надо повидать Пашу, — говорит она. — Мне надо его повидать. Как ты, дорогой мой?
Она обнимает меня и шепчет:
— Нам очень тебя не хватало. Я каждый день молилась за твое благополучное возвращение. Хотелось бы, чтобы Мехрбан тоже был здесь. Не знаю, сказал ли ему кто-нибудь в тюрьме про тебя. Я рассказала бы сама, но мне не разрешают с ним видеться. Мне даже не говорят, где он. О, твой бедный отец приложил столько усилий, чтобы узнать хоть что-то, но нам ничего не захотели говорить.
— Надеюсь, скоро дядю Мехрбана освободят, — говорю я.
Госпожа Мехрбан снова обнимает меня.
— О господи, надеюсь на это, сынок, только на это и надеюсь, — шепчет она.
Как раз в этот момент появляются Ахмед с Фахимех.
— Смотрите, а вот и наши жених с невестой! — радостно восклицает отец.
Приветствовать их первым бежит господин Касрави. Возобновляется шум, каждый пытается перекричать собеседника. Фахимех знакомят со всеми, и все по очереди здороваются и приглашают ее в дом. Дядя Маджид благодарит Фахимех за то, что она проявила сострадание к такому парню, как Ахмед, — ведь его недостатки можно пересчитать по пальцам одной руки. Он начинает считать — раз, два, три, четыре, пять на одной руке — и затем шесть, семь и так далее на той же руке. Все смеются, а дядя Маджид говорит Фахимех, что ей достался один из лучших мужчин на свете. Она с улыбкой благодарит его. Я обнимаю Фахимех и, когда мы направляемся в гостиную, поднимаю взор к крыше и вижу, что Переодетый Ангел вернулась на свой балкон.
Госпожа Мехрбан говорит Фахимех, что очень рада освобождению Ахмеда.
— Я знаю, как трудно быть вдали от любимого человека. Бог свидетель, я прошла через это. В первый раз, когда его забрали, я была молода, и он тоже. Нас переполняли планы, будущее представлялось дорогой без конца. На этот раз все по-другому. Мы стареем и отчаянно нуждаемся в обществе друг друга.
Я удивлен, что госпожа Мехрбан произносит эту длинную речь без слез. Время изрядно закалило ее.
Отец приносит бутылку и говорит, что пришло время праздновать. Он разливает водку всем мужчинам и поднимает стопку со словами:
— За возвращение моего сына, — а затем, повернувшись к Ахмеду с Фахимех: — За помолвку моего второго сына.
Мы все выпиваем. Моя мать с тревогой смотрит на нас с Ахмедом. Я знаю, она считает нас слишком молодыми для выпивки, но ни за что не скажет ничего такого, что смутило бы нас. Горький вкус водки напоминает мне вечер после похорон Доктора. Глядя на мою гримасу, гости смеются. Отец немедленно наполняет стопки и произносит:
— А сейчас выпьем за возвращение Мехрбана.
Женщины отправляются на кухню, чтобы помочь матери подать обед. Отец вызывает мать в коридор и нервно спрашивает у нее, не слишком ли рано. Никогда он не вмешивался в ее дела. Мама бросает на него сердитый взгляд и удаляется. Отец смотрит на наручные часы, но обнаруживает, что у него их нет. Тогда он глядит на сломанные напольные дедовские часы и бормочет что-то себе под нос.
Я спрашиваю отца, всели в порядке. Он говорит, что да. И разумеется, его ответ только усиливает подозрения. Но в чем тут может быть дело? Его необычное поведение заставляет думать, что он принял какой-то наркотик.
Отец настаивает, что обед подавать еще слишком рано. В обычных обстоятельствах он никогда бы не стал вмешиваться в домашний распорядок. Гости отвечают, что проголодались.
— Уже почти два часа, — замечает дядя Маджид.
— Разве?
Отец снова смотрит на свое пустое запястье. Затем возвращается в комнату и, наполняя рюмки гостей, поднимает свою со словами:
— За дружбу.
Все осушают рюмки.
Отец спрашивает у меня время. На этот раз я смотрю прямо ему в глаза, выискивая признаки нездоровья. Может быть, он переутомился? Или сходит с ума? Или успел напиться? Надеюсь только, что он не болен. Словно в ответ на мои вопросы звонит дверной звонок. Отец велит мне пойти во двор и открыть, потом бежит на кухню, чтобы попросить всех выйти и встретить нового гостя.
По пути я оборачиваюсь посмотреть, стоит ли по-прежнему на балконе дома Зари Переодетый Ангел. Там никого нет.
Открыв калитку, я с удивлением вижу на улице господина Мехрбана. Бросившись вперед, он обнимает меня почти так же крепко, как отец Зари, когда мы ходили к ним. В нашем доме начинается столпотворение. Все присутствующие кричат от радости и бегут к дверям.
Первой подбегает госпожа Мехрбан. Я отхожу в сторону, и муж с женой заключают друг друга в объятия. Все гости вышли во двор и галдят, перебивая друг друга. Все, кроме моего отца — он молча наблюдает за этой сценой с террасы. Вероятно, он знал, что сегодня господина Мехрбана освободят. Безумный блеск в его глазах померк. Я долго смотрю на него. Он не знает, что я смотрю на него. Он не знает, что я надеюсь однажды стать таким, как он.
Пока гости норовят обнять господина Мехрбана, госпожа Мехрбан садится на землю и разражается рыданиями.
— Слава богу, слава богу! — вскрикивает она, ударяя себя в грудь. — Я и не думала, что дождусь этого дня.
Моя мать говорит ей, что надо смеяться, потому что ее мужчина жив и на свободе. Но госпожу Мехрбан захлестнул всплеск чувств, и он не скоро утихнет. Господин Касрави обнимает господина Мехрбана и говорит, что счастлив видеть старого друга в добром здравии. Бабушка предлагает сжечь руту, чтобы отогнать дьявола, а дед бросает на нее косой взгляд.
Наконец мой отец и господин Мехрбан тоже обнимаются. Они смеются и что-то шепчут друг другу. Госпожа Мехрбан по-прежнему сидит на полу, покачивается и плачет. У нее дрожат руки, подергиваются брови, она брызжет слюной и лопочет что-то бессвязное.
Я смотрю в сторону крыши и замечаю, что Переодетый Ангел вернулась на свой пост. Знает ли она, что происходит, и плачет ли тоже? Как только она догадывается, что я на нее смотрю, она отступает в тень.
Мы все идем в гостиную.
— Это лучший день моей жизни, — не устает повторять отец. — Со мной здесь мои лучшие друзья, мои родные и два моих сына.
Отец наливает гостям еще водки, и мы пьем за господина Мехрбана. Тот опрокидывает стопку, вытирает густые усы о рукав куртки и смотрит на жену, покусывая губы, чтобы сдержать слезы. Все женщины плачут, а мужчины вежливо отворачиваются. Я слышу, как дед шепотом обвиняет в наших несчастьях проклятых британцев.
Госпожа Мехрбан не может оторвать глаз от мужа. Вытирая слезы, она шепчет молитвы. Отец нарушает молчание, спросив господина Мехрбана, как тот себя чувствует. Покачав головой, он отвечает, что нормально, а потом разражается горькими рыданиями. Мне знакомы эти рыдания, я помню их по больничным дням. Они говорят о разбитом сердце и измученной душе, о невыносимой боли, которую не выразить словами, а лишь на прерывистом языке слез. Мне хочется, чтобы отец налил нам еще водки! Ее горький вкус мне больше не досаждает, мне нравится, как она успокаивает нервы, совсем как на поминках по Доктору.
Ахмед, похоже, тронут всем, что произошло сегодня в нашем маленьком доме. Он благоговеет перед господином Мехрбаном. Я рад, что Ахмеду наконец представился случай с ним познакомиться. И я уверен, им есть о чем поговорить как двум мужчинам, незаконно заключенным в тюрьму.
— Почему тебя забрали? — спрашивает госпожа Мехрбан мужа прерывающимся голосом.
— Они никогда не говорят почему, — отвечает он.
Мои тетушки сидят рядком, поблизости от госпожи Мехрбан. Они держат друг друга за руки, по лицам струятся слезы. Дядюшки курят, храня непривычное для них молчание. На коленях матери моя будущая жена играет с куклой. Вспомнит ли она этот день, когда подрастет? На полу подле отца расположился господин Касрави. Не сомневаюсь, он хочет высказаться о Каджарах и их реакционной политике, но понимает — сейчас не время.
Обед плавно переходит в ужин, и опять с выпивкой. Я совершенно пьян, как и любой другой мужчина в доме. Госпожа Мехрбан сидит рядом с мужем, и, хотя по нашим обычаям считается невежливым проявлять свои чувства на публике, господин Мехрбан обнимает жену за плечи и крепко прижимает к себе.

 

Я совершенно не помню, когда ушли Ахмед с Фахимех и как я оказался в постели. Я открываю глаза и понимаю, что лежу на матрасе в гостиной. Я вспоминаю очень странный сон, который только что мне приснился. У подножия горы раскинулась апельсиновая роща, через нее с юга на север протекает река. С запада быстро приближаются темные тучи, а далеко-далеко на горизонте небо освещается зигзагом молнии, и на землю падают первые капли дождя. Склоны покрыты белым душистым апельсиновым цветом, как снегом. Ослепительное сияние не дает прямо смотреть на гору. Неожиданно появляется какой-то силуэт. Я прищуриваюсь, чтобы лучше рассмотреть того, кто ко мне приближается, но свет слишком яркий. За кружевом белой паранджи я узнаю глаза Переодетого Ангела, моргающие в такт биению моего сердца. Все это напоминает рисунок Зари с изображением таинственной женщины на фоне, который я так неумело описал ей на кухне, в первый раз, когда мы были одни.
Белая фигура останавливается в паре метров. Большие голубые глаза пристально смотрят на меня.
Поднимается ветер, вихрь лепестков наполняет воздух опьяняющим ароматом. Переодетый Ангел пытается сохранить равновесие, но ветер уносит ее прочь. Я стараюсь удержать девушку, но немилосердная мать-природа, закружив ее, срывает с нее паранджу. Прищурившись, я силюсь рассмотреть фигуру, но буйство белых лепестков не дает ничего увидеть.
Какой странный сон.
Потом я задумываюсь, почему САВАК не сообщает нам, где похоронена Зари. Какой в том вред? К горлу подступает комок. Я снова смотрю на напольные часы. Жаль, у меня не хватит ума их починить.
Назад: 25 ТАЙНИКИ ДУШИ
Дальше: 27 ПРИЗРАК В ТЕНИ