НАДЛОМ
Если трагические итоги криминальной революции в России, перехода экономики на буржуазные рельсы и её реформирования особых разногласий среди здравомыслящих людей не вызывали, то проблемы дальнейшей судьбы страны, будущего её экономической и политической системы в ближайшем окружении Шебаршина нередко становились причинами бурных споров. В центре этих споров чаще всего оказывалась тема, связанная с перспективами социализма в современном мире. Вопрос обычно ставился ребром: способен ли социализм разрешить насущные проблемы России или он полностью исчерпал свой потенциал в минувшем столетии? Чаши весов с аргументами сторон колебались то в одну, то в другую сторону и в конце концов уравновешивались главными «гирями»: на одной стороне — печальный опыт Советского Союза, на другой — впечатляющие успехи динамично развивающегося социалистического Китая, упрочение левых тенденций в развитии других крупных стран Азии и Латинской Америки.
Пожалуй, чаще, чем с другими, Шебаршин спорил с Прилуковым, со своим давним другом и одновременно — оппонентом по целому ряду вопросов. Как считает Виталий Михайлович, чем глубже забиралась Россия в дебри дикого рынка, чем очевиднее становились последствия её разграбления, тем больше трансформировались и взгляды Леонида Владимировича. Но от своих прежних установок и привязанностей отходил он медленно и болезненно. Чем дальше — тем больше мрачнел, тем чаще замыкался в себе. Изредка, только в очень узком кругу друзей, вспоминал август 91-го, рассуждал, насколько он был прав, запретив «Вымпелу» участвовать в августовских событиях. Чувствовалось, что спорил он по этому поводу больше с собой, нежели с друзьями, и тщетно пытался развеять собственные сомнения, которые всё сильнее одолевали его в последние годы жизни: правильно ли он поступил тогда?
Подобными сомнениями на этот счёт Шебаршин делился и с Б. П. Бесковым — бывшим командиром спец-подразделения «Вымпел».
В разговоре с H. С. Леоновым он как-то с видимым чувством горечи заметил: «В августе 91-го ты бы на моём месте поступил иначе». Это, по словам Николая Сергеевича, «звучало как признание своей ошибки, как самокритика».
1991 год не только сломал судьбу Леонида Владимировича, его профессиональную карьеру. Наверное, можно говорить о том, что он отравлял всю его последующую жизнь, поскольку воспоминания о нём неотступно преследовали и терзали его.
Шебаршин был убеждённым демократом — демократом в самом хорошем понимании этого слова — и оставался им до конца своих дней. Именно поэтому поначалу, в конце 1980-х — на рубеже 1990-х годов, он активно приветствовал либеральные изменения в стране, был их сторонником, искренне верил, что у нас произойдут положительные сдвиги и мы заживём в обществе свободы и изобилия.
Пожалуй, очень точно суть убеждений, мировоззрения Леонида Владимировича подметил его старый друг, известный журналист А. А. Масленников:
«Шебаршин слыл либералом, но был он либералом не с точки зрения политического окраса, а с точки зрения отношения к людям. И эта слава сохранилась за ним до конца дней его. Хотя слова „либерал“ или „демократ“ для него, наверное, не подходят — слишком уж они политизированы. Он гуманист. Вот это, пожалуй, будет точнее. Гу-ма-нист!»
Масленников считал, что одним из важнейших качеств характера Шебаршина, лежавших в основе его успехов по службе, любви и авторитета среди друзей и близких, была глубокая эмоциональная вовлечённость Леонида Владимировича во всё, что он делал, о чём думал и говорил.
Искренность, неравнодушие в сочетании с его высоким профессионализмом и глубоким аналитическим умом высоко ценились и коллегами, и друзьями Леонида Владимировича. Но эти же качества усиливали накал переживаний, которые он безуспешно пытался скрыть от окружающих, душа его пребывала в состоянии постоянного напряжения и не находила отдохновения. Возможно, единственную отдушину он находил в литературе, в беседе с книгой, но и это занятие, как мы знаем, у человека думающего отнимает немало душевных и интеллектуальных сил.
Кстати, круг его чтения был необычайно широк — от отечественной и зарубежной классики, философии и публицистики до самого что ни на есть модерна книжного рынка.
Страсть к чтению сблизила с Шебаршиным М. Б. Катышева, бывшего заместителя генерального прокурора России. У обоих были внушительные, со вкусом подобранные домашние библиотеки. Но как истинные ценители хорошей книги, они не дрожали над раритетами и любили дарить друг другу прочитанные произведения. По свидетельству Катышева, в последние годы жизни Леонид Владимирович находился под сильным воздействием творчества Ивана Шмелёва, особенно его романа «Лето Господне». Чувствовалось, что поднятый писателем религиозно-духовный пласт русской жизни был близок и понятен Шебаршину, давал возможность ему по-новому осмыслить пережитое, выпавшие на его долю испытания.
Михаил Борисович бережно хранит авторские книги Шебаршина с дарственными автографами, которые отличаются короткими и афористичными высказываниями. Афоризмы Шебаршина своей остротой, глубоким пониманием переживаемого момента и актуальностью поражают не только Катышева. Комментировать его изречения, собранные в книге «Хроники безвременья», пожалуй, бессмысленно — их надо читать. Когда же начинаешь читать, то не можешь остановиться. Вот несколько из них — без какого-либо отбора, навскидку:
«Демократия могла бы выжить, если бы не демократы».
«О достижениях советской власти напоминает лишь антисоветчина».
«Всласть имущие».
«Рублю так и не удаётся выбиться в доллары».
«Бедняк покупает газету, богач — её главного редактора».
«Демократия протухла, не успев созреть. Это бывает со скороспелками».
А вот грустное понимание «русского чуда»: «Экономику уничтожили, а народ ещё живёт»…
Одну важную черту подмечают у Шебаршина все его друзья: Леонид Владимирович никогда не отзывался плохо о людях. Правда, три человека всё же были исключением — это Калугин, Бакатин и Ельцин. От цитирования некоторых его высказываний о Ельцине трудно удержаться:
«Президент намерен выйти на референдум с единственным вопросом: „Ты меня уважаешь?“»
«Ельцина инаугурировали. Столь обидного слова в русском языке не нашлось».
«Народ с президентом — хочет того народ или нет».
…Все прежние надежды Шебаршина стремительно рушились, рушились прямо на глазах. На обломках великой державы, скорее даже не на обломках — на мощных глыбах, которые достались в наследство России, не удалось ни построить полноценного общества, ни поднять экономику, ни создать действенной системы безопасности государства.
Сама жизнь вскрыла всю ложь сладких сказок и обещаний либералов, сочинённых для оправдания их мрачных экспериментов над страной и российским народом, развеяла их главный миф — о якобы неизбежности распада СССР, социалистического государства. С годами Шебаршин всё чаще говорит о деструктивной, откровенно предательской роли либерально-демократической оппозиции внутри страны и чёрных планах их зарубежных покровителей. «…Роль внешнего фактора действительно чрезвычайно велика, — записывает он в своём дневнике. — Десятилетиями Соединённые Штаты и их союзники упорно работали над сокрушением нашего государства, разжигали национальную рознь, подпитывали оппозицию, выращивали своё политическое лобби, лишали Советский Союз доступа к передовым технологиям. Холодная война была тотальной, и ударной её силой было Центральное разведывательное управление США».
То, что переживал Шебаршин, было не просто разочарованием. Его постоянно мучил вопрос: а не напрасно ли прожита его жизнь, главный смысл которой заключался для него в служении Отечеству?
А ведь кроме этого камнем давили на сердце тяжёлые личные утраты. Пережил смерть дочери. Свет померк. В зрелом возрасте — новое несчастье: тяжёлая болезнь жены, на семь лет приковавшая её к постели.
Ухаживал Леонид Владимирович за Ниной Васильевной преданно и самоотверженно. Когда он был на работе, обязанности сиделки выполняла дальняя родственница — Вика. Вечерами он её сменял и ночевал в одной комнате с больной женой. Все семь лет. Скончалась Нина Васильевна в 2005 году. Случилось это накануне дня, когда друзья Леонида Владимировича собирались отметить его семидесятилетие…
Всё постигается в беде. Любовь, преданность, привязанность, отношения между людьми. Супругов Шебаршиных всегда отличало большое уважение друг к другу — без ложной сентиментальности и сюсюканья.
Между прочим, Шебаршин не любил мужиков-подкаблучников. И не только потому, что уж слишком наигранно и демонстративно выказывают они своё преклонение перед жёнами. Дело гораздо серьёзнее. Леонид Владимирович был убеждён, что слепое и безропотное следование за женщинами на поводке, потакание их прихотям, связанным порой с непомерными расходами, для разведчика может стать причиной большого предательства, измены Родине. Приводил он и пример — может, несколько иного свойства, но убедительный: его явила миру чета Горбачёвых…
Человеку, потерявшему самых близких людей, судьба представляется нелепой и дикой. Шебаршин выстоял и после кончины Нины Васильевны. Поддерживала его в самые, казалось бы, невыносимые годы вдова брата Нины Васильевны — Татьяна Александровна Пушкина. Убирала в опустевшей квартире, готовила ему нормальную еду, даже специальные контейнеры приобрела, чтобы приготовленную пищу удобнее было хранить. Будучи интеллигентной и чуткой женщиной, она умела в нужную минуту, когда уж совсем сникал Леонид Владимирович, приободрить его словом.
Странно иногда сплетаются судьбы. Довольно длительное время Татьяна Александровна работала… секретарём у Ельцина: сначала — когда тот был первым заместителем председателя Госстроя, затем — когда он возглавлял комитет Верховного Совета СССР по строительству и архитектуре. Ельцин, которому Шебаршин фактически помог в августе 1991-го, перечеркнул его будущее; Татьяна Александровна, умевшая находить общий язык со своенравным руководителем, стала последней опорой Леонида Владимировича…
Скрашивало одиночество Шебаршина одно, особенно любимое им, живое существо — старый кот Базилио. Леонид Владимирович утверждал, что нашли кота в Подмосковье, под Дмитровом, завёрнутым в салфетку с княжеским вензелем. И что этот отпрыск голубых кровей якобы умел читать человеческие мысли не хуже булгаковского Бегемота…
…Трудно находиться в состоянии подавленности в течение целого ряда лет — не каждый человек это выдержит. Многие друзья Леонида Владимировича видели и понимали, что человек находится на пределе своих возможностей. В. П. Полеванов, например, вспоминает, что в последние месяцы жизни Шебаршина встречи с ним вызывали особенно тяжёлые чувства. Часто он выглядел хмурым и угнетённым, что-то постоянно терзало его, не давало покоя. Одолевали его не только душевные невзгоды: стали плохо слушаться ноги, беспокоила одышка, мучили приступы сердцебиения. Тем не менее Леонид Владимирович держался стойко.
Жаловался ли он кому? Очень редко и только очень близким друзьям. Прилукову, например, рядом с которым более двадцати лет трудился плечом к плечу. Иногда, уходя домой после рабочего дня, Шебаршин признавался: «Устаю сильно, Виталий Михайлович. В последнее время меня что-то грызёт, ничего не хочется делать, приду домой — заняться нечем. Много читать нельзя — тяжело, да и зрение становится всё хуже».
От приглашений на собрания, банкеты, дружеские вечеринки он, как правило, стал тактично отказываться. Хотя друзья искренне любили его и переживали за него. А ведь помимо друзей у него был очень широкий круг общения. В ящике его стола за время работы в РНСЭБ накопилось около двух тысяч визитных карточек. Практически не было дня, чтобы к нему кто-нибудь не приходил — бывшие коллеги по разведке, журналисты, писатели, близкие знакомые. Тем не менее он иногда с видимой горечью произносил: «Знакомых и приятелей много, друзей — всё меньше».
Очевидно, чувство одиночества может зародиться и окрепнуть даже в кругу друзей, которые всегда готовы поддержать тебя, поделиться своим теплом. И та внутренняя работа ума и души, которая происходит в человеке на склоне лет, становится его сугубо личным делом. Она принадлежит только ему, и человек чувствует, понимает, что он не вправе поделиться её результатами с окружающими. Слишком много в человеческой душе уголков, куда вход воспрещён даже близким людям.
«У меня, — вспоминает Прилуков, — в последние месяцы жизни Леонида Владимировича было необъяснимое ощущение того, что в его душе творится что-то сложное, идёт какая-то душевная ломка, порождённая, скорее всего, преследовавшим его чувством невостребованности. Отсюда — его равнодушие ко всему происходящему, потухший взор, слезящиеся глаза, непрерывное курение и неимоверная усталость. На мои предложения лечь на профилактическое лечение в госпиталь и затем съездить на пару недель куда-нибудь отдохнуть он очень тихо и как-то застенчиво улыбался.
Создавалось впечатление, что Леонид Владимирович (он сам говорил об этом не раз) просто устал от жизни, и я, стараясь его понять, приходил к мысли, что всякий человек имеет свой душевный, эмоциональный, энергетический предел, а вся его многотрудная жизнь разведчика состояла из сплошных стрессов. Надломили его и потери близких людей».
24 марта 2012 года Шебаршин отмечал в кругу близких друзей 77-летие. Настроение у него в тот день было приподнятое, ничто не предвещало скорой беды. Казалось, и лечащий врач, у которого Леонид Владимирович был на приёме спустя пару дней, обнадёжил. В последнее время его стали серьёзно беспокоить глаза — прогрессировала глаукома. Но на этот раз доктор особых изменений не нашёл, появилась даже надежда на благоприятный исход. Во всяком случае, неприятного приговора, которого опасался Шебаршин, не последовало.
Вернувшись домой, он позвонил Татьяне Александровне, доложил, что был у окулиста.
— Что хорошего сказал окулист?
— Да ничего, собственно. Но и ничего плохого тоже не сказал. Это уже достижение.
Утром 29 марта Пушкина забежала к Шебаршину, оставила у консьержки еду для него и помчалась на работу. А вечером Леонид Владимирович снова позвонил. Голос был какой-то чужой и окаменелый.
— Я сегодня ослеп на один глаз.
До Татьяны Александровны не сразу дошло сказанное. Она спросила скорее машинально:
— Когда?
— В половине шестого вечера.
— Глаз совсем не видит?
— Да.
— Завтра же идём к врачу!
Леонид Владимирович, видимо, и сам понимал, что медлить нельзя, — согласился безропотно.
Это был их последний разговор. На следующий день, 30 марта, когда вскрыли квартиру, Леонида Владимировича обнаружили с огнестрельным ранением. Рядом, на полу, валялся наградной «стечкин». На столе лежал открытый блокнот с его последними записями:
«17.15 — отказал левый глаз».
И чуть ниже — вторая, сделанная на ощупь, простым карандашом:
«19.00 — полностью ослеп».
…Смерть наступила глубокой ночью…
Незадолго до своего ухода из жизни Леонид Владимирович рассказал Татьяне Александровне Пушкиной историю, случившуюся с ним ещё при жизни Нины Васильевны.
Как-то Шебаршин возвращался домой в «маршрутке». В тесном салоне «газели» ему уступили место на переднем кресле, где пассажиры располагаются спиной к водителю. А прямо напротив сидела молодая мама с дочерью — очень бойкой и непоседливой девочкой. Мать то и дело повторяла:
— Соня, не вертись… Соня, перестань болтать… Ну в кого ты уродилась такая?
— В тебя, мама!
Видимо, для мамы такой ответ не был неожиданным.
Девочка не оставила без внимания и Шебаршина:
— Как тебя зовут?
Он ответил и спросил, сколько ей лет.
— Пять.
— Уже исполнилось или ещё нет?
— Нет ещё, — неохотно ответила Соня, которой хотелось, конечно, быть старше. — Исполнится только через месяц.
— В детский садик ходишь?
Та тряхнула косичками:
— Хожу!
— Друзья есть?
— Есть. Только у нас в саду мальчишки плохие — все дураки!
— Это почему же?
— Моего Кепа сунули головой в ящик и испортили.
Шебаршин догадался, что Кеп — это любимая игрушка девочки и Соня до сих пор переживает, что кукла стала инвалидом.
— А где ты живёшь?
— В центре, на Тверской улице.
— Давай договоримся так: в день, когда тебе исполнится пять лет, встретимся у Центрального телеграфа… Знаешь, где это?
— Знаю.
— Встретимся в одиннадцать часов. Я принесу тебе новую куклу. Договорились?
Глаза девочки радостно блеснули.
— Договорились! — согласно тряхнула она головой.
— Приходите вместе с мамой!
За окнами «газели» проплыл Белорусский вокзал, и Шебаршин попросил остановить машину — он жил неподалёку.
В назначенный день Шебаршин вышел из дома пораньше, чтобы до встречи с девочкой успеть выбрать и купить подарок. Хотелось ему, чтобы кукла была большая и красивая и чтобы обязательно понравилась Соне.
Ровно в одиннадцать он стоял с коробкой в руках на ступенях Центрального телеграфа.
Погода не радовала, было холодно, ветрено и сыро. Минут через пятнадцать Шебаршин нырнул в тёплое помещение телеграфа — погреться. Соня пока не пришла. Когда он через пару минут снова вышел на улицу, с неба повалил снег, и ему показалось, что стало ещё холоднее. Но, чтобы не прозевать девочку, со ступенек он больше не уходил.
Но Соня так и не пришла…
Огромное количество людей приехало на Троекуровское кладбище, чтобы попрощаться с Шебаршиным. По обычаю, после прощальной церемонии близкие, друзья, сослуживцы собрались за поминальной трапезой. Немало хороших слов было сказано о Леониде Владимировиче. Всем запомнилось выступление В. М. Прилукова. Даже аплодисментами присутствующих оно прерывалось, что, казалось бы, совсем не принято в таких случаях. Однако аплодисменты эти выражали особую признательность человеку, честно прошедшему свой нелёгкий жизненный путь, оставившему яркий след в памяти всех знавших его людей.
Вот что сказал Прилуков:
«Дорогие товарищи, коллеги, все родные, друзья, близкие и знакомые Леонида Владимировича!
Примите от имени нашей Российской национальной службы экономической безопасности и Московского клуба ветеранов контрразведки самые искренние, глубокие чувства соболезнования по поводу ухода из жизни в мир иной дорогого нам всем человека — Леонида Владимировича Шебаршина. С Леонидом Владимировичем мы дружно ежедневно работали двадцать один год, с 1991 года, когда под его руководством была создана наша служба.
Можно много говорить о Леониде Владимировиче Шебаршине, об этом замечательном, талантливом человеке, и все слова будут только в превосходной степени! Такими были его характер, его дела, его поступки.
Он был человеком просто удивительным, неординарным, самобытным, высокоинтеллигентным, обладал огромными, поистине энциклопедическими знаниями и феноменальной, цепкой памятью.
Его простота, прямота, душевность в общении с людьми действовали на собеседников подкупающе. Он как магнит притягивал к себе людей, обладая как внешним, так и внутренним обаянием. Был Леонид Владимирович прекрасным руководителем и организатором нашего небольшого, но дружного коллектива.
Лично я его хорошо знал и раньше. С ним было приятно взаимодействовать, получать добрые профессиональные советы. Чувствовалось, что он в совершенстве владел разведывательным искусством. Не сомневаюсь, что по его делам, по смелым оперативным разработкам, которые он вёл, по его аналитическим материалам и докладам и сегодня учатся молодые разведчики. До конца своих дней он был мудрым учителем, скромным, добрым и требовательным, высокопрофессиональным наставником, в том числе и для работников нашего коллектива.
Думается, именно к таким чекистам, как Леонид Владимирович, в полной мере относятся слова Ф. Э. Дзержинского: он был чекистом с холодной головой, горячим сердцем, чистыми руками (сейчас к этим качествам чекиста можно добавить ещё одно — и с пустыми карманами).
Хорошо зная Леонида Владимировича, смею утверждать, что он весьма достойно прожил свою сознательную жизнь. Он рано познал многие её тяготы и лишения, знал и радость побед, и горечь поражений. Самого себя — без остатка, целиком, всю свою многотрудную государственную, чекистскую деятельность он посвятил служению Родине, государству, народу. Обладая огромной работоспособностью, он отдавал этой деятельности все силы, что у него были, весь интеллект свой, всю эрудицию. Так самоотверженно он мог работать потому, что сам был воспитан советской властью, был сыном великой социалистической державы, человеком советской эпохи. Это был настоящий патриот, государственник, талантливый аналитик.
Конечно, он очень тяжело переживал то время, ту трагедию, ту катастрофу, которая постигла нашу страну, наш народ, — развал Советского Союза. То, что все мы были подвергнуты колоссальному историческому унижению, превратившись из граждан социалистической сверхдержавы в жителей капиталистической страны, которая, будем надеяться, временно сошла со своего исторического, социалистического пути развития.
Конечно, сердце его ныло, душа страдала, его аналитический ум работал с перенапряжением. Всё это, да и многое другое, несчастья в личной жизни, естественно, укоротили его жизнь. Его трагическая смерть всех нас потрясла. Все мы пережили шок. Но всё же хочу заметить, что все суровые испытания, выпавшие на долю Леонида Владимировича, не иссушили его душу, не сломили характера, не изменили его гражданской позиции. Мы гордимся им!
И в последний раз говорим горькие слова: прощай, наш дорогой Леонид Владимирович. Вечная тебе память, любовь и уважение! И если есть на этом свете Всевышний, а Леонид Владимирович в это верил, — пусть Он примет в свои объятия его мятежную душу! Пусть земля будет Леониду Владимировичу пухом!»
Свою речь на церемонии прощания с Леонидом Владимировичем его ближайший друг и соратник Вячеслав Иванович Трубников закончил словами поэта:
Нам всем дана отчизна
И право жить и петь,
И кроме права жизни —
И право умереть.
Но, отданные силой
Нагану и петле, —
Храним мы верность милой,
Оставленной земле.
………………………
Кипит, цветёт отчизна,
Но ты не можешь петь!
А кроме права жизни,
Есть право умереть.
…Вопреки обычаю, после прощальной церемонии не расходились долго. Вспоминали, как водится, самые светлые страницы из жизни Леонида Владимировича, делились впечатлениями от общения с ним.
И говорили о том, что ушёл он из жизни как настоящий русский офицер. Который не находит для себя иного выхода.
