В банкетном зале фюрер — трезвенник и вегетарианец, — как и следовало ожидать, не появился. Во главе стола — стульев здесь не было — оказался «великий магистр» СС Гиммлер. Уже поднят был тост «За непобедимую Германию», уже прокричали «хайль!», но Скорцени все еще не покидало ощущение, что что-то сорвалось, что-то на совещании пошло не так.

Совершенно неясной осталась подноготная всей этой истории с возвышением и приближением к трону барона фон Риттера. К тому же Отто прекрасно помнил, что фюрер говорил о двух территориях будущей Франконии. Следовательно, «Альпийская крепость» и?..

Наполнив бокалы во второй раз, рыцари ордена сразу же разбились на небольшие группки. Скорцени понимал, что заключительная часть встречи продлится не более получаса и что все должно решиться именно в эти минуты. Оказавшись в одной группе с Борманом и Кальтенбруннером, Гиммлер явно искал его глазами, но «первый диверсант рейха» считал, что время для уединения еще не настало. Отойдя к тому же окну, у которого он стоял в прошлый раз — в какой-то степени это была дань суеверию, — он посматривал на дверь, за которой начинался путь к «Ритуальному залу», как называли комнату-сейф, в которой находилось «Копье судьбы». Он почему-то не сомневался, что фюрер находится сейчас именно там — у стенда с древним наконечником, неожиданно приобретшим столь магическую силу.

— По-моему, вам тоже не все ясно в этой ситуации, господин штурмбаннфюрер, — еще на ходу предположил Розенберг, держа в руке бокал, как церковный сторож — свечу. — Что-то в нашей «ритуальной встрече черных магов» не сложилось.

— Но одно совершенно ясно: коронование короля Франконии откладывается, — вежливо улыбнулся «первый диверсант рейха».

— Альпийской Франконии, — уточнил Розенберг и тут же зачастил: — Не знаю, не знаю. Главного мы пока не услышали, — кивнул он в сторону массивной дубовой двери. — Тайны этого замка рождаются не в вине, а на острие копья...

— ...Судьбы.

— Кстати, вы не обратили внимание на одну странность: вместе с фюрером, его адъютантом и личным телохранителем исчез и наш неофит — бригаденфюрер барон фон Риттер.

Скорцени с удивлением осмотрел зал и убедился, что среди десяти молящихся на свои бокалы высших офицеров СС барона действительно нет. А встретившись взглядом с Розенбергом, заметил, что тот загадочно ухмыляется.

— Не пытайтесь превращать барона в моего соперника.

— В любом случае он самолюбив... этот генерал-барон. Но самое любопытное, что, по-моему, исчезновения его не заметил пока что никто. Даже Гиммлер и Кальтенбруннер.

— Беспечные они люди, — подыграл ему Скорцени.

— Точнее, отсутствие опыта настоящих придворных интриг.

— Это касается и Бормана?

— Но ведь Бормана я не упомянул.

— Пардон, — Борман стоял чуть в стороне от Гиммлера и Каль-тенбруннера, в профиль к ним. В такой позе он спокойно мог наблюдать за всем, что происходило справа и слева от него, и одновременно держал под наблюдением Скорцени, Розенберга, Гиммлера и... дверь, ведущую к таинствам рейха.

— И вот еще что».. При всей той кровавой вакханалии, что разыгрывается сейчас в «суде чести»  и ведомстве нашего достопочтенного доктора Фрайслера , у меня все еще остается впечатление, что ни одной нити, связывавшей непосредственных участников заговора с его вдохновителями за рубежами рейха, так и не обнаружено.

Переход к этой теме показался совершенно несвоевременным и необъяснимым. Но ясно было, что потребность в нем возникла у Розенберга не в последнюю минуту.

— Ну, принято считать, что он вызрел в недрах штаба армии резерва под крылом генерала Фромма и что все руководители его...

— ...Остались вне досягаемости крючьев тюрьмы Плетцензее... Ясное дело, генерал Фромм сумел вовремя убрать главных хранителей тайны: Бека, Ольбрихта и Штауффенберга. Но ведь сам Фромм все еще жив.

— Не будем завидовать ему.

— Стоит ли.

— Следователи продолжают работать с ним. Может быть, не столь интенсивно, как хотелось бы.

— И при этом лишь вскользь интересуются человеком, сумевшим вовремя ускользнуть с Бендлерштрассе. Неким неприметным вице-консулом генерального консульства Германии в Цюрихе — заметьте, в Цюрихе! — Хансом Берндом Гизевиусом.

— Ваш личный враг? — рискованно пошутил Скорцени.

Но рейхсминистр давно знал цену его шуточкам и серьезно озадачил шефа диверсионной службы СД, прямо признав:

— Давний, как этот мир. Но я не стал бы даже имя его упоминать, если бы не подозревал, что 20 июля он вовсе не случайно оказался на  Бендлерштрассе. Не тот это человек, который может терять время, любуясь красотами Швейцарии и швейцарок.

— Словом, Фрайслеру нужны свежие головы?

— Не сказал бы. Нужна одна свежая голова, которая разобралась бы в связях заговорщиков с Западом, и Фрайслер здесь ни при чем. Терпеть его не могу. Тут другое: кто знает, вдруг эти каналы еще пригодятся нам. Когда станет ясно, что воевать на два фронта уже бессмысленно и кто-то из двоих врагов неминуемо должен становиться союзником.

— Беку и Ольбрихту это-то как раз было ясно как божий день, — не без умысла намекнул Скорцени. — Иначе они не стали бы впутываться в авантюру.

— Их впутали, штурмбаннфюрер. Можете в этом не сомневаться.

— Что тоже не делает чести боевым генералам. Слабоволие, дьявол меня расстреляй. У вас есть какие-то не известные следователям свидетельства Бека, Ольбрихта, Штауффенберга?

— Мертвых допрашивать трудновато.

— Молчат, любимцы смерти, молчат, — с прискорбной миной на лице признал Скорцени. Черствость «первого диверсанта рейха» была настолько общеизвестной, что становилась притчей во язы-цех.

— Но ведь Фромм-то все еще жив.

Теперь уже Скорцени сам отыскал глазами Мюллера, словно тотчас же, с его слов хотел удостовериться, что действительно все еще жив.

Руководитель гестапо о чем-то почти нежно ворковал с генералом Хауссером. Это о чем же нужно было говорить, чтобы «старый солдат» время от времени взрывался негромким, но все же совершенно не приличествующим ситуации и величию Рыцарского зала хохотом? Однако на него пытались не обращать внимания: что возьмешь с фронтовика, значительную часть своей жизни проведшего в казармах, на полигонах и в штабных блиндажах?

— Хотите встретиться с Фроммом? — прямо спросил штурмбаннфюрер. — Нужна моя помощь?

— Даже если бы мне позволили повидаться с бывшим генералом, встреча эта не имела бы смысла. Мечтая о помиловании, он не стал бы отвечать на мои вопросы, а те ответы, которыми удостоил бы, не представляли бы для вас никакого интереса*

— Для меня?

Вместо ответа рейхсминистр укоризненно вскинул брови.

— Куда важнее вопрос: почему встречаться должен я?

— Следовательно, я? — вежливо усомнился штурмбаннфюрер.

Теперь уже Мюллер с нескрываемым любопытством посматривал на Скорцени и Розенберга. Он прекрасно помнил, что и в прошлый раз эти двое «заговорщиков» таились у того же окна. Но главное — и Скорцени понял это — обер-гестаповец почувствовал, интуитивно учуял, что речь идет о нем, уловил на себе взгляд диверсионного гения.

— Но, согласитесь, это выглядело бы куда естественнее.

— Уже согласен, дьявол меня расстреляй.

— И вообще, почему вы делаете вид, что канал, который Черчилль и американцы использовали, сотворяя бунт против фюрера, нужен только мне, а не вам? Независимо от того, как мы станем оправдывать друг перед другом его поиски — то ли желанием искоренить притаившихся врагов, то ли стремлением докопаться до истины, которая поможет нам больше, чем способен помочь Господь, да простят меня его апостолы.

— Значит, Гизевиус... — задумчиво повторил Скорцени, демонстративно уходя от ответа на слишком уж некорректный вопрос.

— Довольно легко запоминается.

— Вы уверены, что в тот день он действительно находился на Бейдлерштрассе?

— Господи, да вы не могли не знать об этом.

— Я хватал их там десятками. Мне некогда было разбираться с гизевиусами и прочими.

— Понимаю, — помрачнел Розенберг. — Но он был там почти до вашего прибытия. Если бы вице-консул попался в руки следствия, Геббельсу на десять лет хватило бы пропагандистского пороха в его все более холостой пальбе по Лондону и Нью-Йорку.

— Что же вы молчали?

— Я и сейчас молчу. Но Фрайслер может подтвердить, что имя Гизевиуса упоминается чуть ли не во всех показаниях подсудимых и свидетелей. Хотя я уверен, что свидетелей в тот день на Бендлерш-трассе не было — только подсудимые.

— Фрайслер очень бы даже растрогался, узнав о такой поддержке.

— Знает. Иное дело, что те, кто называет Гизевиуса, весьма смутно представляют себе, какую роль он играл в подготовке заговора.

И что делал в тот день в штабе Фромма этот штатский. Хотите, помогу ознакомиться с судебными делами некоторых заговорщиков? А то у меня создается впечатление, что вы совершенно не интересуетесь ходом судебной части операции «Гроза».

— Мне это ни к чему, — деликатно огрызнулся Скорцени. — Я диверсант, а не офицер тайной полиции. А что касается документов, то в любом случае имею право знакомиться с ними. Было бы время и желание.

— Так изыщите же их — время и желание!

— Вижу, этот Гизевиус всерьез въелся вам в печенки.

Но Розенберг понял, что это всего лишь словесная вуаль, которой обер-диверсант желал прикрыться, маскируя все разгоравшееся любопытство.

— Опять философские споры о бренности мира сего?! — неожиданно направился к ним Мюллер, беспардонно предав «старого солдата» всепоглощающему пламени хохота. — Широкоскулое, по-крестьянски загорелое лицо его, с красноватыми шелушащимися щеками и утолщенным прыщеватым носом, хитровато заострилось, словно морда у гончей, внезапно почуявшей добычу. Он надвигался на Скорцени и Розенберга, широко расставив локти, как вышибала, решивший окончательно распрощаться с расшалившимися посетителями.

— Мы непримиримые полемисты, — признал Розенберг. — Как оказалось, мои теории совершенно не волнуют диверсионную душу Скорцени.

— Вы ведь должны знать, что никого ваши философские воззрения не интересуют так, как гестапо, — грубовато пошутил Мюллер. Но ведь рейхсминистр сам напросился. — Порой у меня создается впечатление, что, кроме гестапо, они вообще никого не интересуют. — Заложив руки за спину, обергруппенфюрер с садистской ухмылкой выдержал аристократически-поверженный взгляд бывшего архитектора, как выдерживают, не предаваясь гневу, брошенную прямо в лицо перчатку.

— У вас... сугубо профессиональные шутки, — попытался улыбнуться Розенберг, но это была ободряющая улыбка покойника.

— Не огорчайтесь, вскоре они вообще никого не станут волновать, дорогой рейхсминистр. Попомните мое слово. Разве что английских газетных чистоплюйчиков, уже сейчас требующих запрета на все расовые, нацистские и прочие теории. Не в курсе? — совершенно серьезно поинтересовался обергруппенфюрер.

И Скорцени заметил, как, сорвав с лица «русского немца» самодовольную маску, гестаповец заставил его побледнеть. Во время этой перепалки Отто иногда казалось, что Мюллер попросту забыл, кто перед ним, и вел себя как шеф гестапо с чиновным подследственным.

— Что-то вы давно не заглядывали ко мне, — обратился тем временем Мюллер к Скорцени, не позволяя Розенбергу ни возразить, ни прийти в себя, не «потеряв» при этом лица. — Еще недавно вас интересовал этот маньчжур, из посольства Маньчжоу-Го, который шпионил за вашими людьми.

— Присматривался. Но я помню, сколь щедро вы помогли нам. Кстати, он немало знал об одном белогвардейском ротмистре-диверсаите.

Мюллер хотел что-то сказать, но царивший в зале полушепотный говор внезапно умолк, и неожиданно все оглянулись на дверь.

— Штурмбаннфюрер Отто Скорцени! — объявил Шауб хорошо поставленным голосом дворецкого. И, выдержав надлежащую паузу, продолжил: — Фюрер ждет вас!

— Попробуйте после этого утверждать, что я был не прав, — успел тронуть его за рукав Розенберг, которому явно не хотелось оставаться в компании с «гестаповским Мюллером».