После того, что было на Припяти, дубовая роща у села Милашевичи, где мы остановились на отдых в первых числах июня, показалась нам каким-то исключительно красивым и мирным уголком. Это — в Лельчицком районе Полесья, неподалеку от села Глушкевичи — места нашей стоянки в декабре прошлого года, когда мы взрывали железнодорожные мосты под Сарнами. Народ нас здесь не забыл. Приятно было услышать в этих глухих полесских селах песню про то,

Как хлопцы шагали и в дождь и в пургу

На страх и на лютую гибель врагу,

Как били его богатырской рукой

За древним Путивлем, за Сеймом-рекой.

Эта песня, сложенная одним путивльским партизаном, стала нашим боевым маршем. Народ услышал её здесь во время декабрьской стоянки соединения в Лельчицком районе, и когда мы вернулись, девушки встретили нас нашей же песней. Запомнили её, запала, значит, она им в сердце!

Как далеко разнеслись песни путивлян!

Если считать все петли, которые мы делали в пути, чтобы обмануть противника, сбить его с наших следов, обойти сильный гарнизон, появиться там, где враг меньше всего ждёт, если учесть все отклонения от основного маршрута, выходы на боевые операции, — с начала Сталинского рейда пройдено больше 6 400 километров.

Партизанскую песню, родившуюся в Брянских лесах, Слышал народ под Черниговом, Пинском, Сарнами, Ровно, Житомиром, Киевом, Мозырем. И всюду, где днём раздавалась эта песня, ночью враг испытывал на себе богатырскую руку партизан. За время Сталинского рейда нашим соединением уничтожено 14 железнодорожных мостов, 28 гужевых, пущено под откос 14 эшелонов, потоплено 15 речных судов, разгромлено 6 станций, 7 узлов связи, истреблено больше 6 тысяч гитлеровцев.

Коротким был отдых партизан у села Милашевичи. Только расположились здесь в дубовой роще, как опять к нам начали прилетать с «Большой земли» самолёты с боеприпасами, взрывчаткой, медикаментами, литературой — надо было готовиться к новому, ещё более трудному и далекому походу. Центральный комитет КП(б)У поставил перед нами задачу выйти на Карпаты и нанести удар по горным нефтяным промыслам Дрогобыча, служившим для [114] немцев одним из важнейших источников снабжения горючим Восточного фронта.

Конечно, и на этот раз, готовясь к новому походу, никто из партизан, кроме командования соединения, не знал, куда мы пойдём. Знали только, что предстоит выполнить очень почётную задачу, проникнуть в ещё более глубокий тыл врага, в районы, где он чувствует себя смелее, где опасность для нас во много раз возрастёт, и, главное, знали, что мы опять идём в поход с ведома Сталина.

Каждый вечер возле штаба у костра вокруг товарища Коротченко собирались партизаны, пели песни, беседовали. Каких только вопросов не задавали бойцы товарищу Коротченко, но я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь спросил:

— А куда, Демьян Сергеевич, мы пойдём теперь, в какие края?

Никогда не спрашивать куда, зачем идём, полностью полагаться на командование, стало у нашего народа законом, и я не помню, чтобы кто-нибудь его нарушил, хотя, казалось бы, у бойцов не раз должен был возникать вопрос: почему мы вдруг сворачиваем в сторону, возвращаемся назад, делаем такую петлю?

Когда партизанская колонна неожиданно изменяла маршрут, бойцы обычно запевали:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!

После митинга, на котором Руднев, говоря о предстоящем походе, намекнул, что, возможно, нам придётся побывать в тех краях, где зреет виноград, в лесу долго не умолкала эта песня о Родине.

На одном из самолётов прибыл к нам начальник Украинского штаба партизанского движения генерал-майор Строкач. Он привёз ордена и медали награждённым за отличие в боях. Здесь в дубовой роще Полесья получили правительственные награды несколько сот бойцов и командиров, в числе их все путивляне, начавшие свой боевой путь в Спадщанском лесу. Радостный это был день. Все наши мысли были обращены к товарищу Сталину. Когда вручались награды, каждый из нас думал: это его забота, его внимание, нашего отца, пославшего нас в дальний и славный путь; в каком бы глубоком тылу противника мы ни очутились, всюду Сталин увидит нас, будет следить за каждым нашим шагом, всюду мы будем чувствовать его отеческую заботу, его руководство. И я по глазам видел: [115] скажи сейчас, что надо итти в поход за тридевять земель, в тридесятое царство, и пойдут, ничто не остановит — никакие реки, никакие горы.

Перед выходом в поход на Карпаты с обратными рейсами самолётов была отправлена на «Большую землю» новая партия раненых и больных партизан. Пришлось нам проводить в Москву и Деда Мороза. Как ни крепился старик, зимой для закалки обтиравшийся на воздухе ледяной водой, но здоровье всё-таки сдало. После переправы через Припять Деда Мороза разбил такой ревматизм, что он ни» рукой, ни ногой не мог шевельнуть. В Милашевичи артиллеристы везли своего «папашу» на подводе и кормили его с ложки.

Не хотелось Алексею Ильичу покидать отряд. Прощаясь, он со слезами на глазах говорил своим боевым друзьям:

— Только бы вылечили меня в Москве, а как встану на ноги, я живо к вам прилечу обратно, найду своих хлопцев, где бы они ни были.

12 июня партизанское соединение после напутствия, полученного от товарища Коротченко, выступило в поход на Карпаты. Почти два месяца пробыл с нами Демьян Сергеевич, неся тяготы, лишения и опасности партизанской жизни наравне со всеми бойцами и командирами. Крепко сроднился с ним наш народ. Теперь он получил новое задание Центрального Комитета партии и должен был расстаться с нами. Провожая партизан, товарищ Коротченко долго стоял на дороге, смотрел вслед ротам, с песнями уходившим в даль.

— Какой народ! — сказал он мне, прощаясь. — Если бы мог, обязательно пошёл с вами.

Успех нашего нового похода зависел прежде всего от того, сумеем ли мы появиться на Карпатах так же внезапно для противника, как весной под Киевом.

Выйдя из лесов и болот южного Полесья в поля Западной Украины, мы должны были пройти три области — Ровенскую, Тарнопольскую и Станиславскую, форсировать несколько больших рек, пересечь до десятка железных дорог. Может ли партизанская колонна, растягивающаяся по дороге на 8–10 километров, совершить такой марш скрытно, не обнаружив себя?

За время маневренных действий у нас постепенно выработались свои железные законы партизанского марша. Выступать в поход с наступлением темноты, а при дневном свете отдыхать в лесу или в глухих сёлах. Знать всё, что [116] делается далеко впереди и по сторонам. Не итти долго в одном направлении, прямым дорогам предпочитать окольные, не бояться сделать крюк или петлю. Проходя мимо крупных гарнизонов врага, прикрываться от них заслонами. Небольшие гарнизоны, заставы, засады уничтожать без остатка. Ни под каким видом не нарушать в движении строй, никому не выходить из рядов. Всегда быть готовыми к тому, чтобы через две минуты после появления врага походная колонна могла занять круговую оборону и открыть огонь на поражение из всех видов оружия. Одни пушки выезжают на позиции, а другие тем временем бьют прямо с дороги. Главные силы идут глухими просёлками, тропами, дорогами, которые известны только местным жителям, а диверсионные группы выходят на большаки и железнодорожные линии, закрывают их для противника — рвут мосты, рельсы, провода, пускают под откос эшелоны. Там, где идёт ночью партизанская колонна, — тишина, а далеко вокруг все гремит и пылает. Вступаешь в село — подымай народ на борьбу, используй для этого всё — листовки, радио, агитаторов, вооружай местных партизан, учи их своему опыту, чтобы завтра, когда будешь далеко, позади тебя не затухало пламя пожаров, не умолкал грохот взрывов. Ни в коем случае не говори «мы — путивляне», «мы — шалыгинцы», «мы — глуховцы», забудь названия своих районов. Никто не знает, куда мы идём, и никто не должен знать, откуда мы пришли. Весь народ воюет. И мы только струйка в грозном потоке народа. Пусть враг попробует найти нас.

Строго соблюдая эти законы партизанского марша, мы прошли за месяц 600 километров — обогнули с севера Ровно, повернули на юг между Ровно и Луцком, миновали Тарнополь и взяли направление на запад, к Днестру. По пути было пущено под откос 12 немецких эшелонов, взорвано 13 железнодорожных и шоссейных мостов, и всё-таки наше появление на подходах к Днестру было для немцев настолько неожиданным, что они приняли партизан за десантников, сброшенных на парашютах. По дорогам заметались на машинах отряды жандармерии. Один такой отряд наскочил на нас у города Скалат. Мы стояли тут на днёвке, расположившись на опушке леса. Решив, что перед ними небольшой отряд советских десантников, немецкие жандармы развернулись в цепи и пошли в «психическую» атаку на партизанское соединение, насчитывавшее около двух тысяч бойцов. Мы подпустили этих молодчиков на такое расстояние, что могли позабавиться при виде того, как [117] быстро изменилось выражение их лиц, когда вдруг ожила вся опушка леса, навстречу врагу поднялась лавина партизан и из-за деревьев выскочил эскадрон во главе с Усачем — Ленкиным, следом за которым скакал на своём гигантском битюге живописный Лёша-кавалерист. Жандармов, как ветром сдуло. Остались только автомашины, на которых они прикатили в Скалат.

После этого начался страшный переполох среди немецких властей во всех южных районах Тарнопольской области. Ещё до нашего приближения они удрали из Бучача, Монастырищ и Галича. Теперь всё решала быстрота движения. С 12 июля мы шли параллельно Днестру. Надо было переправиться через Днестр и подойти к нефтяным вышкам Дрогобыча раньше, чем немцы организуют их оборону, сосредоточат против прорвавшихся в горы партизан превосходящие силы.

Разведчики Вершигоры, успевшие уже побывать под Львовом, сообщили, что немцы подняли на ноги все свои гарнизоны в близлежащих городах, что горно-стрелковые полки, следующие из Норвегии на Восточный фронт, задержаны в пути и уже выгружаются из эшелонов. Нашей разведкой был перехвачен документ, из которого мы узнали, что немецкое командование выделило 500 автомашин для переброски войск в горы. В поисках удобной переправы мы двигались вдоль Днестра стремительным маршем, делая за переход по 60 километров. «Теперь промедление — смерти подобно», — говорили командиры бойцам.

Немецкое командование стягивало к переправам через Днестр 4 и 13-е эсэсовские полицейские полки и отряды жандармерии. Но партизаны опередили врага. Темной ночью 15 июля кавалерия Ленкина скрытно подошла к мосту у села Сивки, севернее Галича. С криком «ура» появившиеся из тьмы конники лавой обрушились на ошеломлённую охрану, и она была перерублена, прежде чем успела открыть огонь. К утру партизанское соединение было уже на том берегу Днестра.

Исходным пунктом для удара по нефтяным промыслам мы избрали Чёрный лес, что к западу от города Станислава, у подножья Карпат. Чтобы войти в этот лес, надо было форсировать ещё реку Ломницу. Это была первая встретившаяся на нашем пути река с быстрым горным течением. Мы подошли к ней 16 июля. Немцы к этому времени успели уже выставить у каждого возможного места переправы по батальону пехоты с танками. [118]

Бродов было несколько. С помощью местных жителей мы выбрали наиболее удобные — между сёлами Медыня и Блудники. Здесь я собрал в кулак все наши пушки и миномёты. Чтобы распылить внимание врага, партизанские группы вышли к берегу реки фронтом в 25 километров. Немцам всюду пришлось быть настороже.

В ночь на 17 июля партизанские пушкари и миномётчики обрушили огонь своих орудий на вражеский берег. Сейчас же началась переправа. Одни роты переходили реку, а другие сковывали боем немецкие гарнизоны на флангах — в Медыне и Блудниках.

Бурный поток горной реки валил людей с ног, приходилось итти цепочками, держась за руки, помогать друг другу преодолевать течение. Выбравшись на берег, промокшие до нитки бойцы бросились в атаку с песней о Родине.

В походе на Карпаты наш народ особенно полюбил эту песню. Как грозно подымалась она вдруг во тьме ночи, в грохоте боя!

Какой мощью наливались голоса, когда сотни людей, идя в атаку, вкладывали в слова песни всю гордость своей Родиной, всю свою любовь к ней, всё своё мужество, всю ненависть и презрение к врагу.

Да, и здесь, на Карпатах, как и у себя в Путивле, в Глухове, Шалыгине, Кролевце, мы были на своей земле, хозяевами этой земли.

Тысячи километров прошли мы по дорогам Украины, разжигая пламя партизанской борьбы, пламя народной мести, и враг был бессилен остановить грозное движение наших непрерывно растущих колонн. Не смог задержать он нас ни на Днепре, ни на Припяти, ни на Днестре. Не задержит и здесь. Партизаны говорили: пусть хоть сто тысяч чертей выставят против нас немцы, мы пробьём себе дорогу к нефтяным промыслам.

Стремительной атакой оборона немцев на Ломнице между сёлами Медыня и Блудники была прорвана. Вражеские батальоны, стоявшие в соседних сёлах, не смогли притти на помощь атакованным: они сами с минуты на минуту ждали нападения партизан. Переправа была закончена благополучно. Не повезло только овцам. Мы гнали с собой [119] на Карпаты для продовольствия большую отару овец. На Ломнице много их было унесено быстрым течением.

Продолжаем марш к Чёрному лесу. На подходе к нему, когда наши подрывники взрывали мост на дороге Станислав — Калуш, над хвостом колонны закружились немецкие самолёты. Они давно уже охотились за нами. Наконец напали на след партизан! На радостях один немецкий разведчик подлетел к мосту на небольшой высоте. Как раз в этот момент раздался взрыв. Воздушная волна отшвырнула самолёт в сторону, как щепку.

Партизанские батальоны быстро втягиваются в лес. Над нами пронзительно воют «Мессеры» с жёлтыми крестами на фюзеляжах, пикируют к самым деревьям, точно пытаясь разглядеть, что делается в чаще. А партизаны посмеиваются:

— Теперь ищи-свищи, господин Мессершмитт!

Закончился поход степными просторами, отгремели схватки на водных рубежах и у железнодорожных переездов. На коротком отдыхе в Чёрном лесу, вокруг разведенных в ямках костров, у всех одна мысль: что ждёт в горах — на крутых лесистых склонах и в ущельях Карпат?

Командование отрядов знало, что собирается гроза. Со всех сторон к горам подтягивались эсэсовские и горно-стрелковые полки немцев. На границе Чехословакии, до которой горными дорогами оставалось всего несколько десятков километррв, сосредоточивались венгерские полки. Проморгав нас на речных переправах, враг надеялся теперь захлестнуть партизанское соединение в горах огромной петлёй.

Перед выходом из Черного леса у дороги к нефтяным промыслам нас подстерегал 4-й эсэсовский полк, расположившийся в селе Росульна. В ночь на 19 июля, когда мы двинулись к вершинам Карпат, я приказал атаковать этот полк двум нашим командирам — Бакрадзе и Матющенкб.

Они были из тех командиров, которых партизаны особенно ценили: пожилые люди с большим опытом мирной советской работы. Искусству воевать они учились уже на наших глазах, в партизанской жизни.

Фёдор Данилович Матюшенко до войны председательствовал в колхозе. У нас он первое время был комиссаром Шалыгинского отряда. Потом, подучившись, сам стал командовать, отличился в бою у села Блитча. Это он загнал немцев в Тетерев, топил их в реке, как щенят.

Давид Ильич Бакрадзе — в прошлом инженер-строитель. Мы приняли его к себе в Старей Гуте, куда он бежал из немецкого концентрационного лагеря. Наши бойцы прежде [120] всего полюбили его за то, что он грузин. Всем было очень приятно, что среди нас, народных мстителей, украинцев, белоруссов, русских, появился отважный человек грузинской национальности. Понравился он и тем, что обладал поистине богатырской силой. До него самым сильным человеком среди наших партизан считался Кульбака, командир глуховцев. Бакрадзе вызвался побороть Кульбаку одной рукой и поборол, вмиг положил на обе лопатки. Он был назначен сначала в батарею к Деду Морозу. Артиллеристы смеялись: «Теперь нам не страшно: где кони не вытащат пушек, там наш Давид-грузин на руках перетащит их». Ещё больше полюбили партизаны Бакрадзе, когда узнали его поближе. В богатырском теле жил богатырский дух. Боевой приказ был для него, святая святых. Ничто и никто, никакие трудности не могли помешать ему выполнить приказ с исключительной точностью. Старые солдаты могли бы поучиться дисциплине у этого инженера.

Посылая Бакрадзе в Росульна, я дал ему две роты путивлян и приказал ворваться в село с запада.

— Старайтесь произвести впечатление, что вас по крайней мере втрое больше. Гоните немцев на северо-восточную окраину, там их встретит Матющенко.

Как всегда, Бакрадзе выполнил приказ совершенно точно. Его не надо было учить, как произвести на врага сильное впечатление. Снять немецкое охранение без выстрела, под покровом ночи внезапно ворваться в село, устроить тарарам — это он любил больше всего, так же как хитрый Матющенко любил наводить на врага страх видимостью окружения. Пока происходило побоище на улицах Росулька, — Бакрадзе гнал немцев на Матющенко, а Матющенко гнал их обратно на Бакрадзе, — главные силы партизанского соединения со всем своим обозом спокойно прошли стороной на село Маняву.

От Манявы начался подъём к промыслам Биткув и Яблонов. Он оказался куда трудней, чем мы думали. Дорога вилась по лесистому склону крутизной в сорок пять градусов. С нами было более трехсот подвод с грузом. Скоро все лошади стали мокрые, в мыле. Пришлось тащить на руках и повозки, и груз, и пулемёты, и орудия. Одна лошадь выбьется из сил, поскользнётся, упадёт, и вся колонна останавливается. Объехать повозку нельзя: дорога очень узкая, по существу и не дорога даже, а тропа, и по обе стороны её — крутой подъём, лес, камни, поваленные бурей деревья. Двигаемся, как по рву или оврагу. [121]

Даже конные связные с трудом пробирались вдоль колонны, когда она двигалась по этой дороге. Только пятнадцатилетний Иван Иванович, сменивший за время наших рейдов десятка два верховых лошадей, подбирая их к своему маленькому росту и, наконец, раздобывший где-то шустрого коняшку ростом с собачку, носился на нём в толкучке обоза, как по полю, вихрем.

Немцы, несмотря на всю суматоху, которую они подняли в окрестностях, вернее, из-за неё, прозевали наш выход в горы и обнаружили нас на склонах Карпат уже с воздуха. Обнаружить нас было нетрудно, так как в горах ночного времени нам стало нехватать, приходилось продолжать движение уже при свете дня.

Пронеслись над дорогой воздушные разведчики, и вскоре начались налёты штурмовиков. Собьём ружейно-пулеметным огнём одну машину, грохнется где-нибудь в горах, остальные отвяжутся, но ненадолго. Только успеем оттащить в сторону убитых лошадей, расчистить дорогу от раскрошенных повозок, как слышим — опять ревут самолёты, рвутся бомбы. Людям есть где укрыться — кругом лес, вековые деревья, а обоз всё время под бомбами и огнём немецких штурмовиков. Чтобы спасти лошадей, стали при появлении авиации выпрягать их и втаскивать по крутым склонам в лес.

Так вот и двигались шаг за шагом к вершинам Карпат, острыми зубцами закрывавшим горизонт: поминутно выпрягали и запрягали испуганно упиравшихся лошадей, с лопатами и топорами в руках прокладывали себе путь по узкой дорожке, заваленной расщеплёнными деревьями, развороченной землёй, расколотыми камнями, изрытой бомбами, да время от времени хоронили под гранитными глыбами кого-нибудь из своих боевых товарищей, павшего при очередном налёте немецких бандитов, клялись отомстить врагу.

И отомстили, отомстили так, что враг обезумел от ярости. На горизонте десятки вышек. Дрогобычская нефть!

В ночь на 20 июля все наши батальоны выслали под прикрытием автоматчиков группы подрывников для уничтожения нефтяных промыслов.

Пламя пожаров озарило склоны Карпатских гор. Партизаны любят ночь, тишину, но тут и ночью было светло как днём, а от горящей нефти стоял кругом такой треск, воздух так дрожал, что не было слышно гула моторов немецких самолётов, не дававших нам покоя даже ночью. [122]

Враг метался с места на место, но помешать нам не мог. Мы нападали одновременно на все участки.

Спасибо нашим неизвестным друзьям-помощникам, рабочим и инженерам-нефтяникам. Незаметными горными тропами приводили они партизан к вышкам и силовым установкам. Один из наших здешних друзей показал, где проходят трубы подземного нефтепровода Биткув — Яблонов. Свыше 50 тысяч тонн горючего выпустили партизаны с его помощью из этого нефтепровода в горную речку Быстрицу. Это был поляк, инженер. Фамилии его, как и многих других наших помощников, к сожалению, не удалось узнать. Сделав своё дело, он исчез так же таинственно, как и появился в лесу среди партизан.

Несколько ночей подряд бушевали пожары на нефтепромыслах Биткув и Яблонов. Днём диверсионные группы партизан укрывались в лесах, но как только наступала ночь, в горах снова вспыхивали столбы огня, окрестность оглашалась треском горящей нефти. Утром уже солнце взойдёт, а склоны гор ещё закрыты чёрными тучами дыма.

Это было у границ Чехословакии. Здесь в огне и дыму, под грохот взрывов и треск пожаров мы провели в лесу на поляне собрание, на котором стоял необычный вопрос. Почти за год до этого к нам в Брянские леса пришло из 47-го венгерского полка восемь солдат-перебежчиков, русинов, насильно мобилизованных немцами. Мы выполнили их просьбу — зачислили бойцами в свой отряд. Они прошли с нами от Старой Гуты до Карпат, оказались хорошими товарищами, храбрыми бойцами. И вот у нас при подходе к границе Чехословакии возникла мысль отправить их к себе на родину, чтобы они помогли своим землякам, нашим зарубежным братьям, перенять опыт борьбы советских партизан. Этот вопрос и стоял на собрании. Собственно говоря, это было не собрание, а просто дружеские проводы товарищей по борьбе. Высказали свои пожелания, дали советы, снабдили оружием, продовольствием и крепко пожали на прощание руки.

За время рейдов на просторах Украины мы привыкли к полной свободе манёвра, к тому, что всегда могли свернуть с дорог в любую сторону, к стремительным маршам. С огромным обозом, гуртом скота мы делали на равнине за ночной переход до шестидесяти километров. Иное дело в горах, где нам пришлось двигаться тропами по крутым склонам и узким лощинам рек. Здесь с нечеловеческими усилиями мы продвигались за ночь на 5–6 километров. Противник, [123] конечно, воспользовался этим. Имея в своём распоряжении шоссейные дороги, автотранспорт, гитлеровцы быстро заперли все выходы из гор и начали сжимать кольцо окружения. Теперь немцы были совершенно уверены, что мы попались в ловушку. В Надворной нас караулил 6-й эсэсовский полк, в Яремче — 26-й, в Печенижене — 347-й горно-стрелковый.

Выполнив свою главную задачу, — с 19 до 24 июля было взорвано 41 нефтяная вышка, 13 нефтехранилищ, три нефтеперегонных и один озокеритный заводы, — мы вышли в лощину реки Гнилицы. Немецкие и венгерские войска занимали уже все высоты, господствовавшие над этой лощиной, укрепляли их, рыли в каменном грунте окопы.

Враг держался оборонительной тактики. Он рассчитывал нас измотать, заставить израсходовать все боеприпасы, а тем временем стянуть вокруг кольцо такой плотности, чтобы ни один человек не мог вырваться из него. Немецкое командование, как показывали пленные, отдало приказ во что бы то ни стало захватить меня живьём.