Каменистое взгорье, из которого вырастали стены и башни старинного замка, уже было изуродовано несколькими бомбовыми воронками. Незасыпанные, они представали перед путниками метками судьбы, свидетельствовавшими о том, что она по-прежнему хранит святилище СС от искушения, которому подвергаются английские пилоты и их командиры, проведавшие от агентов Сикрет интеллидженс сервис, что представляет для фюрера и его «черных кардиналов» этот, ничем не выделяющийся среди сонма других подобных, старинный бург.

Оставив машину на площадке между двумя каменными башнями-сторожками, возведенными уже, очевидно, в начале нынешнего века, Скорцени направился к воротам. При этом он чуть поотстал от генералов, предоставляя себе возможность еще раз осмотреть эту каменную молитву вечности с позеленевшими стеклами и гордо возвышающимися соборами башен.

И вновь, как и во время прошлого своего посещения замка, Скорцени неожиданно ощутил, что здесь все давно знакомо ему. И вон та, оставленная ядром отметина на привратной башне; и каменная арабеска, украшающая арку; и даже возносящий к потускневшему предгрозовому небу две последние, но все еще могучие живые ветви дуб-патриарх... — все это ведомо ему по какой-то прошлой жизни, прожитой им в седле и в рыцарском облачении.

«Вот-вот заскрежещут цепи подъемного моста, с ревматическим стоном откроются тяжелые дубовые ворота, и встревоженный рожок привратника радужно возвестит обитателей бурга, что доблестнейший из германских рыцарей граф Отто фон Скорцени вернулся в свое родовое гнездо со славой и добычей...» — вспоминались ему фантазий, родившиеся во времена минувшего «возвращения в «Вебельсберг». Замок потом еще не раз снился ему или попросту являлся в воображении. Не ритуальные свечи, не фюрер, склонявшийся над хранящимся здесь в комнате-сейфе «Копьем судьбы» — главным символом СС, а именно сам восстающий из мрака веков и призрачности легенд замок.

«Очевидно, прав был Раушнинг, — подумалось штурмбаннфюреру, — утверждая, что в сущности каждый немец одной ногой стоит в  Атлантиде, где “ищет лучшей участи и лучшего наследства”. Во мне, как и в этом замке, созревают неувядаемые гроздья вечности. Моя душа вселяется в тело воина каждое столетие. Как жаль, что никому не дано проследить этот путь вечного странника».

Они собрались в том же зале, в котором Скорцени входил в круг «особо посвященных». Черный овальный стол, посреди которого чуть возвышался отлитый из бронзы орел со свастикой, обращенный клювом к трону предводителя, черные высокие спинки кресел для прочих рыцарей «Черного Ордена»; двое мрачных верзил-унтерштурмфюреров, стоявших у двери, ведущей в соседний зал, в котором, судя по всему, находился фюрер и, минуя который, можно попасть в комнату-сейф, где хранилось копье короля Саксонии Генриха I, «Копье судьбы».

— Наконец-то вы здесь, Скорцени, — решительно направился к нему рейхсфюрер СС Гиммлер, как только «первый диверсант рейха» выбрал для себя кресло — в конце стола, на овале, чтобы, не наклоняясь, можно было видеть всех присутствующих. — Сразу после совещания вы понадобитесь мне.

— Готов выполнить любой приказ, господин рейхсфюрер, — сдержанно, суховато отчеканил Скорцени. Вообще-то в последнее время задания он получал только от самого фюрера. Если одно из них он получит и сегодня, любые приказы Гиммлера будут лишь отвлекать его.

— Я бы даже не сказал, что речь идет о приказе. Скорее — личная просьба. Но исключительно в интересах рейха. Его будущего, Скорцени, — загадочно блеснул рейхсфюрер остекленевшими в оправах очков глазами.

Штурмбаннфюрер молча выдержал его взгляд и ничего не ответил, словно упорно ждал, что главнокомандующий войсками СС не сдержится и начнет выкладывать спасительную для будущего рейха тайну прямо сейчас.

— Ваша просьба каким-то образом будет связана с той, которую намерен высказать сразу после совещания фюрер? — спросил он, окончательно обескуражив его своей сценической паузой.

— Вас предупредили об этом?

— Нет.

Гиммлер облегченно вздохнул. Скорцени знал, сколь ревниво воспринимал рейхсфюрер СС любое распоряжение, которое кто-либо из прямых подчиненных получал через его голову.

— Уверен, что нет, — теперь уже не задумываясь, ответил Гиммлер, что сразу же заставило Скорцени задуматься. Он понимал: сегодня могут сбыться его худшие предположения — когда придется выполнять два несовместимых задания двух фюреров. — Но точно так же уверен, что оно покажется вам куда более романтичным, нежели все остальные, которые приходилось выполнять до сих пор.

— Мои парни иногда называют себя «романтиками войны» — тут вы правы, — деликатно простил ему намек на романтику «первый диверсант рейха». Он не любил, просто-таки не терпел, когда в его присутствии кто-либо решался окутывать будущее задание фимиамом романтических грез. Они — профессионалы, это их работа... Другое дело, что в любом случае без романтики не обходится. Но это уже как бы само собой.

Однако Гиммлер не стал утомлять ни его, ни себя какими бы то ни было философскими изысканиями. Он отвел взгляд и уже через мгновение, все еще находясь возле Скорцени, напрочь отсутствовал не только в разговоре с ним, но и вообще в этом зале. А когда главнокомандующий СС едва уловимым движением перехватил проходившего рядом командира дивизии «Адольф Гитлер» бригаденфюрера СС Монке, к шефу диверсантов уже направлялся рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг. Увидев его, Отто сразу же вспомнил о несбывающихся пророчествах относительно императора Франконии, тем не менее приготовился выслушать другие, еще более несбыточные.

— Время остановилось, мой штурмбаннфюрер, — бледное лицо главы Остминистериума покрылось налетом свинцовой серости, морщины стали еще более рельефными, глаза — испещренные сетью окровавленных капилляров, с легкой клубничной поволокой — смотрели на мир взглядом уставшего от бренного бытия философа. — Башни «Вебельсберга» ему не подвластны. Будь моя воля, я превратил бы «Вебельсберг» в Кремль Франконии.

Розенберг по-прежнему не знал, что такое улыбка. Когда великосветская вежливость требовала от него изобразить нечто подобное ухмылке, уголки губ прискорбно опускались, словйо у священника, которому выпало счастье отпевать слишком задержавшегося на этом свете, основательно осточертевшего ему соседа-безбожника.

— Если учесть, что свой Кремль русские давно превратили в «Вебельсберг»... — скупо развил его мысль Скорцени, — то это вполне приемлемо. Кстати, нынешний сбор рыцарей Круглого Стола следует трактовать в том духе, что вы сумели вдохнуть, — кивнул он в сторону двери, из которой вот-вот должен был появиться фюрер, — некие новые идеи?

— Если бы речь шла не о нашем высокочтимом, я позволил бы себе мудрое восточное сравнение: «Как новое вино — в старый сосуд».

— И что сегодня бурлит и пенится в «старом сосуде»? — пытался Скорцени выдержать тон и дух, предложенные испытанным пропагандистским полемистом. — Государственное устройство Франконии? Проект ее «СС-конституции», очень смахивающей на устав очередного монашествующего ордена меченосцев?..

— Фюрер действительно встречался со мной. Не скажу, чтобы мы остались довольны друг другом, но...

— Извините, речь шла о Франконии?

— О сохранении самой идеи. Об основательном публицистическом труде, посвященном СС.

— Об императоре речи не заходило? — вновь отдал Скорцени дань собственной иронии.

— До этого пока не дошло. Не можете простить моих предсказаний относительно императора СС-рейха? — еще ниже опустил уголки тонких, иссиня бледных аристократических губ немецко-русский прибалтиец.

— Почему же, провозглашение меня императором уже воспринято и оценено...

— Это полпути к цели. Поверьте мне, старому интригану.

Появились сразу три эсэсовца-официанта с бутылками шампанского на подносах. И Скорцени, и Розенберга это приятно удивило. В прошлый раз до шампанского дошло только после тайного совета.

— Вы опять неправы, господин рейхсминистр, — молвил. Скорцени, наблюдая за их стараниями. Розенберг молча вопросительно проследил за его взглядом. —...Считая, что в замке «Вебельсберг» ничто не подвержено изменениям и новым веяниям.

— В каком-то смысле — да. Однако не стремитесь хоронить идею Франконии, — вдруг решительно покачал головой Розенберг — один из ранних идеологов германского национал-социализма. — Не спешите с отпеванием.

— Разве я поторопился с этим? Извините, не заметил.

— Что вас смущает? Успехи большевиков на Восточном фронте? Как и вы, штурмбаннфюрер, Сталин вряд ли догадывается, что крах германского рейха почти автоматически повлечет за собой и крах рейха коммунистического. Наши системы, наши взгляды, идеологические фетиши, пропагандистские приемы, равно как и способы истребления внутренних врагов, настолько близки, что аналогии не заметит разве что умственно незрячий.