Процедура распределения вчерашних курсантов по действующим полкам Космофлота являлась наполовину лотереей, наполовину праздничным шоу. Кроме того, в общем и целом она наталкивала на мысли о работорговле давно минувших исторических эпох – в том смысле, что от личного желания самих распределяемых зависело очень мало.

От чего на самом деле зависело решение выпускной комиссии, курсанты вообще не знали. Безусловно, на решение влияли личные и профессиональные навыки распределяемых, но далеко не всегда и не скажешь, что впрямую. Хороший стрелок легко мог угодить вовсе не в стрелки, а, к примеру, в заправщики, хотя справедливости ради следовало согласиться: чаще хороший курсант-стрелок распределялся всё-таки в подразделения, так или иначе связанные именно со стрельбой. Будущих космолётчиков учили много чему: водить корабли, большие и малые; прокладывать курс вручную, без космогаторских компьютеров, но, разумеется, с доступом к картографическим базам и мощным судовым вычислителям; учили чинить вышедшее из строя оборудование и приборы; вести огонь из всех мыслимых и немыслимых видов оружия (к некоторым слово «огонь» и применить-то толком было нельзя); учили выживать с минимумом снаряжения на безлюдных землеподобных планетах (на планетах, где человек не мог пребывать без скафандра, с аварийным выживанием, как правило, было совсем уж худо); учили полевой и пустотной медицине, чтобы любой офицер Космофлота везде и всегда был в состоянии оказать первую помощь, а буде возникнет нужда – и роды принять, и аппендицит кому-нибудь благополучно вырезать; учили разгадывать шифры, криптограммы и разнообразные практические головоломки; учили технике допроса и дознания; разумеется – рукопашному бою и бою с применением подручных предметов, как при действующей силе тяжести (без разницы – пониженной, нормальной или повышенной), так и в условиях невесомости; учили обиходным языкам Земли и Колоний, юридическому праву, основам экономической модели общества, в котором будущим офицерам предстояло жить и служить; психологии гражданского общества и психологии стада – перечислять можно было долго. Виталий Шебалдин не однажды размышлял на эту тему – почему их обучают в том числе и дисциплинам, на первый взгляд неспособным пригодиться в будущем. К определённым выводам Виталий не пришёл, но впечатление, будто Генштаб и преподаватели Академии сами толком не представляют, чему следует учить нынешних курсантов, возникло.

Впрочем, думал Виталий, гражданам виднее. Ему, выходцу из стада и ещё не гражданину, многое казалось странным, особенно поначалу.

Технически процедура распределения начиналась задолго до выпуска, не зря ведь досье на каждого курсанта велось подробно и скрупулёзно. Скорее всего, основную массу условно распределяли заранее и вели по обучению с учётом реальных способностей и пристрастий. Ближе к середине шестого курса уточнялись черновые списки, а незадолго до выпускных экзаменов персональные назначения окончательно утверждались руководством Академии и офицерами-воспитателями.

А после экзаменов приезжали мобилизаторы из действующих полков и частей (на курсантском жаргоне – покупатели) и набирали желторотых лейтенантов каждый в свою вотчину.

Основной фокус был в том, что покупатели приезжали не только из Космофлота, но и из обычных войск тоже. Из шурупов, стало быть. Оно и понятно: пилоты и бортинженеры нужны везде. Угодившие «в шурупы» космолётчики продолжали носить флотскую форму и кормились по флотским пайкам, отличным от общевойсковых, однако дальнейшая судьба их, как правило, была пресна и предсказуема: извозчики и ничего более, да и то не сразу: сначала несколько лет в ангарах шланги тягать вместе с механиками.

Естественно, что любой курсант мечтал попасть во флот, а не в шурупы. И не просто во флот, а в гвардейские полки, жившие подлинной воинской жизнью – с боевыми тревогами, ночными вылетами, стрельбой и, разумеется, опасностями.

Земле и Колониям по-настоящему воевать было не с кем, и этим правительство по праву гордилось. Та часть человечества, которая вышла в космос и освоила несколько подходящих планет, оставалась социально единой. А иного разума люди пока не встретили. Жизнь встретили – жизни в исследованной части Галактики было полным-полно, какой угодно, не только водно-углеродной, хотя именно такая биохимия доминировала на подавляющем числе обитаемых миров. Но все обитаемые миры совершенно точно были мирами животных, где хватало инстинктов, но напрочь отсутствовал интеллект.

Однако доподлинно было известно: иной разум существовал уже тогда, когда на самой Земле жизнь ещё не зародилась. Просто земляне с его носителями ещё не встретились. Правда, почти все компетентные земляне дружно склонялись к мысли, что в обозримом будущем и не встретятся.

Людям достался космос, полный жизни, но лишённый нечеловеческого разума. И вместе с тем – достаточно плотно нашпигованный следами деятельности этого разума. Да, да, люди отыскали первые следы чужих на пороге собственного дома – на Луне. И то и дело продолжали натыкаться на новые следы во многих уголках обжитого космоса. Чужие искусственные спутники, базы на планетах, лунах и астероидах, пустые космические корабли… Не то, чтобы всё это попадалось буквально на каждом шагу – нет. Но всё же находка очередного брошенного поселения на очередной вновь открытой планете давно уже перестала быть сенсацией, хотя и оставалась событием повышенной важности.

Вот этим-то нежданно свалившимся наследством неведомой расы и занимался Космофлот. А заодно – активно содействовал освоению новых планет, особенно на самых первых этапах колонизации, когда с непривычной биосферой зачастую велась самая настоящая война на выживание, с вполне реальными сражениями и потерями. В данный момент в состоянии вооружённой колонизации пребывали две планеты – Лорея и Дварция. Там-то и базировались гвардейские полки Космофлота – соответственно Семёновский и Измайловский. На Дварции Виталий успел побывать, и покоряемый мир, надо сказать, произвёл на него неизгладимое впечатление.

Остальные полки базировались на планетах, где первая фаза колонизации успешно завершилась и каждодневная война сменилась размеренной оккупацией: постреливать ещё приходится, но сплошной линии фронта уже нет.

Кроме того, большое количество флотских и несметное – общевойсковых частей было разбросано по космическим станциям, базам на непригодных к масштабной колонизации планетах и лунах, опорным космическим крепостям при шлюзах транспортных струн, промежуточным космодромам – словом, везде, куда ступила нога человека, решившего, что это место ему, человеку, жизненно необходимо.

Вместе с Виталием на курсе отучилось две тысячи человек (поступило больше, но до выпускных экзаменов дошло именно столько). На Лорею и Дварцию отобраться предстояло примерно двум десяткам. Одному проценту.

Во флот в целом – процентам пятнадцати-двадцати. Основную массу ждала служба в шурупах, однако всем было прекрасно известно, что хорошая сумма баллов весьма способствует зачислению во флот, но отнюдь не гарантирует это. С первой двадцаткой всё было ясно; ниже двадцать пятого результата шансы наверняка отобраться в гвардию резко падали.

Угодить во флот смело мог надеяться любой, кто вошёл в первую полутысячу, то есть четверть всего курса. Нередко во флоте оставались и несколько счастливцев с четырёхзначным итоговым местом. В этом-то и заключалось выпускное шоу: надежды питали многие, и это были вполне обоснованные надежды, только шансы на счастливый исход у курсантов сильно разнились. Однако даже у показавшего последний результат выпускника эти шансы всё равно существовали.

После завтрака, получасовой паузы и предварительного построения, весь выпускной курс в полном составе (за исключением загремевших в госпиталь и заваливших экзамены), собрали в огромном актовом зале. На просторной сцене, справа, боком к зрителям, расположилась выпускная комиссия и прочий президиум; в левую часть вызывали распределяемых, по пятьдесят душ за раз. Распределяемые в новеньких лейтенантских мундирах строились напротив президиума, выпячивали грудь и таращили взгляды на начальство. Офицер-распорядитель после непременного: «Равняйсь! Смирно! Равнение на средину!», поворачивался к президиуму, делал два чётких шага и с ладонью у козырька докладывал начальнику выпускной комиссии, что такая-то полусотня выпускников для распределения построена. После чего из-за кулис на сцену по очереди выныривали покупатели, вставали по центру и зачитывали список мобилизуемых. Названные выходили из строя, получали мобпредписания, шевроны с эмблемой полка и строились в сторонке, после чего уводились покупателем опять же за кулисы. Уводились пока понарошку, в порядке действа: предстоял ещё общий выпускной бал, но в актовый зал «купленные» лейтенанты уже не возвращались, отправлялись прямо в столовую, к накрытым праздничным столам, где первым делом обмывали шевроны, в этот день – совершенно легально.

В каждой полусотне, как правило, оставалось несколько «некупленных» лейтенантов; они продолжали стоять на сцене и пристраивались к очередной поднявшейся из зала полусотне. Некоторые выпускники проводили на сцене до шести смен, но чаще покупались во время второго-третьего прохода, если не в первом.

Распределение по традиции начинали снизу, с наименее успешных выпускников, поэтому Виталию довольно долго пришлось маяться в зале. Задние ряды постепенно пустели, но каждый из зрителей прекрасно сознавал: чем дольше его не вызывают на сцену, тем лучше, поэтому все инстинктивно помалкивали и даже шевелиться избегали, словно надеялись, что так их подольше не заметят.

Нервная это была процедура, изрядно нервная. Молчаливое напряжение в зале медленно нарастало по мере приближения к голове списка.

Лёгкий шепоток пробежал по первым рядам зала только когда на сцену, наконец, вышел покупатель во флотской форме. Теперь процедура пошла веселее – не в шурупы же покупают! Купленные в этот проход лейтенанты лучились от счастья и мысленно благодарили судьбу с удачей за то, что распределяются во флот.

К исходу второго часа зал практически опустел. Только сейчас настало время подняться на сцену и первой полусотне. К этому моменту покупатель Рублёвского полка уже удалился, зато оставались представители Троицкого, Успенского и Преображенского. Гвардейцы из Семёновского и Измайловского к покупкам пока вообще не приступали.

Некупленных курсантов осталось пятьдесят два человека – первая полусотня и двое из второй, в том числе и Мишка Романов. Сейчас он был бледный, что простыня.

Лидеров курса приветствовали с большей помпой, нежели основную массу выпускников – сначала речь толкнул Тревис-средний, а затем не удержался от напутственного слова и ректор, адмирал Айзек Тревис. Слова его гулко отдавались в опустевшем зале.

И наконец приступили к торговле: первым к строю выпускников вышел преображенец и быстро вызвал девятерых. Строй несколько поредел, перед комиссией осталось сорок три лейтенанта.

В Троицкий купили двенадцать человек. В Успенский – десять.

«Очко, – подумал Виталий, пребывающий в лёгкой эйфории. – Двадцать один курса… пардон, лейтенант – в гвардию. И я среди них. ёлки-палки, как же я мечтал об этом, а вот сбылось – и не верится…»

По правде говоря, последние пару дней Виталий не особенно нервничал. Не зря же фон Платен заставил его написать рапорт на имя Тревиса-старшего. В принципе, Виталий осознал, что пристроен, и пристроен очень неплохо. Поэтому он переживал заметно меньше того же Мишки Романова, всё ещё стоящего на сцене, невзирая на итоговое шестьдесят седьмое место. Ему тоже улыбнулось счастье – распределялся в гвардию, правда, пока непонятно в какой полк, Семёновский или Измайловский.

Насчёт себя Виталий практически не сомневался – раз железобетонно спокоен фон Платен – а тот был даже спокойнее, чем обычно, – значит дело реально в шляпе.

Романов с Шарафутдиновым отобрались в Измайловский. И Адмирал тоже, и Оскар Нете вместе с ними. Всего десять человек. Когда они ушли со своим покупателем и из-за кулис в центр сцены вышел семёновец, Виталий старался выглядеть таким же бесстрастным, как его будущий командир – фон Платен. Услышав свою фамилию, Виталий просто вышел из строя, чётко принял мобпредписание и шеврон и молча пристроился к уже купленным коллегам.

К однополчанам. Какое вкусное слово – однополчане!

Не удержался и украдкой взглянул на шеврон.

К несказанному удивлению Виталия вместо семёновской эмблемы на нём нашлась только короткая надпись мелким шрифтом. Собственно, это и не был шеврон, это был похожая по форме карточка из твёрдого пластика кремового цвета.

Надпись гласила: «Ничего не предпринимать, ожидать распоряжений».

«Что за ерунда? – подумал Виталий с возрастающей тревогой. – Что-то не так с моим рапортом?»

Додумать он не успел. Некупленных лейтенантов не осталось.

– Семёновцы! – громко скомандовал покупатель. – За кулисы шагом марш!

– Шебалдин, а ты задержись! – донеслось из-за стола.

Говорил Тревис-средний, начальник курса.

Виталий с тоской и тревогой проводил взглядом последнюю десятку лейтенантов, покидающих зал. Последним шёл фон Платен. Перед тем, как исчезнуть за плотной занавесью, делящую сцену на две части, он на миг задержался, взглянул прямо на Виталия и недоуменно пожал плечами. Однако особенно встревоженным Рихард тоже не выглядел, и это Виталия немного успокоило.

Комиссия и президиум начали покидать сцену, но, в отличие от выпускников, они не уходили за кулисы, а спускались в зрительный зал. Виталий одиноко торчал посреди опустевшей и потому казавшейся особенно просторной сцены – надо понимать, ждал распоряжений. Всё в точности как написано в карточке, которую ему всучили вместо шеврона.

Командование переговаривалось о чём-то своём, начальственном, но всего лишь через минуту о существовании Виталия всё же вспомнили.

– Шебалдин! – обратился к нему начальник курса.

– Я, господин контр-адмирал! – совершенно автоматически отозвался Виталий.

– Ступай ко мне в кабинет, жетон сдашь секретарю, он в курсе. Сиди там и жди, я скоро буду. Давай, аллюр три креста!

– Есть!

Недоумевающий Виталий тоже спустился в зал, не стал протискиваться мимо скопившихся в проходе перед сценой господ офицеров и адмиралов – проскочил сквозь ряды и выскользнул в вестибюль.

«Ничего не понимаю, – подумал он напряжённо. – Купили меня или нет? Да и как это возможно, чтобы не купили, если все расходятся? Ерунда какая-то…»

Перед столовой даже обычного столпотворения уже не было – почти все выпускники и преподаватели сидели в обеденном зале, обмывали шевроны. Последние запоздавшие торопливо тянулись от парадного входа к столовой.

– Щелбан, ты куда? – окликнул его Толик Коваленко.

На рукаве Коваленко красовался бледно-жёлтый шеврон Троицкого полка.

– На ковёр, – буркнул Виталий.

– В смысле? – удивился Коваленко.

– Велено дождаться начкурса в его кабинете.

– Во блин… А куда купили-то? В Измайловский? – Коваленко протянул руку и слегка развернул Виталия, так чтобы взглянуть на левый рукав мундира.

Но там шеврона, естественно, не было – никакого.

Лицо Коваленко ещё сильнее вытянулось.

– Хер его знает – куда, – вздохнул Виталий понуро.

Он хотел добавить, что вызывал его семёновец, но шеврона почему-то не вручил. А мобпредписание изучать было бессмысленно, оно не для свежеиспечённых лейтенантов, оно для полковых кадровиков и без считывателя точечного кода фиг вообще поймешь, чьё оно и что конкретно предписывает.

– Шебалдин! – донеслось со стороны актового зала, который как раз покидало офицерство.

Окликал всё тот же Тревис-средний.

– Ты ещё здесь?

Виталий без слов развернулся и скорым шагом направился к лифтам. Потом подумал и прошёл дальше – к лестницам.

Кабинет начальника курса располагался на втором этаже, поэтому угонять лифт у высоких чинов Виталий посчитал излишним.

На пороге приёмной контр-адмирала Тревиса он испросил разрешения войти, вошёл, козырнул секретарю, сухопарому капитану Дворжаку, и протянул давешний пластиковый жетон. Секретарь принял его без каких-либо эмоций и тотчас запер в сейф, а Виталию велел присаживаться на диван для посетителей. Ждать, впрочем, пришлось недолго: через какие-то пять-семь минут в приёмную вошли оба Тревиса, старший и средний, майор Никишечкин и, к немалому удивлению Виталия, – тот самый офицер-шуруп в чине капитана, который присутствовал на экзаменах. Дворжак вскочил, Тревис-средний велел ему: «Подавай!», а сам открыл дверь кабинета и жестом пригласил гостей входить. Гости вошли. Начальник курса обернулся к Виталию и буднично добавил:

– Шебалдин, ты тоже проходи.

Всё это было очень странно, чтобы не сказать подозрительно.

В кабинете начальника курса было просторно; гости сразу же расселись вокруг невысокого стола, который был выше журнального, но ниже письменного. Никишечкин был собран и предупредителен, как и любой офицер младше полковника в присутствии адмиралов. Капитан-шуруп, как ни странно, вёл себя несколько свободнее, но ни в коем случае не развязно. Ректор выглядел благодушно: уселся в хозяйское кресло, собственноручно выкаченное из-за рабочего стола Тревисом-средним, сложил руки на животе и, улыбаясь, сидел, словно чего-то ожидал.

Ожидал он, как выяснилось, адмиральский чай – вскоре нарисовался секретарь с подносом. Помимо чая секретарь подал коньяк, минералку и лёгкие закуски. В принципе, в происходящем не было ничего из ряда вон выходящего, хотя вряд ли так уж часто начальник курса угощает коньяком офицеров-воспитателей. Особенно в присутствии ректора. Но Виталия, прямо как на экзамене, опять больше всего смущал непонятный капитан-шуруп. Ладно, в принципе Тревис-средний вполне может махнуть коньяку с Никишечкиным, в конце концов, это его подчинённый, а начальник курса ещё не забыл, как сам был офицером. Но зачем, спрашивается, Тревису-старшему, адмиралу флота, между прочим, привечать общевойскового капитана? Даже не старшего офицера?

– Лейтенант! – проскрипел вдруг ректор из кресла. – А ты чего сидишь, как засватанный? А ну давай к столу!

Наверное, у Виталия от удивления вытянулось лицо, поскольку офицеры и адмиралы рассмеялись. Он с самого начала шмыгнул в уголок у окна, к большому напольному глобусу, и уселся на краешек стула – спина идеально прямая, будто на вестибуляр-тренинге. Теперь же пришлось вскочить и подсесть ко всем, как раз между Никишечкиным и шурупом. Секретарь тотчас налил Виталию коньяку, и Виталий, принимая пузатый бокал, внезапно подумал: «А почему нет, чёрт побери? Я ведь действительно уже не курсант, а офицер, пусть и зеленее некуда. И дылда эта секретарская всего на звездочку старше меня. Вот пусть и прислуживает, хитрая рожа!»

Секретарь начальника курса капитан Дворжак когда-то учился в этих же стенах и все, в принципе, знали, что он с удовольствием предпочёл службе в регулярных полках непыльную должность кабинетной крысы при Академии. Понятно, что подавляющее большинство курсантов секретаря уважали не очень.

– Ну что, господа? Сегодня у нас праздник. Мы выпускаем очередной курс и благополучно передаём флоту и войскам две тысячи бойцов. Смею надеяться, неплохих бойцов! За это не грех и принять. Ура! За выпуск!

Тост произносил начальник курса; ректор во время тоста благосклонно кивал, не выпуская из рук стакан с чаем. Подстаканником можно было смело любоваться – произведение искусства, без дураков. В силу возраста и здоровья Тревис-старший чистый алкоголь уже не употреблял, но адмиральский чай, то есть смесь хорошего чая с тем же коньяком, после обеда попивал регулярно.

Коньяк, надо понимать, был превосходный, однако Виталию было не с чем сравнивать: он пил коньяк впервые в жизни. Да и вообще, это последние дни выдались урожайными на выпивку (хотя оно понятно, выпуск же), а вообще до буфетных переговоров с фон Платеном и Тревисом-младшим он не брал в рот спиртного эдак с полгода. А впервые чего-нибудь выпил после поступления в Академию аж в конце четвёртого курса. Раньше не полагалось – салагам учиться надо, а не водку пьянствовать, хотя отдельные храбрецы попивали и в салажестве. Многих ловили и безжалостно отчисляли, и Виталий считал – правильно. Сам же Виталий ещё мальком принял решение поначалу не пить и выполнял его неукоснительно. Ну а дожил до старших курсов – тут уж смотри в оба: пить пей, но всё равно не попадайся. Отчислить вполне могут и старшекурсника.

Но выпивать в кабинете начальника курса, да ещё в присутствии ректора, всё равно было до боли странно.

– Торопишься, капитан? – осведомился начкурса у шурупа, когда тот, залпом допив коньяк, поставил бокал на столик и взглянул на часы.

– Так точно, господин контр-адмирал. Со временем у меня обычно всегда… не очень.

– Что ж… Тогда к делу. Лейтенант Шебалдин!

Поскольку последние слова начкурса произнёс сухо и официально, Виталий, как велел устав, вскочил, вытянулся и коротко произнёс:

– Я!

– В зале вам вручено мобпредписание. Оно подлинное. А вот это, – начкурса указал на шурупа, – ваш покупатель, капитан Терентьев. Извольте принять шеврон и поступить в его распоряжение.

Капитан действительно встал и протянул Виталию шеврон.

Обычный. Общевойсковой. Не флотский.

Шурупский.

У Виталия перехватило дыхание. Он глядел на звезду, обрамлённую лавровым венком, – эмблему неспециализированных войск, которую носили разнообразные строители, повара, вахтенная охрана и прочие горе-вояки, прошедшие от силы год обучения. Он просто не мог поверить в это. Он, Виталий Шебалдин, с блеском закончивший шестилетний пилотский курс с серьёзным инженерным уклоном, получает общевойсковой шеврон стройбатовца?

Это было невозможно. Попросту невозможно. Немыслимо.

– В чём дело, лейтенант? – с нажимом спросил начкурса, поскольку Виталий так и не коснулся протянутого шеврона.

– Я ведь… должен был распределиться в Семёновский полк? – несмело произнёс Виталий, глядя на начальника курса, как скворец на опасно приблизившегося ястреба.

Тревис-средний нахмурился:

– Да, да, я видел ваш рапорт, лейтенант. Но ему не дали хода. Терентьев выбрал вас, и это не обсуждается.

Виталий, тем не менее, принимать шеврон не спешил. Тот факт, что начкурса перешёл на официальное «вы», был плохим предзнаменованием.

– Мне кажется, тут какая-то ошибка, господин контр-адмирал. В конце концов, я показал итоговый седьмой результат на курсе. Моё место в гвардии, а не в… обычных войсках.

– А не в шурупах, ты хотел сказать? – перебил начкурса жёстко, вновь возвращаясь к обычному «ты» применительно к курсантам. – Отставить разговорчики, лейтенант! Или выпускные денёчки вскружили голову? Это приказ, а приказы не обсуждаются, смею напомнить, если внезапный склероз одолел!

В голосе контр-адмирала сквозило усталое раздражение; а ещё Виталию показалось, будто разыгравшаяся сцена для него и его отца отнюдь не нова. И для капитана-шурупа, кажется, тоже. Только Никишечкин глядел на Виталия со смесью жалости и сочувствия.

Тут заговорил Терентьев – сухо, но как-то тем не менее не вполне официально:

– Лейтенант, у меня действительно мало времени. Вас распределили туда, где вы, по мнению весьма компетентных людей, принесёте Земле и Колониям наибольшую пользу. Всё, решение принято и изменено не будет. Не разочаровывайте меня, из этого кабинета у вас два пути: со мной или под трибунал. За невыполнение приказа. Вам ясно? Держите и следуйте за мной.

Капитан шлёпнул шевроном о столешницу рядом с бокалом Виталия и встал.

– Благодарю вас, господин адмирал, – он кивнул Тревису-старшему. – Господин контр-адмирал! Господин майор!

Никишечкин быстро поднялся и протянул капитану руку. Оба адмирала тоже не погнушались поручкаться с шурупским капитаном, но, разумеется, сидя.

– Разрешите идти?

– Удачи, капитан, – надтреснутым тенорком попрощался Тревис-старший. – Надеюсь, наш сокол придётся ко двору.

– Придётся, куда он денется, – вздохнул Терентьев. – Здравия желаю!

И действительно направился к выходу. Не оборачиваясь.

Виталий затравленно поглядел на снова усевшегося в кресло воспитателя – тот под столом показал ему кулак.

«Если сейчас не взять шеврон, – понял Виталий, – мне труба. Либо отчислят, либо действительно под трибунал».

Ни назад в стадо, ни в дисбат ему остро не хотелось.

«За что? – подумал он с отчаянием. – Господи, ну за что? Пару дней эйфории – и такой удар под дых…»

А потом сглотнул набежавшую слюну и медленно взял со столика шеврон.

Капитан уже вышел из кабинета.

– Куда я хоть попал? – глухо спросил Виталий в нарушение всех и всяческих уставов. – Или не положено знать?

– Не забывайтесь, лейтенант, – проворчал начкурса миролюбиво. – За начальством шагом марш! Про честь Академии я даже не напоминаю.

Виталий, на ватных ногах и от злости плохо соображая, прошёл к двери, обернулся было испросить разрешения выйти, но начкурса превентивно шевельнул ладонью от себя – катись, мол, сокол в свои шурупы.

И Виталий покатился.

Терентьева он догнал на лестнице. Тот на купленного бойца покосился вроде бы даже одобрительно и, не снижая темпа, зашагал в сторону казарм выпускного курса. Без сомнений, он прекрасно знал дорогу, поскольку где нужно резал углы, и уже минут через пять они были в холле перед шестой казармой, где обреталась группа Виталия. Дневальный на тумбочке, салага-первокурсник, удивлённо вытаращился на мундир Терентьева.

– Собирайся, мы уезжаем прямо сейчас, – скомандовал капитан Виталию. – Каптёр сейчас подойдёт, выдаст форму, переоденешься. Парадку упакуй и сдай каптёру. С собой бери только личные вещи. Пять минут у тебя. Давай.

– То есть, как сдать парадку? – окончательно растерялся Виталий.

Нет, судьба, конечно, сволочь, раз определила его в шурупы. Но даже там пилоты носят флотскую форму! Даже в шурупах остаются особой кастой! Что, чёрт возьми, вообще происходит? В грязь его втоптать, что ли, хотят, вовсе кислород перекрыть?

– Как-как… Кверху каком! Повторяю: с собой документы, наличные деньги, если есть, личные вещи, кроме формы. И всё!

Виталий покосился сначала на левый свой погон, потом на правый. На новенькие, нарочно отдраенные до блеска одинокие звёздочки на каждом.

– Я ж их позавчера только обмыл, – просипел он, потому что голос внезапно отказал.

– Ничо, – спокойно ответил Терентьев. – Будут не хуже.

Тут из-за угла вывернули майор Никишечкин и Мишка Романов, обещанный каптёр. Глаза у Мишки были как два музейных пятака – округлые и большие.

Он отпер каптёрку, шмыгнул внутрь и вынырнул оттуда с личным чемоданчиком Виталия в одной руке и продолговатым белым бумажным пакетом в другой. С некоторым замешательством Виталий отметил, что на пакете нет никаких надписей, зато имеется его голограмма, нанесённая промышленным лазером, точно такая же, как в удостоверении личности офицера, полученном позавчера вместе с лейтенантскими погонами.

– Время пошло! – напомнил Терентьев сумрачно. Похоже, поведение Виталия начинало его раздражать.

Виталий сомнабулически принял пакет, чемоданчик и на плохо гнущихся ногах поплёлся в казарму.

Около своей койки он надорвал бумагу и убедился, что в пакете повседневная общевойсковая форма и ботинки. Тоже не флотские. Форма была новая, но уже с приклеенными погонами, причём оперативными, с полоской и звёздочками того же серо-коричневого цвета, что и ткань.

Звёздочек на каждом погоне было по две, как и у Терентьева. Иными словами, погоны были капитанские.

Виталий на некоторое время замешкался, но его новый начальник предвидел это. Именно сейчас Терентьев заглянул в казарму, убедился, что Виталий неподвижно застыл перед своей койкой и тупо таращится на погоны новенькой формы.

– Надевай, так надо! – зычно выкрикнул Терентьев.

Возглас его действительно вывел Виталия из оцепенения; Виталий принялся быстро и остервенело переодеваться.

В пакете имелось всё, вплоть до носков и нижнего белья. Всё шурупское, то есть той же ненавистной серо-коричневой расцветки вместо привычной сине-зелёной, флотской. Чувствуя в груди противную пустоту, Виталий переоделся, поставил на банкетку ботинки и уже совсем было собрался надеть их, но тут сообразил, что ботинки только внешне похожи на шурупские. На самом деле они лучше. Лучше даже флотских. Во-первых, мягче. Во-вторых, изнутри они отделаны чем-то натуральным, а не синтетикой, хотя понятно это только на ощупь. И, в-третьих, подошва у них тоже под стать скорее адмиральской обуви, но уж никак не офицерской. И снова-таки: это понятно только если пощупать, внешне же – обычные общевойсковые ботинки.

Надев их, Виталий был вынужден признать, что ничего удобнее ему до сих пор носить не доводилось. Да и форма сидела на нём на удивление ладно.

Пять минут истекали – слишком уж Виталий подтормаживал после недавних событий в кабинете начкурса, слишком много времени потратил впустую. Поэтому он аккуратно повесил флотскую парадку на тремпель, а тремпель на высокую спинку койки, переложил из тумбочки в чемодан немногие свои пожитки, сунул во внутренний карман планшет и на миг застыл.

В то, что уехать придётся сейчас же, Виталий, откровенно говоря, не верил. Транспорты за купленными новобранцами придут только завтра. Да и лишать курсанта выпускного бала, знаете ли, бесчеловечно! Тем более, вот-вот должны были приехать девчонки из окрестных гимназий, ждавшие этого бала не меньше, чем новоиспечённые офицеры. Была там одна… Постоянная партнёрша по танцам на всех официальных праздниках последних лет, куда приглашали гимназисток.

Видя, что Виталий опять замешкался, капитан снова подстегнул его:

– Парадку оставь на койке, каптёр заберёт! Обувь тоже! Давай, кадет, шевелись, что ты как курица отмороженная? По тестам должен быть шустрым!

Виталий украдкой погладил флотский погон парадки, надел общевойсковую кепку, подхватил чемоданчик и быстро направился к выходу, гадая, что ещё заставит его сделать чёртов шуруп, прежде чем позволит отправиться на бал в позорной шурупской форме.

В холле Терентьев критически осмотрел злого, как сторожевая собака, Виталия и удовлетворённо кивнул:

– Порядок!

Потом покосился на Никишечкина, молча стоящего у окна, и вздохнул.

– С воспитателем попрощайся, что ли…

Майор Никишечкин глядел на Виталия, как и в кабинете начкурса, сочувственно.

– Бывай, Шебалдин, – воспитатель покровительственно хлопнул его по плечу. – Не раскисай. Служба всякая нужна, служба всякая важна. Да и по-любому лучше, чем в стаде. Авось свидимся.

– Будьте здоровы, господин майор, – ответил Виталий грустно. – Спасибо за науку… и вообще за всё. Надеюсь, был не худшим вашим подопечным.

– Попадались и похуже, – усмехнулся Никишечкин. – Все, аллюр, как говорится, три креста! Служи с честью!

«Да какая, нахрен, честь в шурупах?» – с тоской подумал Виталий, но вслух не сказал ничего.

Терентьев вторично за последние четверть часа попрощался с Никишечкиным и повелительно качнул головой Виталию – за мной, мол!

И они пошли к выходу из здания. Виталий уже с ужасом представлял, как будет сгорать от стыда под взглядами однокурсников, даже тех, кто, как и он сам, угодил в шурупы. Но остальные хоть форму флотскую заслужили за эти шесть лет, а он…

Однако была всё-таки на свете некая высшая справедливость – Терентьев направился не к главному входу, между столовой и актовым залом, где неизбежно толклись празднующие лейтенанты в ожидании девчонок, а к боковому, аварийному, поэтому обновками Виталия имели счастье полюбоваться только двое дневальных перед соседними казармами да патруль пятикурсников во главе с офицером у запасного выхода. Эти тоже провели двоих общевойсковых капитанов (одного с подозрительно знакомой физиономией) удивлёнными взглядами, особенно после того, как Терентьев патрульному офицеру предъявил какой-то жетон.

А новый начальник, похоже, действительно вёл Виталия прочь с праздника – по главной аллее, прямо к КПП. Виталий запаниковал: он даже практически смирился с мыслью, что на бал не попадёт. Но не попрощаться с Зоей? Как так? Что она подумает? И никого из однокашников не догадался попросить, чтобы ей передали, каптёра Мишку, например. А теперь уже поздно.

На КПП капитан снова предъявил свой жетон; Виталий – удостоверение личности и мобпредписание.

– Что, прямо с бала в войска? – удивился дежурный по КПП, майор Гранин, и с ног до головы оглядел Виталия.

Гранин иногда вёл в группе Виталия занятия, поэтому его прекрасно знал и по преподавательской привычке обращался на «ты».

– Капитан, ишь ты… – покачал он головой. – На глазах растёшь!

Сам Гранин был отличным специалистом по топливным смесям, но в бытность служил не во флоте, а в шурупах, поэтому форме покидающей Академию парочки он не особенно и удивился. А вот дополнительной звёздочке на плечах Виталия – удивился и не подумал этого скрывать.

Он поднёс мобпредписание к считывателю, слил данные на входящий сервер и вернул Виталию.

– Ну чего, служи с честью, боец! Куда б ты там не угодил… Надо же, с бала выдернули!

– И вам всего доброго, господин майор, – грустно отозвался Виталий не по уставу.

Снаружи, уже на территории городка, а не Академии, ждал обтекаемый двухместный глайдер.

Двухместный.

Виталия как громом поразило. Он внезапно вспомнил, что высокие адмиральские чины, которым полагается личный транспорт, обычно имеют персональных пилотов. Местечко пилота при золотых погонах в принципе было весьма хлебным и удобным, но курсанты и молодые офицеры обычно презирали хитрецов, предпочитавших непыльную работёнку извозчика трудностям настоящей службы.

Ни за какие блага Виталий не согласился бы угодить на уютное место персонального адмиральского водителя. Поэтому от нехорошего предчувствия у него неприятно заныло в груди.

Но, с другой стороны, Терентьев не адмирал и даже не старший офицер, всего лишь капитан. Однако и капитаны иногда занимают такие должности, где положен личный пилот.

Виталий со смешанными чувствами поглядел на машину, которой, очень возможно, ему придётся управлять ближайшие лет десять, ненавидя себя и ловя презрительные взгляды флотских пилотов.

В целом глайдер Терентьева был простой и надёжной атмосферной машиной. Теоретически на таком можно было и в ближний космос уйти, конструкция и моторесурс позволяли, но всё упиралось в чистый быт: на борту отсутствовали санузел и стационарный пищеблок с рационами и водой. Поэтому после широко известного инцидента с подростками-угонщиками в гражданские глайдеры этого типа начали встраивать техноограничитель: теперь двигатели работали только в кислородной атмосфере. Когда забортное давление падало ниже определённого уровня (аналог высоты четырёх с половиной километров от уровня океана) мощности двигателя для дальнейшего подъёма уже не хватало – или лети по горизонтали, или снижайся. Военные образцы такого ограничителя, разумеется, не имели и при желании на военном глайдере можно было добраться хоть до Луны, но на практике никто этого, конечно же, не делал, примерно по той же причине, по которой никто не отправляется в деловую поездку из Лондона в Нью-Йорк на гребной шлюпке. Стратом и быстрее, и неизмеримо удобнее, не говоря уж о том, что безопаснее.

Терентьев обошёл глайдер и уже перед самой левой дверцей цокнул дистанционкой; замки разблокировались. Виталию чуть полегчало: если сразу не садят за управление, возможно, все страхи напрасны. Он без лишних слов сунул чемоданчик в багажный отсек, зафиксировал найтовочными петлями и уселся на пассажирское место.

То есть, это он думал, что на пассажирское.

В этом глайдере всё управление было сдублировано. Вести машину мог любой, и сидящий слева, и сидящий справа. Но в смысле пассажирства прямо сейчас Виталий угадал: та половина салона, которую он выбрал, стояла в режиме Slave.

Терентьев забрался в левую часть, задраился и оживил бортовую аппаратуру. Засветился глазок активного автопилота, это Виталий отметил сразу – с его места сейчас нельзя было управлять глайдером, но вся индикация и приборы работали в штатном режиме.

Новый начальник затянул ремни (фиксаторы знакомо щёлкнули) и отдал автопилоту команду на взлёт. Виталий пристегнулся ещё раньше, машинально, повинуясь намертво вколоченному в Академии рефлексу. Глайдер почти бесшумно взмыл, набрал положенную высоту и лёг на возвратный курс по мастер-пеленгу. Иными словами, он летел не по введённой путевой программе, а возвращался на матку в авторежиме. Значит, это был не автономный глайдер, а палубный, из комплекта корабля покрупнее, классом никак не ниже трёхсотки.

«Вот оно что… – подумал Виталий. – Тогда понятно, почему мы не стали дожидаться завтрашних транспортов…»

Терентьев тем временем покопался где-то на уровне своего левого колена – у обычных глайдеров на том месте находился сейф для документов и ценностей. Оттуда Терентьев извлёк небольшой терминал и повернулся к Виталию:

– Давай удостоверение, – сказал он буднично.

Виталий послушно вынул пластиковую книжечку и протянул ему. Терентьев, раскрыл её, вставил в щель считывателя и принялся что-то вводить, но не вручную, а по заранее подготовленному шаблону, не иначе. Вся процедура заняла минуты полторы; глайдер к этому времени как раз набрал высоту и лёг на маршевый отрезок траектории.

– Ну вот и всё, – вздохнул Терентьев, закончив.

Он вынул удостоверение из щели, вернул Виталию, а сам снова склонился к сейфу – прятал терминал, наверное.

Виталий украдкой заглянул в свой документ.

– Смотри, смотри, – подбодрил его Терентьев, не меняя позы и глядя по-прежнему влево и вниз. – Должен же ты знать, где служишь?

Личные данные, понятное дело, не изменились – имя, фамилия, дата рождения, изображение-голограмма. А вот в графе «воинское звание» теперь и впрямь значилось «капитан». Лейтенантом Виталий не пробыл и трёх полных суток.

– Мобпредписание давай тоже, – велел Терентьев, и Виталию пришлось на пару секунд отвлечься.

Уже вынув прямоугольничек предписания, Виталий внезапно засомневался.

– Я же его должен предъявить кадровику в части, – пробормотал он нерешительно. – И сдать ему же.

Терентьев, не разгибаясь, поглядел на Виталия снизу вверх.

– Я и есть кадровик, – сообщил он. – Давай.

«Да пропади оно пропадом! – подумал Виталий сердито. – Велели подчиняться – вот и подчинюсь».

Он протянул капитану мобпредписание и снова принялся разглядывать удостоверение личности.

Помимо нового звания в документе появились отметки об окончании Академии с итоговой суммой баллов 49.9247, о присвоении флотской специальности «пилот-инженер» начальной категории и о зачислении на действительную воинскую службу в подразделение R-80 на должность интенданта.

Последняя отметка был датирована сегодняшним числом, остальные – позавчерашним.

Терентьев уже запер сейф, выпрямился и откинулся в кресле. Голову он повернул вправо, к Виталию.

– Можешь спрашивать, – ровно сказал он.

Виталий за эту возможность, ясное дело, с радостью ухватился:

– За какие заслуги в капитаны произвели?

– Ниже капитана у нас не положено, – с ленцой пояснил Терентьев. – Так что, считай это стартовым бонусом.

– А выше? – ехидно уточнил Виталий.

Терентьев был старше Виталия лет, наверное, на десять, вряд ли меньше. Откровенно говоря, за это время можно было уже и до майора дослужиться, особенно в шурупах. Выпустился лейтенантом, пять-семь лет – капитан, ещё пять-семь – майор… Тем более сам говорит – лейтенантов у них нет, сразу же повышают.

– Объясняю популярно, – совершенно без злости принялся рассказывать Терентьев. – Во-первых, зря зубы скалишь. Погоны у меня капитанские, да. И в книжечке написано – капитан, в той, что с собой ношу и везде показываю. Но вообще-то я полковник. Тебе это знать надо, а вот болтать об этом – извини, не следует. Мы отобрали именно тебя, и ты прекрасно понимаешь – мы сделали это не от фонаря. А значит, болтать ты не станешь. Ты пока не представляешь, куда попал, но это мы быстро поправим. Должность разобрал свою?

– Разобрал. Интендант.

– Знаешь, что это?

– Знаю. Снабженец.

– Верно, – подтвердил Терентьев. – По сути. Наверное, ты догадался, что это тоже ширма, как моё капитанство.

Тут у Виталия начали возникать новые подозрения – куда же он на самом деле угодил. Но вот так вот сразу – всё-таки не верилось.

– Эр-восемьдесят, – невольно понизив голос, спросил он, – это разведка или что-то вроде?

Терентьев усмехнулся:

– Нет, не разведка. Не разведка, не спецназ, не «Альфа», не «Вомбат». Но понятно, что подразделение закрытое и секретное. Кстати, как на борт прибудем, дашь подписку, будь готов.

Виталий слушал, затаив дыхание.

– И чем предстоит… заниматься? – поинтересовался он, поскольку собеседник умолк.

– Об этом после подписки, уж извини. Пока тебе полезно знать вот что: ко мне обращаться как к капитану. О полковнике забудь. Совсем забудь, за ненадобностью. Уставщина не обязательна. Корректность обязательна. Твой прямой начальник – я и только я. Приказы других лиц старше по званию открыто не игнорировать, а свои действия в обязательном порядке согласовывать со мной. Первое время мы постоянно будем вместе, так что наломать дров у тебя вряд ли получится. Главный принцип: не знаешь что делать – спроси у меня. Только у меня, ни у кого больше. Я не зверь и не идиот, прекрасно понимаю, что тебе нужно войти в курс дела и втянуться в работу, и что на данный момент твоя осведомлённость мало отличается от нулевой. Поэтому я буду тебя учить. Но не так как в Академии, на это нет времени. Учиться и вникать будешь по ходу событий, так сказать – в боевой обстановке. Это понятно?

– П-понятно, – напряжённо кивнул Виталий.

– Ну и ещё одно, – добавил Терентьев. – В принципе, это не имеет особого значения, но расскажу уж, традиция такая. Четырнадцать лет назад я выпустился из той же Академии, которую ты только что закончил. Четырнадцать лет назад я точно так же сидел в таком же глайдере, только предыдущей модели. И сидел я на том месте, на котором сейчас сидишь ты. Потный и злой на весь мир, в ненавистной шурупской форме. А на моем месте сидел некий староватый для капитана офицер и говорил мне примерно то же, что сейчас говорю тебе я. Этот офицер с недавних пор – шеф нашего отдела, скоро его увидишь. И когда придёт время снова уходить ему на повышение, а будет это лет, наверное, через десять-пятнадцать, я, если доживу, займу его место. А ты, если тоже доживёшь, полетишь в Академию и привезёшь оттуда такого же потного и злого на весь мир мальчишку в ненавистной шурупской форме. И по дороге будешь сидеть там, где сейчас сижу я, и вкручивать ему примерно то же, что сейчас слышишь. Ты понял нашу систему…

Тут Терентьев ухмыльнулся и только после этого закончил:

– … шуруп?

Чувствуя в груди странную пустоту, Виталий торопливо закивал:

– Кажется, понял…