8. Конец лета 1973-го. Тегеран
НОЧЬ ДОКТОРА

К Зари в гости приехала Сорайя, Переодетый Ангел. Родители Фахимех решили провести несколько последних летних дней на Каспийском море и увезли ее. Мы с Ахмедом умираем от скуки. Без Фахимех нам нельзя ходить в дом Зари.

Ирадж при каждом удобном случае старается похвастать новыми изобретениями, но мы не обращаем на него внимания. Чаще всего просто непонятно, что же он пытается сделать; его устройства кажутся никчемными безделушками, не имеющими практического применения.

Моя мать узнала, что рябина предупреждает болезни печени. Она купила новый пестик для измельчения коричневатых ягод и собирается раскладывать сырье на солнце для сушки, а потом хранить порошок в маленькой стеклянной банке. Мы с Ахмедом думаем, как она заставит нас это съесть.

— Она подсыплет порошок в чай, — говорит Ахмед. — Я больше не пью чай в твоем доме.

— Я тоже, — говорю я, и мы смеемся.

Сорайя и Зари сидят у бассейна под вишней. Сорайя всегда в чадре, даже во дворе Зари. Полагаю, она знает, что нам видно ее с крыши. Она очаровала всех жителей переулка. Мать Ираджа, ее ярая поклонница, говорит всем, что Сорайя — прекраснейшее существо на свете.

«У нее лицо ангела и тело русалки. От взгляда ее огромных голубых глаз захватывает дух! У нее нежная кожа, а волосы похожи на спокойное море. Ее слова звучат, как стихи, изысканные и утонченные. Ее голос как ангельское пение, волшебное и умиротворяющее».

Чадра Сорайи напоминает о словах нашего учителя Закона Божьего господина Горджи, который в прошлом году рассказывал, что все женщины в его семье носят чадру. Он сказал, что женщина без покрывала выставляет на продажу свою сексуальность, что каждый знает — мужчины запрограммированы желать женщин, выставляющих напоказ свое лицо и тело, и что в нравственном обществе не должно быть сексуально возбужденных мужчин, вожделеющих к чужим женам, матерям и сестрам!

— Он действительно все это сказал? — спрашивает Ахмед. — Должно быть, в один из тех дней, когда он выставил меня из класса.

Как бы печально это ни звучало, все это правда. Потом я рассказываю ему, как господин Горджи говорил, что добиваться для женщин равных прав с мужчинами означает идти против исламских традиций. Господин Горджи называл восьмое января тридцать шестого года — день, когда шах Реза снял с женщин покрывала, — самым мрачным днем в истории Ирана. Он говорил, что в справедливом обществе правительство создает условия, чтобы женщины могли состязаться друг с другом, исполняя роли, специально для них предназначенные, — взращивание детей, обучение девочек и кулинария.

Ахмед смеется и говорит, что потребует от Фахимех выполнения всего этого, чтобы знала свое место в семье.

Мы с Ахмедом заметили, что Ирадж проводит много времени в переулке. Каждый раз, как там появляются Переодетый Ангел и Зари, у него на лице отражается беспокойство. Он становится неуклюжим и смущенным, говорит с запинкой и провожает Переодетого Ангела взглядом всюду, куда бы она ни шла. Однажды он сказал мне, что, будь он на пару лет постарше, его мать хотела бы, чтобы он женился на Сорайе. Ему очень обидно, что он не знает, как она выглядит.

Я вспоминаю лекцию господина Горджи о вожделении и морали, и меня разбирает смех. Чадра защищает Сорайю от похотливых глаз Ираджа, но не мешает ему вожделеть.

Однажды ранним вечером я сижу под стеной, отделяющей мою крышу от крыши Зари, и читаю книгу. Вдруг я слышу голос Зари по другую сторону стены. Она разговаривает с Переодетым Ангелом. Я собираюсь встать и поздороваться, но понимаю, что Зари плачет. Не желая смущать ее, я остаюсь сидеть.

— Мужайся, — говорит Переодетый Ангел. — Не унывай, Господь заботится о том, чтобы управлять всем сущим, учитывая интересы всех сторон. Пока тобой движут добрые намерения и ты живешь с чистым сердцем, Божья милость обратит твою добродетель в счастливую судьбу.

— Боюсь, Бог может наказать меня за предательство, — негромко восклицает Зари.

Переодетый Ангел декламирует стихотворение Хафиза. Я с трудом могу разобрать слова, стихи звучат примерно так:

Зари продолжает плакать, не говоря ни слова.

— Кто-нибудь знает об этом? — спрашивает Сорайя.

— Нет, — отвечает Зари, — только ты. Ты единственная знаешь.

Мать Зари зовет их ужинать, и они спешат в дом. Я в недоумении — что все это значит? Не обо мне ли они говорили? Не потому ли она плакала, что не знает, как поступить? В голове у меня вертятся вопросы, и я не могу больше читать. Я закрываю книгу и откладываю ее. Любовь — утомительное и сложное дело.

До начала школьных занятий остается всего две недели. Доктор должен вернуться со дня на день. Несмотря на то что я безумно влюблен в Зари, я по-прежнему искренне уважаю Доктора и восхищаюсь им. Мне кажется, если я когда-нибудь отважусь сказать ему о Зари, то именно от него можно ждать понимания и совета в моем суровом испытании.

Переодетый Ангел уезжает в Кум, а Ахмед с отцом отправляются в ежегодную поездку в Гармсар, город, где живут их родственники. Я никогда не был в Гармсаре, но Ахмед говорит, городок такой маленький, что уже через сутки ему некого будет там дразнить.

Ближе к вечеру я замечаю странное движение вокруг дома Зари. Родители Доктора поспешно и неслышно приходят, а потом уходят. Зари нет во дворе уже несколько часов. Мне кажется, на миг послышался плач матери Доктора, а потом дом вновь погрузился в тишину. Хотелось бы мне знать, что происходит.

Мысли о таинственной активности у дома Зари не дают мне спать. Ночь жаркая и душная. Я лежу в постели на крыше. Тишину внезапно нарушает тяжелая поступь человека, бегущего по переулку. Я смотрю вниз и сразу узнаю Доктора. Он быстро бежит, прерывисто дыша и постанывая от страха, словно за ним гонится голодный тигр.

Остановившись у двери Зари, он звонит и оглядывается, словно ожидая увидеть преследователей за спиной. Прежде чем кто-то откроет дверь, Доктор перелезает через стену и неслышно спрыгивает во двор. Он сидит, прижавшись спиной к стене. Три человека входят из-за угла в переулок. Один из них поднимает взгляд на меня. Даже с этого расстояния заметно, какой у него отвратительный вид. Он высокий и смуглый, лет тридцати пяти — сорока. У него длинные волнистые волосы, откинутые назад. Я вижу, как бегают глаза, запоминая каждую подробность.

Все мое тело словно разом цепенеет. Я хочу наклониться и спрятаться за низкой стенкой, огораживающей крышу, но не могу пошевелиться. Мужчина орет в рацию, что охотники сбились со следа.

Я не улавливаю невнятный ответ, но они вновь пускаются бежать. Они пробегают мимо дома Зари, и мое объятое ужасом сердце успокаивается.

Должно быть, это САВАК. «Они очень опасны, — вспоминаю я слова отца после их налета на наш дом. — На вид это обычные люди. Они живут среди нас, работают с нами, приходят в наши дома на ужин, участвуют в наших праздниках, оплакивают наши потери. А потом однажды ты узнаешь, что у них есть вторая работа в самом отвратительном агентстве, когда-либо созданном в этой стране благодаря американцам и их ЦРУ».

Доктор сидит на земле, опустив голову, и дрожит от страха. Я вижу, как из дома во двор выбегает Зари, а за ней родители. Доктор быстро вскакивает и подносит палец к губам, чтобы предупредить их о молчании. Да в этом и нет необходимости. Они ходят тихо, как призраки. Они в точности знают, что случилось с Доктором. Должно быть, люди из САВАК звонили им весь день. Я думаю о том, чем Доктор занимался все лето. Это объясняет суету около дома Зари. Соседи тоже об этом знают, по крайней мере те, что слышали шум, а теперь из-за задернутых штор наблюдают, как разворачивается драма. Их силуэты — неоспоримое напоминание о том, что САВАК способна внушать настоящий ужас.

Зари обнимает Доктора и тихонько плачет. Ее мать беззвучно молится, быстро шевеля губами, а отец Зари, господин Надери, экс-чемпион Олимпиады по борьбе, кружит около своих родных, как старый раненый лев. Все молчат. Слова им не нужны.

Я понимаю, какая судьба ожидает Доктора в тюрьме. Отец рассказывал мне многочисленные истории о том, что там делают с хараб-кар, активистами подрывной деятельности, такими как Доктор. На несколько дней его поместят в камеру, чтобы он поволновался в ожидании допроса. Потом его приведут в специальную комнату и изобьют. Ему зададут массу вопросов и снова изобьют. Его будут стращать душераздирающими описаниями новейших пыточных технологий, мимоходом сравнивая их с традиционными — вырыванием ногтей, ломанием пальцев и опусканием яичек заключенного в кипящую воду. Ему пригрозят тем, что привезут в тюрьму его ближайшую родственницу и подвергнут ее групповому изнасилованию, а его заставят смотреть. Они могут выполнить свои угрозы, но зачастую необходимость в этом отпадает. Доктор еще молод. Он слишком мелкая рыбешка в океане политической оппозиции, чтобы подвергнуться такому суровому наказанию. Его некоторое время продержат в тюрьме, избивая от случая к случаю, а однажды просто выпустят, надеясь, что достаточно припугнули и что он не станет больше творить глупости.

Я вижу, что все больше и больше соседей наблюдают за происходящим из затемненных комнат. Никто не хочет быть замеченным, но все хотят знать, чем кончится. Я представляю, каким беспомощным сейчас чувствует себя Доктор. Отец однажды сказал, что ничто не вызывает такого чувства незащищенности, чем встреча с государственной тайной полицией. Не к кому взывать о помощи, и никто не сможет вызволить из бездны боли и несчастий, куда вас собираются бросить. Я помню, как рассказывал Доктору о том дне, когда агенты САВАК пришли в наш дом с обыском. Именно тогда он сказал, что я обладаю Этим.

В тюрьме агенты отберут у Доктора самое ценное, что у него есть, — его время. Они запрут его в тесной камере, лишив любимых книг. Чтобы разозлить его, они могут даже подбросить ему пару никчемных романов — из тех, на обложке которых изображают полуголых женщин и роковых красавцев и которые он считает полной чепухой.

Я не могу оторвать взгляда от сцены, словно застывшей во времени во дворике Зари. Неожиданно мое внимание отвлекает шум в конце переулка. На меня смотрит мужчина с рацией. Я быстро присаживаюсь за низкой стеной, но поздно. Должно быть, он наблюдал за мной и по направлению моего взгляда определил дом, где нашел убежище Доктор.

Я бросаю взгляд украдкой и вижу его. Он злобно улыбается и медленно идет к дому Зари. Быстро появляются два других парня, подъезжает машина. Человек с рацией стучит в дверь. Доктор отпускает девушку. Мать Зари принимается биться головой об стену. Никогда не забуду глухой звук, с которым ее череп ударяется о кирпичи. Отец Зари похож на беспомощного воина. Он бесцельно бродит вокруг, словно перед ним враг, с которым нельзя сразиться. Зари рыдает.

Доктор открывает дверь и выходит наружу. За него крепко держится Зари. Голова его поднята, плечи расправлены; он никому не позволит лишить его достоинства. Агент бьет Доктора по лицу. Зари кричит, словно ее сердце пронзила стрела. Я чувствую, как к лицу приливает кровь, как она пульсирует в ушах. Двое других агентов смотрят, а четвертый, с сигаретой в зубах, сидит за рулем служебного седана.

Доктор на земле. Мужчина с рацией бьет его ногой. Кровь льется на тротуар. Снова раздаются крики Зари. Ее мать говорит нараспев, колотит себя по голове и вырывает волосы. Господин Надери смотрит на агентов, думая, вероятно, что мог бы убить этих омерзительных, гнусных типов голыми руками, но они — люди шаха, и его вмешательство только ухудшит дело.

Соседи — и мои родители, которые спали, пока их не разбудили крики Зари, — выскакивают на улицу. Агенты не выносят, когда толпа видит бесчеловечное обращение с пленниками. Они быстро заталкивают Доктора в машину и уезжают. Когда автомобиль выруливает из переулка, агент с рацией посылает мне воздушный поцелуй. Я даю себе клятву, что когда-нибудь разыщу его и убью. Никогда в жизни не испытывал я такой ярости, даже тогда, когда меня колотили в школе те драчуны или когда братья Фахимех разбили в кровь лицо Ахмеда.

Зари бежит за автомобилем, соседи догоняют ее. Мать Зари падает в обморок на тротуаре, женщины пытаются привести ее в чувство, вливая в рот сладкий чай. Господин Надери прислоняется к дереву. Он раскачивается взад-вперед, шепча невнятные слова. Переулок постепенно заполняется народом. Я задаюсь вопросом, видел ли кто-нибудь, как агент благодарил меня, прежде чем исчезнуть в ночи.

Я бросаюсь вниз по лестнице. Меня продолжает трясти, подгибаются колени, нервы напряжены до предела. В переулке я слышу, как маленькая девочка спрашивает маму, что случилось. Та наклоняется и берет дочь на руки, крепко прижимая к груди. Зари кричит, соседи пытаются ее успокоить. Я подбегаю к ней, охватываю ее лицо ладонями и зову по имени. Она узнает меня, бросается ко мне на шею и рыдает. Едва ли можно было найти момент горше этого, чтобы почувствовать сладость ее объятия.

Мой отец успокаивает господина Надери. Вдруг слышатся громкие крики из дальнего конца переулка. К нам бегут господин и госпожа Собхи, родители Доктора. Его мать бьет себя по голове и расцарапывает лицо ногтями, громко стеная от горя. Отец, с выражением муки на лице, идет, прихрамывая. Женщины хватают мать Доктора, чтобы не дать ей изувечить себя. Слышать ее вопли мучительно больно. Однажды Доктор рассказывал, что мать каждый день провожала его в школу, вплоть до десятого класса. Не могу представить себе ее страдания.

Вижу свою мать рядом с госпожой Надери. Она смотрит на меня. Я почему-то знаю, о чем она думает, хотя я и слишком молод, чтобы читать мысли родителей. Она благодарит Бога за то, что меня не забрали.

Отец Доктора замечает на тротуаре кровь своего сына и валится на это место с воплем, способным тронуть даже сердце дьявола. Он смачивает левую руку — единственную оставшуюся — в крови, подносит к лицу, целует и стонет в отчаянии. Мне хочется подбежать к нему и обнять, поцеловать руку и попросить прощения, но я не могу. Я не хочу признаться даже себе, что именно моя неосторожность выдала Доктора. Вот если бы сжать кулак, потрясти им перед лицом Господа и вызывающе крикнуть. Но это разоблачит мой постыдный секрет. Так что вместо этого я сжимаю голову ладонями и сильно, до крови, прикусываю нижнюю губу.