И вот мы у места назначения — в 20 километрах от крупного железнодорожного узла Валуйки, освобожденного в январе.

Много перемен произошло здесь с осени 1941 года. Вместо кукурузного поля перед нами расстилался большой аэродром. Потом мы узнали, что фашисты заставляли население строить аэродром под дулами автоматов. Наши войска выбили противника так для него неожиданно, что он и здесь не успел ничего уничтожить. Осталось много трофейных самолетов, зениток, складов с боеприпасами.

Оказалось, что эскадрильи, улетевшие из Борисоглебска позже нас, переброшены к Великому Бурлуку, освобожденному в начале февраля. Это райцентр и железнодорожная станция в районе Харькова, километрах в 30 от линии фронта. Там же были и командир с замполитом. Здесь, в районе Уразова, базировались два авиаполка: истребительный, летавший на «ЯКах» и штурмовой — на «ИЛах».

Машины, готовые по первому сигналу вылететь на задание, были рассредоточены по капонирам — прикрытиям в форме подковы. Земляная обваловка при налетах на аэродром предохраняла самолет от взрывной волны и осколков.

Пока комэск пытался связаться с командованием нашего полка, прилетел замполит. Он осунулся, был озабочен, но, как всегда, выдержан и внимателен. Замполит приказал эскадрилье Игнатова остаться на уразовском аэродроме и, добавив, что должен немедленно улететь обратно, кратко обрисовал обстановку. Кое-что мы уже знали.

Вторая и третья эскадрильи сразу начали вести сильные бои в районе севернее Чугуева. Летчики вылетают на прикрытие наших наземных войск, отражающих контрнаступление врага. Противник угрожает Харькову, продвигается к Северному Донцу, подтягивает силы к Белгороду. Фашисты хотят взять реванш за поражение на Волге. Они пользуются отсутствием второго фронта в Европе и перебрасывают оттуда на наш фронт технику и войска, пополняя свои потрепанные силы. Бои принимают все более ожесточенный характер. Не исключена возможность, что второй и третьей эскадрильям очень скоро придется вернуться сюда.

Когда я доложил замполиту о том, как попал в первую эскадрилью, он сказал:

— Вы уже слышали, товарищ старший сержант: возможно, нам придется очень скоро вернуться сюда? Первая эскадрилья остается в Уразове, и вам тоже… — Тут он внимательно посмотрел на меня и, словно прочитав мои мысли, решил: — Хорошо, сейчас полетите вместе со мной в Великий Бурлук.

Нечего и говорить, как я обрадовался!

Замполит успел сказать нам, что обе эскадрильи за эти дни получили некоторый боевой опыт, что многие отличились в боях, особенно Пахомов. Самоотверженно и умело работал и технический состав; среди других замполит упомянул старшего техника и механика третьей эскадрильи — Николая Машенцева и Виктора Иванова. Сказал он, что есть у нас и потери.

Как мы потом узнали, 2-я воздушная армия имела небольшое количество самолетов на левом крыле фронта и наш полк был брошен сюда для усиления авиации. Обе эскадрильи оказались на острие удара, обстановка осложнялась еще и тем, что большинство летчиков не имело боевого опыта.

Прилетаю на новый аэродром. После радостной встречи с механиком Виктором Ивановым, больше никого не повидав, тотчас же отправляюсь на КП (командный пункт) — доложить командиру о прибытии.

Фронтовое КП — это большая землянка. Командир занят. Стою навытяжку в стороне, смотрю, слушаю. Летчики полка только что прилетели после прикрытия наших войск. Дежурный офицер записывает боевое донесение командира второй эскадрильи. Начальник штаба уточняет изменения в наземной и воздушной обстановке.

Трудно разобраться во всем происходящем рядовому летчику, впервые попавшему на фронт. Ясно понимал я лишь одно: враг бросил крупные силы против войск нашего фронта и я должен как можно скорее принять участие в боях. Я находился в состоянии внутренней мобилизованности, и все мои мысли устремлены были к этой цели.

О выполнении боевого задания докладывал младший лейтенант Михаил Пахомов из второй эскадрильи. У Михаила на счету третий самолет противника.

Это отважный, напористый летчик, прекрасно владевший техникой пилотирования. Так хотелось поговорить с ним, но меня окликнул командир.

Я доложил о прибытии.

— Ну, очень рад, что у тебя все в порядке, — заметил он. — Осваивайся с боевой обстановкой. Присмотрись день-другой, как идут дела. — И полушутя добавил: — Да расспроси-ка хорошенько младшего лейтенанта Пахомова, как сбивать самолеты. Видишь, он успел трех свалить, а ведь тоже опыта не имел!

И комэск Гавриш, который тоже пришел на КП доложить о выполнении боевого задания, сказал мне:

— Знаю, в бой рвешься. Но пока приглядись. Обстановка сейчас очень сложная.

Товарищи уже провели немало воздушных боев, а мне приказано ждать!.. Слова Солдатенко были для меня законом, но на этот раз я внутренне был с ним не согласен: все казалось, что сегодня же могу принести пользу.

Когда я вышел из КП, Габуния, завидев меня издали, бросился ко мне:

— Как же я тебе рад, как ждал тебя! Теперь вместе летать начнем, Вано!

Я стал было расспрашивать его о товарищах, как вдруг раздался гул моторов и чей-то крик:

— Воздух! Воздух!

На аэродроме все пришло в движение. Габуния крикнул:

— Бежим к самолетам! Налет!

Я поднял голову. В высоте прямо к нашему аэродрому строем шло около шестидесяти бомбардировщиков. Габуния крикнул:

— Ложись!

Мы упали на снег. Какую досаду, какую бессильную ненависть к врагу испытываешь, лежа на земле во время налета! Немецкие самолеты пролетели над нами, не сбросив ни одной бомбы. Они направлялись в сторону Валуек, где, как я потом узнал, стояло много эшелонов, было скопление нашей техники.

Когда я спросил, почему мы не вылетели наперехват, Габуния ответил, что сейчас перед частью поставлена задача прикрывать наземные войска, а не отражать налеты: в районе Валуек противника перехватят истребители других частей и наша зенитная артиллерия.

— Сейчас, Вано, идут ожесточенные воздушные бои над линией фронта. И новичка в такую кашу наш батя сразу не пустит.

И мой ведущий рассказал о своих боевых вылетах, о том, как трудно впервые драться с врагом. Я засыпал друга вопросами.

— А как комэск Гладких?

Оживленное лицо Габунии сразу омрачилось.

— Комэск Гладких погиб… Не хотел я тебе сразу говорить.

Вот что рассказал мне Вано. Бесстрашный летчик вылетел с группой на задание в район Харькова, взяв в напарники молодого неопытного пилота — хотел, по своему обыкновению, приучить к боям. Завязался бой с «Мессершмиттами-110». Гладких зажег с короткой дистанции вражеский самолет. Второй «мессершмитт» зашел в хвост самолета Михаила Гладких и сбил — ведомый вовремя не прикрыл комэска.

Я стоял, опустив голову. Тяжелая это была утрата. А Габуния дрогнувшим голосом сказал:

— И у нас в эскадрилье есть потери. Крепись, Вано.

И я узнал, что при перелете от нелепой случайности погиб Юра Мочалов, а мой друг, Ислам Мубаракшин, пал смертью храбрых в неравном бою, сбив фашистский бомбардировщик севернее Харькова. Нас окружили товарищи. Мы долго молчали.

Первым заговорил Василий Пантелеев:

— Командир виду не подает, а переживает каждую потерю тяжелее нашего. Когда он узнал о гибели Гладких, даже в лице изменился. Нас подбадривал, чтобы не унывали, но все головой качал и повторял: «В бою всякое бывает».

В тот вечер за ужином наш командир был оживлен, шутил. Я слышал, как он сказал начпроду, указывая на меня:

— А где боевые сто граммов нашему необстрелянному?

И когда нам всем налили вина, он встал. Встали и мы. Все выпили за успехи Михаила Пахомова, представленного к ордену Боевого Красного Знамени.