Глава XII
КРАСНЫЕ И БЕЛЫЕ
Возле бакалейной лавки мы с Гавриком увидели станционных ребят. На вытоптанной дорожке они играли в костяшки – в альчики. Игру вели Пашка Бочкарев и Мишка Шевченко.
Пашка Бочкарев, толстый, с красными щеками, все время проигрывал. Он неуклюже нагибался, ставил на кон разрисованные альчики и медленно крутил между пальцами свинцовый биток. Мишка Шевченко был проворнее: тонкий, худощавый, он ловко сбивал с кона Пашкины костяшки и хохотал, широко раскрывая рот.
– Эге, – говорил он, – были ваши, стали наши!
Пашка проигрывал альчики один за другим. Он краснел, пыхтел, ругался. Наконец не выдержал, повернул фуражку козырьком назад, подошел к Мишке поближе и ни с того ни с сего съездил его по носу. Кровь брызнула у Мишки из носа фонтанчиком.
– За что бьешься? – крикнул Шурка Кузнецов, выбираясь из толпы ребят.
Пашка испуганно пробормотал:
– А за то, что играет не по правилам. Пусть, когда бьет казанки, не мухлюет.
– Врет он, я не мухлюю, – плаксиво закричал Мишка.
Он знал, что если Шурка Кузнецов за него заступится, так никто уже не посмеет его тронуть Шурка был парень горячий, – что попадется под руку, тем и саданет.
Тут подошли Афонька Кипущий и Ванька Махневич.
Афонька, не разобрав толком, в чем дело, набросился на Пашку сзади и схватил его за шиворот.
– Постойте, – лениво протянул Ванька Махневич. – Чего это вы все за Мишку? Я знаю его, он всегда в игре мошенничает.
Афонька отпустил Пашкин ворот. Пашка круто повернулся и тут же на месте рассчитался с ним: подряд два раза дал ему в ухо и по лбу.
– Вот тебе, чертов апостол! Не лазь, куда не просят!
Драка разгорелась бы вовсю, если бы не вмешались мы с Гавриком.
– Вы чего тут деретесь? – басом спросил Гаврик.
– Не, никто не дерется, – спокойно сказал Ванька Махневич.
Гаврик посмотрел на Мишку, у которого все лицо было разрисовано кровью, и на Афоньку Кипущего, который держался за левое ухо.
– Видать, что вы мирно беседовали, – сказал Гаврик. – А теперь что делать думаете?
– По домам пойдем, – сказал Шурка Кузнецов. – Мне голубей кормить пора.
Мишка Шевченко нагнулся и стал собирать альчики. Оба кармана он набил костяшками.
– Отдай мою белую! Чего хапаешь? – закричал Афонька.
– На, подавись! – крикнул Мишка.
Он бросил наземь костяшку, сунул руки в оттопыренные карманы штанов и зашагал по дороге.
Гаврик подскочил ко мне и зашептал в самое ухо:
– Я пойду его уговаривать, а ты этих организуй. Только Афоньку не бери – он разболтает.
– Ладно, сам знаю, – сказал я.
Гаврик бросился догонять Мишку, а я остался с ребятами.
Афонька подобрал с земли белую костяшку и тоже пошел прочь.
– Ребята, – тихо сказал я и поманил рукой Шурку, Пашку и Ваньку Махневича.
Афонька обернулся.
– Вы чего это? – подозрительно спросил он.
– Да так, чего ты привязываешься? – ответил я. – Иди куда шел.
Но Афонька не хотел уходить.
– Я знаю, вы что-то надумали, а мне не говорите. Вот когда тебе пистоны нужны были, Гришка, тогда ты со мной говорил? А теперь – так без меня.
– Ну, ладно, оставайся, – сказал я.
Мы впятером уселись на ступеньках бакалейной лавки.
На площади перед крыльцом и на улице, что примыкала к лавке сбоку, было пусто и тихо. Только на другом конце площади у плетня стояла казачья бричка, в которую уткнули морды две гнедые сухопарые карачаевки.
Долго я мялся, не зная с чего начать.
Наконец сказал:
– Ребята, как вы думаете, в Кубани вода мерзлая?
– Конечно, мерзлая, – ответил Пашка и посмотрел на меня с удивлением.
– А сколько верст будет до Курсавки?
– Говорят, сорок. А что? – насторожился Шурка Кузнецов и придвинулся ко мне поближе. – Разве слышно что?
– Да нет, ничего не слышно. Я просто так. А вы знаете, что в станице делается?
– Ну, что делается? – спросил Шурка.
– Неужели же ничего не знаете?
– Да что ты тянешь! – рассердился Шурка. – Говори толком!
– А ты сам пойди да узнай, что там делается, если ты такой быстрый.
– Ну, что ж, и пойду, – сказал Шурка.
– Пойди, пойди, – сказал я. – Тебя либо нагайкой отстегают, либо – на веревку.
– Вы потише, – прошептал Афонька. – Вон казак коней запрягает.
На том краю площади казак повернул дышло брички, завел коней, надел постромки и зацепил вожжу. Потом вскочил в бричку и стоя поехал.
– Хаустов, – сказал Пашка. – Наверно, опять с донесением к коменданту приезжал.
– У, хамлюга, – прошептал Шурка Кузнецов, провожая глазами казака в серой папахе с красным вершком. – Вот так бы и смахнул его с брички, кабы винтовка была!
– Слушай, Шурка, – сказал я. – И вы, ребята, слушайте. Давайте отряд соберем – Хаустовым вершки сбивать будем, а?
Афонька встал с нижней ступеньки и отошел от крыльца шага на два.
– Ты что? – сказал он. – Хочешь, чтобы попало всем? Брось, брат, не выдумывай! Не пойду в твой отряд. Всем расскажу, куда ты нас тянешь.
– Ну что ты раскудахтался? – остановил я Афоньку. – Видно сразу, что ты дурак, шуток не понимаешь. Ну какой у нас может быть отряд? Где у нас винтовки?
Шурка Кузнецов сразу понял, что я нарочно на попятный иду, – боюсь, как бы Афонька все дело не испортил.
Он подмигнул мне и сказал:
– Давайте мы два отряда организуем: один – ты, другой – я. В красных и в белых играть будем. Только уговор – в ухо не бить, а то у Афоньки вон до сих пор ухо словно помидор спелый.
Я хлопнул Шурку по плечу:
– Вот это дело! Два отряда еще лучше будет.
Афонька растерялся. Он глупо улыбался и поглядывал то на меня, то на Шурку.
– Пошли, ребята, пошли по домам, – сказал я, подымая со ступенек Пашку и Ваньку Махневича.
Мы зашагали через площадь и вышли на Вокзальную улицу.
У калитки Афонькиного дома мы остановились.
– Вот что, Афонька, – сказал я ему на прощанье. – У тебя, кажется, нож острый есть. Так вот ты нам палок побольше нарежь кизиловых. Они у нас заместо винтовок будут.
– Ладно, – сказал Афонька, – нарежу. А в чьем отряде я буду?
– В моем, – сказал Шурка. – Начальником штаба.
– Нет, я его к себе возьму, – сказал я, – помощником атамана.
Афонька пыхтел от удовольствия.
– Ну, прощай, Афоня, режь палки потолще! – крикнули мы ему и побежали по улице.
За углом мы остановились, и все разом захохотали:
– Начальник штаба!
– Помощник атамана!
– Апостол чертов!
– Сорокопудило!
– Вот наскочили так наскочили! Чуть не влопались!
Отделавшись от Афоньки, мы опять заговорили об отряде. Я рассказал ребятам, что отряд должен раздобыть оружие и патроны. Потом взял с каждого клятву, что никто не откроет нашей тайны ни отцу, ни матери, ни наяву, ни во сне, ни под угрозой, ни под пытками.
Шурка Кузнецов и Пашка Бочкарев произнесли клятву громко и торжественно, а Ванька Махневич – еле ворочал языком.
Мы только и разобрали:
– Ни отцу, ни матери…
Вдруг Шурка Кузнецов нахмурился и спросил:
– А зачем это Гаврик с Мишкой Шевченко пошел?
– В отряд его звать, – сказал я.
– Мишку в отряд?
– А что?
– Так у него же брат офицер. Шкуринец. Я сам видел, как он к ихнему дому на коне подъезжал. В погонах золотых и волчий хвост на башлыке. Пропали мы теперь!
– Подожди, Шурка, – сказал я. – Может, Гаврик еще не говорил с ним. Бежим искать их.
Мы все четверо побежали по поселку.
Уже темнело.
– Гаврик! – кричали мы на всю улицу. – Гаврик!
Мы наткнулись на Гаврика у Кондратьевских номеров. Он шел один.
– А где Мишка? – спросил я тревожно.
– Домой пошел.
– А ты ему сказал?
– Сказал.
– Ну, брат, беда теперь. Нарвались на шкуринца.
– На шкуринца? – переспросил Гаврик. – Где же вы нарвались?
– Да не мы, а ты на Мишку нарвался. У него же брат офицер.
Гаврик так и присел.
– А ведь и верно!.. Вот черт, как же это я промахнулся? – сказал он и хлопнул себя ладонью по лбу. – То-то он вилял… Мы, говорит, офицеры, за неделимую единую… Я даже сперва и не понял, чего это он плетет.
– Ну, теперь рассуждать нечего, – сказал я. – Беги, разыщи Мишку и скажи ему: «Я, мол, тебя проверял – большевик ты или кадет. Хорошо, что ты не согласился в отряд идти. А то бы я сразу тебя атаману представил. Ну, а теперь я вижу, что ты наш, самый настоящий офицер-казак». Так и скажи ему.
– Он поверит, – поддакнул Шурка.
Гаврик рванулся и сейчас же пропал в темноте. Слышно было только, как он шлепал по мерзлым лужам.
Мы долго стояли у Кондратьевских номеров под навесом и прислушивались к каждому шороху вдали.
Наконец услышали топот – кто-то бежит. Это он, Гаврик.
Мы кинулись к нему навстречу.
– Ну, что?
– Все сказал, что надо.
– А он?
– Поверил дурак.
Мы облегченно вздохнули и молча пошли домой.
