Имя неприятельского парохода оказалось «Перваз-Бахры», что значит «Морской вьюн», и принадлежал он египетскому флоту; мощность машины его была двести двадцать сил. Упорное сопротивление его «Владимиру» объяснилось геройством его капитана; как только он был убит картечью (в одно время с Железновым), команда решила сдаться. Два других офицера, бывших на «Перваз-Бахры», погибли раньше капитана. Пехотных солдат, как думал Корнилов, пароход не вез, но очень многочисленна была его команда — полтораста человек. Сорок из них было убито и ранено, в то время как на «Владимире» выбыли из строя только три матроса и лейтенант Железнов.

Приз был в руках хозяина Черноморского флота, но в каком жалком виде! Корнилов сам осмотрел его, как опытный хирург осматривает тяжело раненного, и покачал головой.

— В таком состоянии мы не доведем его до Севастополя!

Мачты были расщеплены, труба измята и пробита в нескольких местах, палуба продырявлена здесь и там, корпус изувечен так, что Бутаков решил:

— Не больше как через полчаса эта развалина затонет.

Но Корнилов был не из таких, чтобы допустить это.

— Как можно! — возмутился он. — Дать ему ремонт, если только машина в исправности.

— Едва ли успеем осмотреть как следует машину, ваше превосходительство.

— Нужно успеть осмотреть и нужно успеть починить, — отозвался на это адмирал и не сошел с приза, пока не услышал, что машина не пострадала.

Тогда начали в открытом море стучать топоры и молотки русских матросов, старавшихся предохранить добычу от немедленного потопления.

Но в то же время опрашивали пленных, куда и зачем шел «Перваз-Бахры», и установили, что шел он в Пендерекли.

— Откуда шел?

— Из Синопа.

— Зачем ходил в Синоп?

— Отправил туда какие-то важные письма.

— Почему именно нужно было идти в Пендерекли?

— Там назначено было ожидать эскадру фрегатов Османа-паши, которая должна была прийти из Босфора.

При опросе пленных присутствовал сам Корнилов. Когда он услышал, что турецкая эскадра, которую искал он столько дней напрасно, ожидается, если не пришла уж, в Пендерекли, он всех свободных матросов с «Владимира» и все, что могло пригодиться для ремонта «Перваз-Бахры», послал туда, чтобы ускорить дело и быть свободным для встречи этой эскадры.

Однако часа три возились, накладывая пластыри на разбитый пароход, и Корнилов, нетерпеливо ожидая на «Владимире» донесения об окончании работ, говорил Бутакову:

— Это, черт его знает, совсем так получилось, как в крыловской басне насчет медведя: «Чему обрадовался сдуру? Знай колет, — всю испортил шкуру!»

Но вот к четырем часам дня донесение о том, что приз в состоянии держаться на воде и, пожалуй, даже не на буксире, а вполне самостоятельно может дойти до Севастополя, было получено, и одновременно с этим были замечены две эскадры, подходившие к месту недавнего боя: одна — с юга, другая — с запада.

Эскадры были далеко, однако шли они на парусах, так как дул уже ветер. Приняв, как оно и могло быть на самом деле, первую эскадру за нахимовскую, соединившуюся уже с эскадрой Новосильского, Корнилов, указывая на вторую, крикнул Бутакову:

— Григорий Иваныч! Вот они, наконец, турки! Идти им навстречу!

Он забыл о своей боли в пояснице еще в начале боя с «Перваз-Бахры», теперь же он показался уравновешенному Бутакову как будто освещенным изнутри, так что не только одни его глаза стального цвета, но и все худощавое лицо светилось.

Бутаков понимал план адмирала: подойти к турецкой эскадре как можно ближе и, завязав перестрелку, отступать на свою эскадру, дав ей тем самым время как следует изготовиться к бою. Однако чем ближе «Владимир», шедший полным ходом, подходил к турецкой эскадре, тем больше сомневался Бутаков, что она действительно турецкая.

Наконец, сомнения подтвердились: он ясно различил в трубу знакомые очертания флагманского корабля «Константин», а за ним в кильватер шли «Три святителя», «Двенадцать апостолов» и другие суда эскадры Новосильского, которую задержал утренний штиль.

Но то же самое успел разглядеть и Корнилов. Он потемнел.

Бутаков ждал от него приказа о перемене курса, так как надо было все-таки беречь уголь, чтобы быть в состоянии дойти до Севастополя, но Корнилов не отдавал такого приказа.

— Федора Михайловича нужно предупредить, что эскадра Османа-паши ожидается в Пендерекли, — сказал он, — и чтобы Павлу Степановичу передал он об этом и о нашем с вами призе.

А русская команда этого приза, влачившегося за победителем, как тело Гектора за колесницей Ахилла, все еще продолжала латать его на ходу, чтобы коварно не вздумал он утонуть по дороге в чужой для него порт, где могли бы его как следует вылечить в доках.

«Владимир» подошел к эскадре Новосильского, и команды русских судов встретили его криками «ура». Корнилов приказал обойти все суда, чтобы все команды видели первый приз Черноморского флота в эту войну, захваченный после упорного боя. Это должно было поднять дух команд для предстоящего им большого сражения с турецким флотом, который ожидается в Пендерекли, а потом пойдет к берегам Кавказа.

Было около пяти часов вечера, а в это время в ноябре на Черном море наступают уже сумерки. Притом редко случается так, что погода бывает ясная: большей частью или идут дожди, или ползают белые, как стада овец, клубы тумана, или висит какая-то неопределимая мгла.

Подобная мгла надвинулась и теперь и пронизывала сквозь шинель худое и зябкое тело Корнилова, но он старался выдерживать это стоически: он был перед командами судов не только главное начальствующее лицо Черноморского флота, но и победитель, только что выигравший сражение. Кроме того, он привез командиру эскадры сведения о другой русской эскадре, с которой на соединение нужно было идти на юго-восток, и идти притом недолго, так как она стоит совсем близко, хотя ее совершенно не видно теперь, да не могло быть видно отсюда и часом раньше…

Увы, передавая это Новосильскому, Корнилов не знал, что, став жертвой ошибки в семь часов утра в этот день, он продолжал оставаться во власти этой же ошибки и теперь, в сумерки: эскадра, которую он уверенно принял за Нахимовскую, была все та же турецкая эскадра Османа-паши.

И среди судов Черноморского флота было одно, которое еще 1 ноября, ранним утром, почти вплотную подошло к этой эскадре, приняв ее за русскую, — это был пароход «Одесса».

Он должен был выйти из Севастополя вместе с «Владимиром», так как входил в отряд Корнилова, но задержался из-за неисправности в машине и вышел двумя днями позже, надеясь догнать отряд благодаря быстроте своего хода сравнительно с ходом парусных судов.

Он шел по тому же курсу, но все-таки дождливая погода не дала ему возможности отыскать своих у румелийских берегов, и он повернул к югу, окончательно разойдясь с ними. Тут-то, вблизи берегов Анатолии, он и столкнулся с турками.

Темная, ненастная ночь укрыла его, и он продолжал идти теперь уже на восток, чтобы передать о своей встрече эскадре Нахимова. Однако, дойдя до мыса Керемпе, не нашел и этой эскадры. Между тем он получил серьезные повреждения лопастей колес и, кое-как починившись своими средствами, лег на курс в Севастополь.

Так что когда Корнилов, продержавшийся в море еще целую ночь благодаря углю, взятому из трюма «Перваз-Бахры», и все это время истративший на ремонт своего приза, явился, наконец, в Севастополь, там уже знали, что турецкий флот разгуливает в море.