Матросы работали в две смены, хотя и нуждались в полном отдыхе после жестокого боя.

Но чуть только рассвело настолько, что можно было разглядеть сигнал, поднятый на «Марии», судовые священники принялись служить заупокойную обедню и панихиды по убитым, которых на всех кораблях было около сорока человек матросов и офицеров.

На «Чесме», впрочем, хотя и обедня и панихида служились, как на других судах, но не по своим убитым, так как их совсем не было здесь, да и раненых оказалось только четверо. Зато о.Луке на «Марии» пришлось отпевать шестнадцать человек, тела которых торжественно опускали в море одно за другим.

Первый и единственный раз за всю историю России и Турции служилась заупокойная обедня и панихида на боевых судах в Синопской бухте; матросы-певчие истово пели: «И вижду во гробе лежащую нашу красоту, безобразну, бесславну, не имущую вида…» А между тем не было никаких гробов, и красота, безмолвно лежащая в ряд на палубе, была отнюдь не бесславна.

Можно было бы, конечно, доставить тела убитых в Севастополь, где схоронили бы их в гробах на кладбище, чтобы на их могилы пришли иногда погрустить их домашние, у кого они были, но величав обычай отдавать умерших ли, убитых ли во время плавания моряков их стихии.

Отдали последний долг павшим, и на судах загремел молебен. Поздравили потом команды судов с победой; матросы прокричали «ура», и прерванная часа на два работа началась снова.

В бухте было затишье, но в открытом море с утра завывал норд-ост и перекатывались огромные валы. Такое состояние моря настойчиво требовало, чтобы суда, имевшие много пробоин, были починены на совесть, — это понимали все матросы; адмиралы же знали, со слов Османа-паши, что еще 15 (27) числа была послана им телеграмма в Константинополь о грозящей турецким судам и городу опасности от блокирующих бухту русских кораблей.

Четыре дня прошло уже с того часу, когда отправлена была телеграмма, а расстояние от Босфора до Синопа немногим больше расстояния от Синопа до Севастополя.

Неизвестно, конечно, было, как отнеслись французы и англичане к телеграмме Османа-паши, но вестник поражения адмирал След на «Таифе», при его быстром ходе, в этот день к вечеру мог уже быть в Босфоре, и Нахимов вполне справедливо оценивал свое положение, когда говорил Корнилову:

— Мы не находимся в состоянии войны с Францией и Англией, это верно-с, но если они только желают воевать с нами, то лучшего повода к войне у них и быть не может, — смею вас уверить, Владимир Алексеич… И зачем им объявлять нам войну, когда без этой формальности обошлись даже турки? Они могут просто ввести весь свой соединенный флот в Черное море и напасть на нас по пути в Севастополь, если мы сегодня же не успеем починиться как следует, чтобы можно было сняться нам завтра утром… Вот как-с обстоит дело, на мой взгляд-с!

— Прежде всего, не успеют они этого, Павел Степаныч, хотя флот для нападения имеют вполне достаточный… — начал было развивать свои предположения на этот счет Корнилов, но Нахимов поспешил вставить:

— Не успеют только в том случае, если мы успеем починиться как следует!

— Это само собою разумеется… А затем, едва ли осмелятся они даже выйти из тихого Босфора в такую бурную погоду — вот что, мне кажется, важнее. Но самое важное все-таки не в этом, а кое в чем другом, а именно: они, то есть англичане и французы, имеют теперь повод для войны с нами, но не забывайте того, Павел Степаныч, что подготовили-то войну они только здесь, в Турции, а не у себя дома, — вот в чем тяжесть вопроса! Там, у себя, они только теперь начнут звонить о войне на всех колокольнях… Так что починиться мы успеем, хотя мешкать нам нельзя, надо добраться поскорее до Севастополя.

— Ну, да ведь мы и не мешкаем: стучим что есть мочи!

Стук на кораблях действительно был вполне добросовестный; образовалась как бы целая русская верфь посредине турецкой бухты, в ближайшем соседстве с верфью синопской.

Команды с четырех пароходов, — так как пришел еще и «Громоносец», — а также с двух фрегатов, «Кагула» и «Кулевчи», помогали командам кораблей. Запасного леса на судах было довольно, так что незачем было тащить необходимый для ремонта материал из Синопа, как неприкосновенны остались и мирные подданные султана — греки, неотступно умолявшие Нахимова и Корнилова и в этот день, чтобы их увезли в Россию.

Вечером оба вице-адмирала заняты были осмотром всех шести кораблей, внимательнейшим и подробным. Осмотр показал, что еще немного — и сделано будет все, что возможно было бы сделать, не заводя кораблей в доки. Ночью на двадцатое работы утихли, а утром вся эскадра снялась с якоря. Позади чернели, дотлевая, днища турецких судов, чернело и дымилось пожарище в турецком квартале Синопа, но это уже оставлялось, оставалось, на глазах уходило в прошлое, а впереди, в ближайшем будущем, открывалось во всю свою неприветливую ширину море, на котором не только не улеглись, но не собирались и через два-три дня улечься крупные волны.

Ветер продолжал дуть с северо-востока, тая в себе возможность перейти в шторм. Но медлить с выходом в родной порт было уже нельзя, и эскадра пошла огибать полуостров.

Однако не вся: «Мария», только пройдя с милю, притом в бухте, дала течь, и ее пришлось оставить на дополнительный ремонт, порученный контр-адмиралу Панфилову. Ремонт был закончен только к трем часам дня, когда этот более всех других избитый корабль смог, наконец, отважиться идти вслед за другими судами на буксире «Крыма» и под конвоем обоих фрегатов.

Но из ушедших утром только «Париж» и «Чесма» могли двигаться без помощи пароходов, как наиболее уцелевшие. «Одессой» был взят на буксир «Константин», несший теперь флаг Нахимова, «Херсонес» вел громадину «Три святителя», «Громоносец» тащил «Ростислава».

Однако слишком сильная зыбь, встреченная в открытом море, заставляла пароходы отдать буксиры, а корабли — натянуть паруса. «Чесма» и «Париж» явились в этом опасном рейсе конвоирами для остальных. Корнилов же, снова на «Одессе», на всех парах отправился в Севастополь, чтобы не только стать вестником победы, но и выслать навстречу эскадре-победительнице возможную помощь.

Для Нахимова наступили часы гораздо большей тревоги за свои суда, чем это было во время боя. Часы эти тянулись утомительно долго и в первый день плавания, но наступившая ночь не только не принесла покоя — напротив, усилила тревогу.

Особенно старый, ровесник самому флагману корабля, корабль «Три святителя» внушал опасения… Что, как не выдержат пробки сильных и настойчивых ударов волн?.. Ведь это тараны, а не волны! Корабли то зарываются в них, то взлетают стремительно. Что, как раскроются их раны как раз в эту беспросветно-темную ночь, когда так издевательски свистит в снастях ветер? Как спасать команды тонущих кораблей в такую погоду ночью? Ведь половина их, если не больше, непременно должна погибнуть!..

Идти вперед нельзя — однако и не идти нельзя! Можно считать почти чудом, если эскадра дойдет благополучно, но она должна прийти благополучно, иначе такой дорогой ценой будет куплена Синопская победа, что можно уже будет не считать ее и победой: вместо славы для черноморцев — всемирный позор.

Нахимов заснул только на рассвете, когда суда сигнализировали, что все благополучно. Проснувшись в обед, он услышал от одного из своих адъютантов, что грозивший все время разыграться в шторм шквалистый норд-ост утихает.

— Прекрасно-с! Очень хорошо-с! — обрадовался Нахимов. — Но вот вопрос: где-то теперь «Мария»? Удалось ли исправить ее как следует?

И весь остаток этого второго дня плавания, которое стоило большого сражения, Нахимов провел, не расставаясь со своею трубой: все думалось ему, все хотелось думать, что сзади, на горизонте, смутно замаячат мачты четырех судов эскадры Панфилова. Оба фрегата были легки на ходу, у «Марии», нового корабля, тоже был хороший ход… был, но каков-то теперь?

Нахимов за ужином должен был признаться вслух, что для него этот рейс гораздо беспокойнее любого боя. В эту ночь он хотя и лег спать, но часто просыпался и требовал ответа: как «Три святителя»? Как «Ростислав»? Не подошла ли «Мария»?

Радость ожидала его утром двадцать второго числа: ему доложили, что милях в четырех к западу замечены суда, идущие тем же курсом. Он тут же вышел на ют и навел трубу.

— Ну вот! Ну вот! Это «Мария»! — обрадованно вскричал он. — «Мария» и оба фрегата… И пароход… Они нас обходят. И очень хорошо-с, прекрасно-с! Поднять сейчас же сигнал: «Вице-адмирал Нахимов благодарит контрадмирала Панфилова…»

Сигнал был поднят. Небольшая эскадра Панфилова около часу красовалась перед глазами Нахимова, потом, уходя вперед, скрыла свои мачты за горизонтом. А в обед, когда стих ветер, показался пароход «Одесса», высланный на помощь эскадре. Наконец, можно уже стало различить хорошо знакомые всем очертания берегов Крыма и белеющие в голубом мареве точки Севастополя, куда раньше своих боевых товарищей пришла гораздо опаснее их израненная «Мария».