Оставив позади изуродованное бомбардировками предместье, «опель-адмирал» начал уносить их в сторону видневшейся вдали рыжеватой гряды.

— Массив Гарц, — оживилась приунывшая было Эльза Ален-берн. — Еще немного — и нам откроется вершина горы Броккен. Изумительные места. Только в таких и должны располагаться наши «лебенсборны».

Для Гиммлера до сих пор представлялось загадкой, каким образом комендант «Святилища арийцев» узнала, что он прибыл в этот городишко проинспектировать формирующуюся неподалеку дивизию войск СС. Не так часто Гиммлер бывал сейчас в войсках, и появление в дивизии самого рейхсфюрера должно было сразу же поднять и престиж новой части, и воинский дух юнцов, при отборе которых, увы, приходилось отступать уже не только от ограничения в росте, но и от чистоты арийской крови и прочих основополагающих параметров.

Прибыв сюда, он совершенно забыл о том, что где-то неподалеку находится «лебенсборн». Однако давно охотившаяся за ним Эльза Аленберн, очевидно, поклявшаяся любыми путями затащить в свое святилище любви самого верховного жреца Черного Ордена, сумела перехватить его буквально за час до отъезда в Берлин и уговорить отправиться с ней в заведение, в котором отборные арийки зачинали от прибывающих на побывку эсэсовцев, производя затем на свет «детей рейха», которым суждено стать гражданами СС-рейха Франконии.

Гиммлер без особого интереса посмотрел через боковое стекло на подступающую к самой трассе череду зеленоватых холмов и тоже почувствовал, что при виде этого неброского, умиротворяющего пейзажа душа его если и не оттаивает, то уж во всяком случае примиряется со всем тем бытием, в котором пребывает нынче ниспосланное ей тело.

— Ваши воспитанницы еще верят во все то, ради чего их собрали в «Святилище арийцев»?

Эльза повернулась к рейхсфюреру всем туловищем и, словно бы подчеркивая этим движением особую искренность своих слов, улыбнулась, обнажая ряд крепких, на удивление ровных, красивых зубов.

— Не все, господин рейхсфюрер. Но большинство верит безоговорочно.

— Почему же не все? — Они сидели на заднем сиденье, отгороженные от водителя толстым звуконепроницаемым стеклом, через которое могли видеть и его, и все, что происходит впереди машины, а водитель их не видел. Однако образовавшаяся таким образом интимность дорожного свидания до сих пор не только не расковывала рейхсфюрера, а наоборот, загоняла в себя, в нервное молчание, наполненное воспоминаниями о последних событиях в «Вольфшан-це» и в самом Берлине.

— Ничего не поделаешь; ситуация на фронтах, — улыбка, казалось, не появлялась на лице Эльзы и не сходила с него, а была навечно запечатлена, как нетленный символ вверенного этой женщине «лебенсборна». — И потом — сугубо девичья недоверчивость к собственной судьбе.

— «Недоверчивость к собственной судьбе», — подтвердил рейхсфюрер, плохо представляя себе, какой смысл скрывается за этим объяснением. И неожиданно сорвался: — Но при этом не должны забывать, что они немки. И что долг их перед рейхом — рожать солдат, заботиться о будущем нации, будущем СС.

— Мы стараемся напоминать им об этом как можно чаще, — встревоженно отреагировала комендант «лебенсборна».

— Нет, вы все же должны напоминать им об этом, фрау Ален-берн, — возразил Гиммлер, словно бы не расслышал ее объяснения. — Они находятся в тылу, не обременены трудовой повинностью. Для них созданы все условия. А все, что от них требуется — так это дарить любовь солдатам СС, выполняя свой женский долг перед рейхом и природой.

— Многие только так и воспринимают...

— Ибо в концлагере, фрау Аленберн, они будут дарить ту же любовь за миску похлебки разжиревшим охранникам. Не рассчитывая ни на что иное, кроме крематория.

На сей раз комендант промолчала, и если бы Гиммлер не был увлечен собственным красноречием, то заметил бы, что лицо ее побледнело. Однако отодвинуться от рейхсфюрера настолько, чтобы он не ощущал близости ее тела, Эльза уже не решилась.

Как бы невзначай положив руку ей на колено, Гиммлер продолжал улыбаться своей ничего не выражающей улыбкой, а на кончиках усиков «а ля фюрер» показались росинки пота. При этом тонкие бескровные губы его мелко вздрагивали, словно рейхсфюрер большим усилием воли убивал в себе потребность высказать нечто такое, чего невозможно было не высказать.

Оглянувшись назад, в попытке рассмотреть через заднее стекло движущиеся вслед за ними машины, в которых ехали порученец, секретарь и телохранители, Гиммлер так и остался сидеть вполоборота к Эльзе, и рука его вновь, как бы по чистой неосторожности, оказалась у нее под юбкой.

— Я, конечно, польщена, господин рейхсфюрер, — встревожилась Эльза. — Но мы все еще находимся в машине. К тому же до нашего «лебенсборна» осталось не более двадцати минут езды.

— Эти томительные минуты...

— Они будут вознаграждены, — призывно потянулась к нему губами Аленберн. — Обещаю.

«Святилище арийцев» располагалось в квадратном трехэтажном особняке, стены которого, выложенные из зеленоватых, почти необработанных камней, больше напоминали стены тюремного замка, нежели заведения, предназначенного для продолжения эсэсовского рода. Массивные железные ворота и небольшой четырехгранный дворик, украшенный статуей германского рыцаря с перебитой правой рукой, лишь усугубляли это мрачное впечатление.

— Я почему-то представлял себе ваш «лебенсборн» совершенно иным, — признался рейхсфюрер, выходя из машины и галантно подавая руку Эльзе Аленберн.

— В лучшие времена ему конечно же будет отдан один из прекраснейших дворцов Франконии, расположенный посреди цветущей долины и объятый с одной стороны горным лесом, с другой — берегами горной реки. Но мы понимаем, что этот замок — лучшее, что способна выделить для нас Германия в эти смутные времена.

— Вы очень живо обрисовали местность, в которой хотели бы видеть «Святилище арийцев». Можете указать, где находится этот замок и кому он принадлежит?

— Пока что он существует только в моем воображении. Однако, согласитесь, господин рейхсфюрер, что таких мест в Германии немало.

— Завтра же прикажу подыскать нечто приближенное к вашему идеалу.

— Узкие коридоры, готика мрачноватых сводов, толстые узкие двери с латунными ручками... И ни одной живой души. Не дом любви, а заброшенный женский монастырь.

— Мы в административной части «Святилища арийцев», — уловила его удивление комендант. — Многие наши «гости» отбыли на фронт. Осталось всего шестеро. На двадцать девушек.

— Этим шестерым тоже не стоит задерживаться здесь, — проворчал Гиммлер. — Женское общество расхолаживает.

— Наоборот, — игриво возразила Эльза. — Кстати, мои девушки располагаются на противоположной стороне. У нас там есть небольшой танцевальный зал, который мы называем «залом знакомств». А «комнатами любви» служат номера, в которых проживают офицеры СС.

— Но почему так мало девушек? — поинтересовался Гиммлер, входя вслед за Эльзой в кабинет коменданта.

— Они имеют обыкновение беременеть. Да и мужчин маловато. Скоро прибудет пополнение. Правда, в основном из госпиталей. Но теперь, когда неподалеку сформирована новая дивизия СС...

— Ее сформировали для иных целей. Через три дня дивизию перебросят на фронт, — отрубил Гиммлер. — Отправляясь туда, эсэсманны будут знать, что право на «Святилище арийцев» они получат лишь в том случае, когда проявят мужество на фронтах.

— Это я к тому, что нам постоянно не хватает мужчин, — смутилась Эльза.

— Каждый из моих офицеров вполне справится с половиной ваших девиц.

Аленберн плотоядно улыбнулась и взглянула на часы.

— Только на их нерастраченную на фронтах энергию мы и рассчитываем, господин рейхсфюрер. Сейчас мы пообедаем. После этого сможете выбрать себе любую из понравившихся вам девушек. Хотя, должна признаться, нынешний заезд не особенно удачен. Я имею в виду их внешность, — спохватилась Эльза. — Что касается физических данных и чистоты крови — в этом не может быть никаких сомнений. Отбор у нас крайне жесткий.

— Рожают они здесь же?

— Что вы, господин рейхсфюрер! Как только становится заметной беременность, их сразу же переводят в специальный родильный дом, что-то вроде интерната, который находится в двенадцати километрах отсюда.

— У нас мало времени, фрау Аленберн. Где эти ваши красавицы? Хотелось бы взглянуть.