Затишье в Спадщанском лесу, наступившее после 4 июня, продолжалось недолго. Немецкое командование, готовясь к большому летнему наступлению 1942 года, в обход Москвы на Волгу, перебрасывало на восток все свои свободные резервы. Мы стояли на пути их, держа под ударом железнодорожную магистраль Конотоп — Курск. Это заставило противника выделить против партизан северной Сумщины несколько венгерских полков, предназначавшихся для фронта.

18 июня мадьярские части начали надвигаться на Объединённые отряды со стороны Путивля и со стороны Кролевца. 20 июня завязались ожесточённые бои. Противник силой до трёх полков с танками предпринимал одну атаку за другой одновременно против всех отрядов, стремясь их окружить и прижать к болотистым берегам Клевени. На следующий день запылали подожжённые мадьярами сёла на правом берегу реки, где защищались наши братские отряды. Путивльский отряд был зажат в северо-западном углу Спадщанского леса вместе с объединённым штабом. Оставался один выход отсюда — через речку, болотами на горящие Литвиновичи.

Решено было оторваться от противника.

В ночь на 22 июня после двухдневного тяжёлого боя путивляне переправили на другой берег по узенькому мостику, сложенному из нескольких бревен, жердей и досок, весь свой обоз и болотом, местами на руках, протащили его до Литвиновичей, откуда вместе с защитниками этого горящего села двинулись на Воргол, который тоже горел.

К утру все Объединённые отряды, оторвавшись от противника, были уже в лесу Марица. Можно было итти дальше на север, в Брянские леса, путь туда был свободен, но нам нельзя было ещё удаляться от железной дороги Конотоп — Курск, по которой опять один за другим шли в сторону фронта немецкие воинские эшелоны. Объединённые отряды направились из леса Марица на восток, к границе [71] Курской области, параллельно железнодорожной магистрали, с тем чтобы продолжать на ней подрывную работу.

23 июня, перейдя у села Берюх снова на левый берег Клевени, партизанское соединение вышло к железной дороге Хутор Михайловский — Ворожба. Братские отряды расположились здесь в лесах по обе стороны этой дороги, а Путивльский с объединённым штабом, выдвинувшись километров на десять к югу, в сторону магистрали Ворожба — Курск, занял бывший Софронтьевский монастырь у села Новая Слобода.

Таким образом партизанское соединение расположилось в углу двух железных дорог, вблизи узловой станции Ворожба, до неё от монастыря около 20 километров.

1 июля наши подрывники уже ознаменовали начало своей деятельности в районе Ворожбы одновременным взрывом двух мостов на Сейме: железнодорожного — у станции Теткино и гужевого — у села Корыж. В этот же день были уничтожены паром у села Марково и паром на дороге Конотоп — Путивль.

Только что оторвавшись от противника, мы снова навлекали его на себя, но в создавшейся обстановке это было неизбежно. Без тяжёлых оборонительных боёв нельзя было держать под ударом немецкие коммуникации в районе, наводнённом войсками оккупантов. Поэтому мы и выбрали для месторасположения своих баз бывший Софронтьевский монастырь и прилегающий к нему лес, представлявшиеся нам удобными оборонительными позициями.

Новослободский, или Монастырский, как его называли раньше, лес тянется полосой в шесть-семь километров между сёлами Новая Слобода и Линово по высокому берегу обширного торфяного болота в долине Сейма. Когда въезжаешь в лес из Новой Слободы, дорога, вьющаяся среди зелёных зарослей, круто поднимается на изрезанную оврагами гору, к бывшему монастырю, стоящему в самой высокой части леса. Здесь торфяники сгибают его с юга на восток, так что монастырь высится на горе, полуокружённой болотом. В ясные дни местность отсюда просматривается на десятки километров, на горизонте за Сеймом видна Ворожба.

У ограды монастыря растут по лугу вековые дубы в два обхвата толщиной. Дальше по дороге на Линово местность понижается, лес становится моложе и гуще, среди дуба появляются клён и вяз, а у Линова — сплошные заросли орешника и ольхи. До войны бывшие монастырские дома и огромный фруктовый сад за каменной оградой принадлежали [72] нашей детворе. Это был шумный детский городок. Он так и назывался — Городок. Когда мы пришли сюда, в Городке было пусто. Двор зарос травой. Нас встретил один лесник — Георгий Иванович Замула, ни за что не желавший расстаться со своим родным лесом. Наши разведчики уже раньше навещали его здесь по разным делам. У него всегда можно было получить полезные нам сведения и перебыть в безопасности день, другой. Он был тут полным хозяином. Немцы не решались заглядывать в монастырь, так как ходил слух, пущенный, вероятно, самим же лесником, что туда подземным ходом часто проникают партизаны, которые будто бы живут в тайных лесных пещерах. Здесь действительно есть какой-то полуразвалившийся подземный ход. Кажется, он соединял в своё время монастырь со скитом, выстроенным монахами в самой чаще леса. Есть тут и пещеры, тоже, вероятно, вырытые монахами. Нас это, конечно, мало интересовало, хотя, может быть, кто-нибудь из партизанских разведчиков и укрывался когда-нибудь от непогоды в этих старинных тайных убежищах. Больше интересовались ими ребятишки соседних сёл, которых привлекал сюда фруктовый сад. От этих ребятишек, лазивших по пещерам с деревянными кинжалами, воображая себя партизанами, Замула, не выходя из леса, узнавал всё, что происходило в районе.

Как только мы пришли к монастырю, Замула вступил В отряд, чтобы защищать свой родной лес. Он знал, что противник идёт следом за нами и что мы намерены принять здесь бой. Пришлось зачислить в отряд и кое-кого из здешних «пещерных партизан», оказавшихся сыновьями наших бойцов.

Вижу — шныряет по шалашам какой-то незнакомый мальчуган лет четырнадцати, кого-то ищет. Спрашиваю:

— Чего тебе?

— Батьку шукаю.

— А ты кто такой?

— Иван Иванович Черняк.

— Что же ты, Иван Иванович, тоже в партизаны собрался?

— Чего мне собираться? Мы с Замулой давно уже здесь в лесу базируемся.

После появления этого Ивана Ивановича всех подростков в отряде стали величать по имени и отчеству, и они сами себя так величали.

Взорвав мосты на Сейме в районе Ворожбы, наши [73] группы подрывников с боевым прикрытием ушли на главную железнодорожную магистраль, а основные силы Путивльского отряда, оставаясь на месте, отвлекали войска противника на себя. Уже 3 июля все сёла вокруг Новослободского леса были заняты немцами и мадьярами. Противник стянул сюда три полка.

Кольцо вражеского окружения оказалось таким плотным, что связные, посланные нами ночью через болото в братские отряды, вернулись назад, нигде не сумев проскочить. Немцы, заняв гарнизонами разбросанные по торфяникам посёлки рабочих, стерегли все проходы через болото. Послали ещё несколько пар связных, и только одной из них удалось топким участком болота по горло в воде и грязи пройти в темноте незаметно мимо немцев. Это было уже в ночь на 6 июля, после двухдневного боя с противником, наступавшим на Монастырский лес с трёх сторон.

Рассчитывать на то, что одному нашему отряду удастся своими силами прорвать кольцо окружения, нельзя было. Мы надеялись на помощь братских отрядов. Но противник это учёл и выставил в их сторону сильный заслон. Видны были танкетки, курсировавшие далеко на возвышенности севернее Новой Слободы и за болотом. Эти танкетки, не принимавшие участия в наступлении, тревожили нас больше всего.

6 июля с утра противник под прикрытием артиллерийского огня ворвался в лес и начал быстро продвигаться вдоль центральной дороги со стороны Линово к монастырю. Одновременно он прочёсывал опушки. Группа Карпенко, занимавшая оборону по опушке против Линово, сразу же оказалась в тылу противника. Отрезана была и отдалённая от штаба группа Деда Мороза. Окружив эти группы, засевшие в чаще мелколесья и кустарника, мадьяры по центральной дороге приблизились к шалашам штаба, стоявшим на склоне монастырской горы. Их отделяла от штабных шалашей только небольшая лесная ложбинка.

Штаб прикрывали одна боевая группа и комендантская команда — несколько десятков бойцов во главе с Базимой. Они окопались возле самых шалашей. Там был молодой дубовый лес, он весь просматривался, а деревья насквозь простреливались. За ними стояли обозы, теснившиеся всё ближе и ближе к монастырской ограде, за вековые дубы. Под этими же дубами лежали раненые. Противник пытался зажать нас на этой горе, нависшей над болотом, и уничтожить артиллерийским огнём. Из Новой Слободы и со стороны [74] рабочих посёлков немецкая артиллерия непрерывно била по монастырю. Разбитая снарядами колокольня осыпалась от сотрясения. Весь двор был завален кирпичом.

Под монастырской кручей на дороге, проходящей краем болота, завязалась рукопашная схватка. Группа партизан, занимавшая здесь оборону, пошла в контратаку, чтобы отбросить отряд мадьяр, пытавшийся обойти низом центр нашего сопротивления, ударить во фланг и прорваться к ограде монастыря. В этой рукопашной схватке геройски погиб хозяин Новослободского леса лесник Замула.

Положение уже было такое, что обоз пришлось втягивать за ограду, хотя артиллерия противника крошила там всё. Тяжело раненые переползали с места на место, ища какого-нибудь уголка, защищённого если не от снарядов, то от разлетавшихся повсюду осколков кирпича.

Раненые готовились к рукопашной — все, кто ещё в состоянии был держать в руках оружие, встали у проломов ограды. Казалось, что не остаётся ничего больше, как драться здесь до последнего человека. Нельзя было уже рассчитывать, что братские отряды успеют притти на выручку.

Целый день по всей изрезанной оврагами площади леса происходили самостоятельные, изолированные одна от другой схватки. Бойцы, расстрелявшие все патроны, вырывали оружие из рук немцев и мадьяр и продолжали драться.

С наступлением темноты к монастырю стали прорываться партизаны с отдалённых участков леса. Последним вырвался из окружения Дед Мороз со своей группой.

Весь отряд собрался на монастырской горе, люди изнемогали от усталости. Три дня они ничего не ели, не пили, не отдыхали. Они могли бы ещё продержаться, но патронов уже почти не оставалось. Это всегда было самое страшное для нас.

Что будем делать завтра, если за ночь братские отряды не помогут нам прорвать кольцо окружения? Я знал, что этот вопрос у всех на уме, но вслух его никто не задавал. В трудных случаях люди рассуждали про себя так: раз мне тяжело, значит, всем тяжело, о чём же тут разговаривать? А в те дни, когда мы дрались, окружённые в Новослободском лесу, на фронте немцы рвались к Дону и Волге. И если мы в такое время отвлекали с фронта несколько полков противника, одного сознания этого было для наших партизан вполне достаточно, чтобы не беспокоиться о своей судьбе. Когда дерёшься в таких условиях, в каких приходилось [75] драться нам, и знаешь, что на фронте происходят решающие события, особенно ясно чувствуешь, что твоя судьба — капелька в судьбе советского народа.

Вечером, когда все собрались на монастырской горе, мы услышали вдруг ружейно-пулеметную стрельбу за болотом, в тылу противника, и прежде чем мы поняли, что это пришли к нам на помощь братские отряды, оттуда же, где вспыхнула стрельба, донеслось пение. Стрельба была ясно слышна, а пение едва-едва, как будто стреляли близко, а пели где-то очень далеко. Что-то в этом пении мне сразу напомнило годы гражданской войны, Царицын, Каховку, Перекоп. Только потом уже я уловил родной мотив «Интернационала» и невольно стал подпевать: «Это есть наш последний и решительный бой». Бывает так, случается с тобой что-то, и кажется тебе, что много лет назад происходило то же самое. Вот такое чувство испытывал я тогда. Как будто бы 1919 год, и я — красноармеец, только что вступивший в партию большевиков.

То, что произошло, похоже было на сказку. В темноте с пением «Интернационала» бросившись в атаку, наш братский отряд конотопцев обратил в бегство танкетки, выставленные противником в качестве заслона по ту сторону болота. Конотопцы заняли рабочий посёлок, расположенный против монастыря. В кольце окружения Новослободского леса была пробита брешь, в нее мы и проскользнули под покровом ночи. Рассвет нас застал уже далеко от монастыря, на дороге, проходящей другой стороной болота. Из низины нам было хорошо видно, как на освещённой утренней зарёй возвышенности у Новой Слободы какая-то колонна противника развёртывалась в цепь для наступления на лес. Наша колонна, растянувшаяся по совершенно открытой дороге, тоже была как на ладони перед противником. Но взоры мадьяр были прикованы к лесу, ни один не взглянул в сторону болота. Мы прошли незамеченными.

Отсутствие боеприпасов не давало нам возможности продолжать борьбу в этом районе, наводнённом регулярными частями противника. Решено было двигаться обратно в Старую Гуту. Наши подрывники тем временем сделали своё дело на железной дороге. Пока мы отвлекали на себя противника, они пустили под откос в районе Ворожбы ещё два воинских эшелона, один из них с танками.

Мы поджидали возвращения подрывников в Казённом лесу за селом Бруски. Это километров 15 от Новой Слободы, на границе Курской области. Здесь мы узнали о [76] страшном злодействе, которое совершили немцы и мадьяры в Новой Слободе и окружающих её деревнях. Обнаружив, что партизаны исчезли, ни в монастыре, ни в лесу никого нет, они вернулись в Новую Слободу и стали уничтожать в отместку мирных жителей. Гитлеровцы, как бешеные, бегали по дворам, хатам, стреляли из автоматов направо и налево, швыряя гранаты в окна, подвалы, сараи, закалывая детей кинжалами. В течение может быть получаса было убито 700 стариков, женщин, детей. Потом на всех убитых, в том числе и на грудных младенцев, был составлен поименной список, как на расстрелянных партизан. Этот список немцы и мадьяры увезли с собой в доказательство того, что отряд Ковпака уничтожен. Так эти подлые трусы боролись с партизанами.

Разведчики сообщили, что в Новой Слободе осталось много тяжело раненых, сумевших уползти из заваленных трупами хат и прятавшихся на огородах, в ямах и оврагах. Чтобы оказать им помощь, были немедленно посланы под прикрытием группы автоматчиков наши медработники. Девушки эти знали, что не было на свете более подлых злодеев, чем гитлеровцы, но то, что они увидели в Новой Слободе, буквально перевернуло их души. Мы старались беречь девушек, не брали на очень опасные операции, но после того, как они побывали в Новой Слободе, их нельзя было удержать. Была у нас замечательная медсестра Галина Борисенко, пришедшая в Путивльский отряд ещё осенью 1941 года, когда народ только собирался в Спадщанском лесу. Эта высокая, энергичная, мужественная девушка плакала навзрыд, если её не брали в бой. Вот что такое была Новая Слобода, вот как мирные советские люди становились народными мстителями.