Донна
С вами такое бывало? Годами не замечаешь у себя под носом отличного парня, а как только осеняет – ба, да я же от него без ума! – происходит перестрелка, и вас разлучают кровожадные враги.
Знакомая история?
М-да.
Проходит вечность – наверно, около часа, – и мы останавливаемся передохнуть.
Перевариваю последние события, делаю отсечение: крики, бегство и вопли – в дальний отсек. На передний план – самое важное. Джефферсон.
В голову лезут ненужные мысли и зудят, зудят. Если б вчера вечером я его разбудила и рассказала о своих чувствах, может, в момент нападения мы были бы вместе; может, в бою он держался бы ко мне ближе, и я бы его не потеряла.
Прогоняю мысли куда подальше; только это нереально. Я хочу сказать, «прогнать мысли» – просто метафора, сравнение такое. Мысли, они же не надоедливый гость, а в голове нет двери, чтобы захлопнуть у них перед носом. Мысли, они, скорей, как вода, или ветер, или запах гари: находят щелочку и просачиваются.
Джефферсон, я была права. Спасать мир – плохая затея. Теперь ты где-то в темноте, один-одинешенек.
Но я найду тебя и буду защищать.
Мы сгрудились посреди рельсов. Ходили бы по ним, как раньше, поезда, от нас бы уже мокрое место осталось. Каким-то чудом все наши уцелели и сейчас рядом со мной. Кроты же – те, кого не поймали и не убили, – растворились во мраке; так что шансы у нас… сами понимаете.
Мы тыкались то туда, то сюда – и каждый раз попадали на конфедератов. Они, похоже, перекрыли все пути и ждут нас, будто куда-то подталкивают. В окружении мы, короче.
Я. Кто-нибудь знает, где мы?
Народ дружно мотает головами, а Умник говорит:
– На линии «Е», под Пятьдесят пятой улицей, в паре сотен шагов к западу от Пятой авеню.
Я. Примерно?
Умник. Нет.
Питер. Не хочу показаться сильно озабоченным, но что нам, блин, теперь делать?
Пифия. Кругом конфедераты.
Я. Я заметила.
Питер. Может, есть какие-нибудь колодцы? Вылезем через них наверх. Канализационные там…
Умник. Метро и канализация – разные системы.
Я. Это понятно. Но как нам выбраться?
Умник. Есть заброшенная линия между станциями Пятьдесят седьмая улица – Седьмая авеню и Шестьдесят третья улица – Лексингтон-авеню.
Я. Сейчас все заброшенное. Весь мир!
Заброшенное и больное.
Умник. Я имею в виду, эту линию не использовали для пассажирских поездов. Вдруг конфедераты о ней не знают? Она соединяется с линией, которая над Седьмой авеню.
Я. А ты-то откуда об этом знаешь?
Умник. Пока ты пела караоке, я расспрашивал Кротов о туннелях.
Я. Ладно. Значит, ищем Джефферсона и сматываемся через секретный туннель, да?
Ребята не смотрят мне в глаза типа: «Давайте не говорить ей, что золотая рыбка умерла». Будто они могут купить мне в зоомагазине нового Джефферсона, пока я в школе.
Я. Что такое?
Питер. Я бы с удовольствием, солнце, ты ж знаешь. Только… Мы ведь не представляем, что с ним.
Умник. Скорее всего, он погиб.
Я. Господи, Умник! Ты что? Джефферсон не стал бы хоронить тебя раньше времени!
Умник. Я же не говорю, что рад. Я говорю – он, наверное, погиб.
Наш гений, конечно, прав. Теоретически.
Умник. Вдобавок, даже если Джефф жив, тебе не кажется, что в одиночку ему выбраться легче? Может, он уже наверху.
Пифия. Я с тобой. (Оглядывает остальных и пихает Умника локтем в бок.) Идиот! Донне Джефф нравится. Представляешь, если б я бросила тебя одного в темном подземелье?
Умник. Я тоже хочу его найти. Я просто сказал, что он, скорее всего…
Я. Ладно-ладно, поняла.
Умник. Поэтому идти искать Джеффа – не самое лучшее решение.
Я. Может, и так. Но главная сейчас – я, так что будем делать по-моему.
Питер. Мм-м, Донна… Это, конечно, хорошо – только кто назначил тебя главной?
Я. Сама назначилась. Или есть желающие взять ответственность на себя?
Желающих нет.
Быстро перекусываем. Тунец в пакетиках, консервированные бобы в банках с такой крышкой, которую открываешь руками. Это гораздо лучше, чем ковырять жестянку ножом, хотя звук все равно получается громким – будто кто-то скрипичную струну задел.
Крадемся туда, откуда пришли: вдруг конфедераты отстали? Где-то там может прятаться Джефферсон.
Подходим к развилке; мы не заметили ее, когда удирали из лагеря Кротов. Сворачиваем и спотыкаясь бредем дальше в полной темноте.
Она совсем не похожа на темноту ночной спальни. Та «темнота» обитала в мире окон и уличных фонарей, подсвеченных офисных зданий, светодиодов на электронных будильниках и дежурных огоньков на корпусе колонок и телевизоров. Электромагнитное излучение шепотом разговаривает с нашими глазами, даже когда те закрыты. И на загородную темноту она не похожа – ту, где дрожат звезды и поблескивает бледная луна. Это – темнота земли. Тысячи тонн грязи отделяют нас от солнца, лампы мертвы, воздух высасывает жизнь. Если б рядом не было ребят, у меня в этом склепе от ужаса начался бы психоз, как в «Паранормальном явлении».
Бедный Джефферсон, один в таком мраке… Сердце сжимается.
Потому-то я и обстреливаю те фигуры впереди.
Я ж думаю, что Джефферсон один. Примерно через полчаса блужданий мы слышим чихающий звук пистолетных выстрелов. Бежим на него по черным закоулкам и выскакиваем на платформу.
Там кто-то копошится, мы падаем на пол, я больно стукаюсь бедром о железку. Две фигуры впереди настороженно выпрямляются, будто луговые собачки, и я выпускаю очередь.
Это не могут быть Кроты – у тех хватило бы ума жаться поближе к стенам. И это не Джефферсон – он ведь один.
Хорошо, что промахнулась: после обмена бестолковыми выстрелами, которые только всех перепугали, слышу знакомый голос.
Джефферсон. Донна?
Я. Джефферсон! Живой?
Джефферсон. Пока да, но если ты не перестанешь стрелять…
Я. Кто там с тобой?
Джефферсон. Долго рассказывать. Я встаю, слышишь? Не убей меня.
Это и правда Джефферсон. То есть в какой-нибудь страшилке перед нами вырос бы, ну, оборотень, что ли, который принял облик Джеффа, но это точно он, и меня затапливает волна облегчения.
Вскакиваю на ноги. Кидаюсь вперед и крепко прижимаю Джеффа к себе. Кажется, он самую малость растерян, обнимает меня не так сильно, как я его – на пару-тройку единиц слабее. Тьфу, Донна, у тебя паранойя!
За плечом Джеффа маячит какая-то белобрысая деваха.
Вслух я не спрашиваю: «Что за фифа?!», зато думаю очень громко.
Джефферсон. Это Кэт. Кэт, это моя подруга Донна.
Белобрысая. Привет.
Я. Привет.
Добавляю в свой «привет» холодку, пускай проникнется.
Молчание.
Я. Что ты делаешь в подземке, Кэт?
Джефферсон. По ее словам, за нами гонятся конфедераты.
Питер. Мы вообще-то в курсе.
Белобрысая. Они вас поджидают. Во всех туннелях через Ист-ривер, по всему центру.
Черт!
Умник. А линия на Шестьдесят третьей?
Я. Помолчи, а?
Джефферсон. Ей можно доверять.
Я. Ага. И почему?
Джефф кидает на нее многозначительный взгляд.
Джефферсон. Скажи им.
Белобрысая. Я вас выведу. Если возьмете меня с собой.
Питер. Да ну? И куда?
Белобрысая. Без разницы. Лишь бы подальше отсюда.
Я. А если мы не согласимся?
Белобрысая (пожимает плечами). Тогда нам всем крышка.
Джефферсон. Мы уже согласились. Я согласился. Без помощи нам не выбраться.
Я. Слушай, ты вообще кто? Политическая беженка типа?
Окидываю Кэт взглядом с головы до ног. Золотистые волосы, пухлые губы, хорошая грудь. Большая проблема для маленькой Донны.
Грудастая. Я не хочу жить в Конфедерации.
Я. Почему?
На долю секунды она дрогнула. Потом собралась снова.
Грудастая. Ты в курсе, что творится наверху?
А то. Близняшки просветили.
Я. Ладно. Ладно, генералиссимус.
Пристально смотрю на Джефферсона. Залезть бы ему в голову, понять, что там происходит. То ли это хитрый ход, то ли Джефф очередную принцессу спасает.
Я. Но пистолет я заберу.
Подхожу к ней вплотную, протягиваю руку. Девчонка и бровью не ведет. Так и стоим друг против друга, как два недовольных мачо.
Грудастая. Обкурилась, что ли?
Я. Сама ты обкурилась!
Не очень остроумный ответ.
Пифия. Что за бред?
Джефферсон. Отдай ей оружие, Кэт.
Та бросает на него быстрый взгляд, дергает плечом и протягивает мне пистолет.
Сую его сзади за пояс. Жест, конечно, эффектный, только металл такой холодный, что я вздрагиваю. Не хватало еще себе попу случайно прострелить! Аккуратней, Донна.
Грудастая. Ну, пошли?
Умник. Шестьдесят третья улица…
Она его перебивает.
– Забудь. Мы – они – нашли этот туннель сто лет назад. Наш единственный шанс – станция Пятая авеню – Пятьдесят девятая улица.
Я. Прям единственный? Чем же эта станция такая выдающаяся?
Грудастая. А тем и выдающаяся, что ее должна охранять я.
* * *
Прекрасно. Нас обложили, будто крыс, и единственная наша надежда – белобрысая перебежчица.
Ее грандиозный план состоит в том, чтобы вылезти наверх на пересечении Пятой и Пятьдесят девятой, а оттуда рвануть в Центральный парк. Прямо в парк – конфедераты его не контролируют. Ничего удивительного, там полно диких зверей.
Наверное, с ними веселей, чем под землей с конфедератами. Но не намного.
Разрабатывать план поумнее времени нет. Судя по моему уникальному военному хронометру «Хелло, Китти», наверху скоро рассветет. Тогда нас быстренько сцапают, только высунем нос наружу. А пережидать день в метро слишком рискованно: за нами, как вы помните, охотится целая армия.
В общем, Грудастая ведет нас к верхнему Манхэттену, а по пути рассказывает. Она, как я поняла, была у конфедератов кем-то вроде высокопоставленной шлюхи, поэтому ей доверили оружие и вместе с одним чуваком отправили сторожить выход из метро. Сейчас придем туда, наша фифа усыпит бдительность этого второго охранника, а мы его оглушим. Потом рванем к парку.
Звучит отлично, только одно «но». Как глушить-то? Если верить фильмам, нет ничего проще: лупишь человека по башке, он валится как подкошенный, а через время приходит в себя с легкой головной болью.
На самом деле грань между оглушающим ударом и ударом, который раскроит череп, очень тонкая. Даже если получится треснуть как надо, есть вероятность, что у треснутого начнется внутричерепное кровоизлияние, или будет сотрясение, или он впадет в кому. Я, конечно, понимаю, конфедераты нам враги и все такое, и все же… Трудно задушить в себе доктора Донну, женщину-лекаря.
Я предлагаю, мол, давайте лучше возьмем парня в заложники и сделаем все по старинке: свяжем-завяжем, сунем кляп. Только покрепче, покрепче, чтоб не вырвался так легко, как Скуластый. Возникают некоторые разногласия, но я заявляю, что пленением займусь лично.
Сначала идем на восток, потом сворачиваем на север. Вверх по нескольким узким лестницам – Умник говорит, мы перескакиваем с линии «Е» на линию «Ф», их пути не пересекаются. В одном месте сверху вдруг слышны голоса, и мы какое-то время сидим тихо-тихо, как мышки. Наконец голоса замолкают.
Я держусь за спиной у Грудастой; если она что-нибудь выкинет – вышибу мозги. Без обид.
Скоро выходим на платформу. Она отличается от привычных станций, не такая загаженная. Белая плитка сверкает, а знак «К 59-й улице», выложенный римской мозаикой, чистый. Грудастая сообщает, что ее напарник здесь, наверху.
Дальше есть выход на Шестидесятые улицы, но это через дорогу от парка. Самый лучший путь – по широкой лестнице, от которой в разные стороны отходят две поменьше: она выводит прямо к окраине парка. На улице нам останется только перепрыгнуть через ограду – и мы под защитой деревьев.
Кэт говорит, что поднимется по одной из двух лестниц и отвлечет напарника. Я должна осторожно пробраться по второй лестнице, обойти его со спины и взять в плен. Кино времен восьмидесятых.
Все это мы обсуждаем свистящим шепотом, пока крадемся по рельсам вдоль платформы. Грудастая мне кивает, я беззвучно хлопаю Питера по пятерне, промахиваюсь мимо ладошки Пифии и встречаюсь глазами с Джефферсоном.
Джефферсон. Если что, мы наготове.
Он заряжает винтовку патронами, купленными на Базаре.
Я. «Если что» не будет. Ясно?
Джефферсон. Ясно. Ты поосторожней там.
Он смотрит на Кэт и добавляет:
– Ты тоже.
Хм.
Все поднимаются на платформу и бегут к выходу.
На улице еще ночь, но эта темнота совсем другая, чем внизу. По ступенькам гуляет ветерок, пахнет свежестью, зеленью – рядом парк.
Грудастая без предупреждения взлетает по лестнице.
– Йоу, ты где была? – Голос парня.
Грудастая. В подземке заблудилась.
Парень. А чего тебя туда понесло?
Грудастая. Эван послал.
Парень. А… (Типа – не спорю.) Слушай, ты попозже не заказана?
Надо же, вместо «свободна» – «не заказана». Ужас.
Грудастая. А давай сейчас?
Парень. Не искушай, подруга.
Чувак здоровый, мне видно его из-за парапета. Одет в камуфляж, на плече АК, пальцы на спусковом крючке.
Другая рука, надо полагать, – на заднице у Грудастой: белобрысая с томным видом трется об парня, ее лицо выглядывает из-за его плеча.
Она мне подмигнула, клянусь! Будто мы с ней вместе розыгрыш устраиваем.
Вскидываю карабин и приказываю:
– Убери палец со спускового крючка.
Обычным таким голосом говорю, в духе «о, привет», а не в духе «стоять, сволочь!».
Вышеупомянутый парень прекращает лапать Грудастую и оборачивается. Лицо красное. Рука отлетает в сторону, и он недоуменно сводит брови, не понимая, в чем дело.
– Спрячься за меня, – бросает парень Грудастой.
Та хихикает; до него не доходит.
Я. Так, пойдешь с нами. Давай вниз.
Парень. Чего?
Никак не поймет, что его провели.
Да сколько можно, достал! Придется объяснить доходчивей или, как любит говорить Питер, взять на понт.
Я. Я что, неясно выразилась, козел? Катись вниз по лестнице!
Парень все еще переваривает. Но голос становится злым.
Парень. Ты вообще чья?
Не пойми откуда у Грудастой в руках вдруг появляется нож, и она всаживает его в напарника. Один раз, второй, еще, еще, еще… Его одежда темнеет, проступает кровь, он падает на колени, а фифа не унимается, все тычет в него и тычет. Наконец поднимает голову.
Грудастая. Бежим! Он сдох! Бежим!
Нет, не сдох; парень скулит: «Стой… подожди». Бедолагу, скорей всего, уже не спасти. Я подскакиваю к нему; его сейчас заботит только вопрос жизни и смерти, он с трудом стаскивает с плеча автомат, будто хочет, чтобы я помогла ему…
Кэт выхватывает автомат и с силой пинает здоровяка. Тот валится на землю, удержать его я не могу. Кровь. Кровь на мне, на асфальте – блестит рубинами.
Из подземки выходят наши, растерянно моргают.
Джефферсон. Что случилось?
Грудастая. Скорей!
Она подлетает к грязно-серой ограде, перебрасывает через нее одну ногу, потом вторую – и исчезает в парке.
Народ в доме напротив – судя по вывеске, это отель «Пьер» – начинает обращать на нас внимание. В окнах видны хмурые лица, кто-то выглядывает на улицу, ругается.
Я. Ой-ей, пардон! Оттащу его домой!
Пусть любопытные думают, будто истекающий кровью парень то ли вдрызг напился, то ли под кайфом. Уловка срабатывает, и мы все, кроме Джефферсона, перепрыгиваем через ограду – как бы это сказать? – без приключений.
Наш генералиссимус застывает над умирающим мальчишкой.
Я. Джефферсон, быстрей!
Он отворачивается от бедолаги и бежит к парку. Швыряет мне винтовку, перебирается сам. И смотрит на меня в ожидании объяснений.
Я. Потом.
Сую ему назад оружие, и мы припускаем следом за остальными.
