ПЭЛЕМ ГРЭНВИЛ ВУЛХАУЗ
Дживс и похищенная Венера
Пэлем Грэнвил Вудхауз, один из самых популярных авторов «легкой» литературы XX века, родился в английском городе Гилфорд 15 октября 1881 года. Закончив колледж Далвич, он два года работал банковским служащим, а после стал вести колонку «Между прочим» в лондонском журнале «Глоуб». За годы писательского труда он сочинил почти сто романов, пять сотен рассказов и эссе, шестнадцать пьес и несколько стихотворений. Начало Второй мировой войны застало писателя в Париже, где он жил со своей женой. В 1941 году он был арестован нацистами и вывезен в Берлин. В 1956 П. Г. Вудхауз принял американское гражданство. В 1975 он стал Кавалером рыцарского ордена и умер в том же году в возрасте 93 лет.
~ ~ ~
Когда в прихожей зазвонил телефон, я услышал, что трубку поднял мой верный камердинер Дживс. Через какое-то время он просочился в мою комнату.
— Миссис Траверс, сэр.
— Тетя Далия? Что она хочет?
— Мне она этого не сообщила, сэр.
Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне кажется довольно странным, что, подходя к телефону, я не испытал никакого, если так можно выразиться, предчувствия беды. Нет у меня мистических способностей, и в этом моя проблема.
— Привет кровной родне.
— Здравствуй, здравствуй, Берти, юный позор рода, — ответила она своим сердечным тоном. — Ты трезв?
— Как стеклышко.
— Тогда слушай внимательно. Я звоню из крохотной деревушки в Гемпшире, называется она Маршем-ин-зе-вейл. Я остановилась в усадьбе Маршем-мэнор у Корнелии Фозергилл. Она — писательница, романистка. Слыхал про такую?
— В моем списке литературы такого имени нет.
— Было бы, если бы ты был женщиной. Я пытаюсь заполучить ее новый роман для «Будуара».
Тут я сообразил. Тетя — владелец, или владелица, еженедельной газеты для полоумных дамочек под названием «Будуар миледи».
— Ну и как, получается?
— Она уже колеблется. У меня такое чувство, что еще один толчок, и она сдастся. Поэтому ты и приезжаешь сюда на выходные.
— Кто, я? Почему я?
— Ты поможешь мне уломать ее. Пустишь в ход свое очарование…
— У меня его, к сожалению, не так много.
— Ну, пустишь то, что есть.
Я вообще-то не любитель свиданий вслепую, и если жизнь научила меня чему-то, так это тому, что разумный мужчина должен держаться подальше от женщин, сочиняющих романы.
— Там еще кто-нибудь будет? Я имею в виду, какое-нибудь яркое молодое общество.
— Не скажу, что здешнее общество молодое, но, можешь мне поверить, оно чрезвычайно яркое. Тут муж Корнелии, Эверард Фозергилл, художник, и его отец, Эдвард Фозергилл, тоже своего рода художник. В общем, не заскучаешь. Так что зови Дживса, пусть собирает вещи.
Я полагаю, очень многие находят странным, что Бертрам Вустер, человек железной воли, в руках своей тетушки Далии становится мягким, как воск. Они не знают, что эта женщина обладает секретным оружием, при помощи которого она всегда может подчинить меня своей воле. Дело в том, что, если я позволю себе сказать хоть слово вопреки ее желаниям, мне будет отказано от стола, и тогда — прощайте жареные и вареные шедевры Анатоля, ее французского повара, подарка небес для желудочного сока.
Вот так и вышло, что тихим вечером 22 февраля текущего года я оказался за рулем своего старого спортивного автомобиля на просторах Гемпшира, с Дживсом на соседнем сиденье и тоской на сердце.
Нельзя сказать, что прибытие в Маршем-мэнор подняло мой дух. Когда меня провели в дом, я оказался в довольно уютной гостиной: большой камин с горящими поленьями, удобные кресла и чайный столик, источавший жизнеутверждающие ароматы тостов с маслом и кексов. Однако единственного взгляда на собравшееся общество мне хватило, чтобы я понял: я угодил в место, где все вокруг радует глаз и лишь человек ничтожен.
В гостиной находились три человеческих души, и все трое — такой же замечательный продукт Гемпшира, как знаменитый гемпширский сыр. Один — маленький гражданин с такой бородой, которая доставляет массу неудобств ее обладателю, — хозяин дома, надо полагать, — а рядом с ним сидел еще один тип, той же конструкции, но более ранней модели, его папаша, как догадался я. Он тоже был с бородой. Третьей оказалась крупная расплывшаяся женщина в очках с роговой оправой, из тех, что носят многие щелкоперы слабого пола.
Какое-то время она смотрела на меня молча, потом, сообразив, кто я такой, представила меня обществу. А затем в гостиную пожаловала тетушка, и мы стали болтать о том о сем. Вскоре Фозергиллы направились к выходу, и я двинул за ними, но тетушка Далия была начеку.
— Секундочку, Берти, — сказала она. — Хочу тебе что-то показать.
— А я хотел бы узнать, — не растерялся я, — что за работку вы желаете на меня повесить.
— Я и до этого скоро дойду. То, что я хочу тебе показать, как раз с этим и связано. Но сначала — слово нашему спонсору. Ты заметил, какой Эверард Фозергилл дерганый?
— Нет, не заметил. А он дерганый?
— Да он вообще — сплошной комок нервов. Спроси, из-за чего.
— Из-за чего?
— Из-за той картины, которую я собираюсь тебе показать. Идем.
Она провела меня в столовую и включила свет.
— Смотри, — значительным тоном произнесла тетушка и привлекла мое внимание к большой картине, написанной маслом. Я думаю, ее можно назвать классической: на ней была изображена дородная дева, почти обнаженная, разговаривающая с неким подобием голубя.
— Венера? — смело предположил я. Обычно это верный ход.
— Да. Ее нарисовал старший Фозергилл. Он тот еще художник, нарисует женщину в турецкой бане и говорит всем, что это Венера. Это его подарок Эверарду на свадьбу.
— А по-моему, хорошая картина. И патина мне нравится, — сказал я. Еще один верный ход.
— Молчал бы уже. Патина… Эту мазню и картиной стыдно назвать. Фозергилл — бездарный любитель. В общем, так: обо всем этом мне поведала Корнелия. Слушай. Как я уже сказала, он этот ужас подарил Эверарду на свадьбу, но тот слишком любит отца и не хочет его обидеть, поэтому не может просто сунуть ее в подвал подальше от глаз. Вот и приходится ему лицезреть этот «шедевр» каждый раз, когда он садится есть, хотя для него это хуже пытки. Видишь ли, Эверард — настоящий художник. Он пишет отличные картины. Вот взгляни. — Она показала на картину, висящую рядом с полотном Фозергилла-старшего. — Это его произведение.
Я внимательно осмотрел творение Эверарда. Это тоже была классическая картина и сильно смахивала на соседнюю.
— Венера?
— Остолоп! Это «Молодая весна».
— О, прошу прощения, хотя, должен заметить, тут и сам Шерлок Холмс ошибся бы. На основании данных показаний, я имею в виду.
— Так ты наконец понял, к чему я веду?
— Нет, совершенно ничего не понял.
— Хорошо, объясню по-простому. Если человек способен сотворить нечто настолько хорошее, для него настоящая мука ломать глаза о такую, с позволения сказать, Венеру каждый раз, когда ему хочется перекусить.
— О, как я его понимаю! У самого сердце кровью обливается. Но я не вижу, как я могу здесь помочь.
— А я вижу. Спроси, как.
— Как же?
— Ты украдешь «Венеру».
— Украду?
— Сегодня вечером.
— Говоря «украдешь», вы имеете в виду «украдешь»?
— Совершенно верно. Для этого я тебя и вызвала. Господи боже, — добавила она нетерпеливо, — ведь ты же постоянно воруешь полицейские шлемы, и ничего.
Тут я вынужден был не согласиться.
— Не постоянно. Это случается довольно редко и по необходимости, как, например, во время лодочных гонок. А красть картины, уважаемая тетушка, совсем не то, что стянуть у полицейского шлем.
— Тут нет ничего сложного. Просто вырежешь ее из рамы острым ножом. Знаешь, Берти, — увлеченно продолжила она, — все складывается просто удивительно. На прошлой неделе здесь в округе работала шайка воров, специализирующихся на похищении картин. У соседей они утащили Ромни, а в доме чуть подальше — Гейнсборо. Когда исчезнет «Венера», старшему Фозергиллу и в голову не придет ничего заподозрить. Эти грабители разбираются в искусстве, скажет он себе, берут только лучшее. Корнелия согласилась со мной.
— Вы ей рассказали?
— Естественно. Мне же нужно было как-то ее пронять. Я сказала ей, что, если она разрешит печатать в «Будуаре» свой последний роман и немного сбавит свою обычную цену, ты ликвидируешь «Венеру».
— Как же вы добры ко мне, тетушка!.. И что она вам ответила?
— Она от благодарности готова была мне руки целовать. Так что давай, мой мальчик, берись за работу, и да поможет тебе всевышний. Тут всего и делов-то — открыть окно, чтобы выглядело так, будто воры влезли с улицы, и забрать картину. Отнесешь ее в свою комнату и сожжешь. Я прослежу, чтобы тебе принесли дров получше.
— Премного благодарен.
В свою комнату я отправился с поникшей головой и мыслями о том, за что на меня пало такое проклятие. Там я увидел Дживса. Он надевал запонки на рубашку. Не теряя времени, я ему все и выложил:
— Дживс, — сказал я, — вы не поверите, что тут творится. Знаете, что тетя Далия мне только что предложила?
— Да, сэр. Я случайно проходил мимо столовой и невольно услышал вашу беседу. У миссис Траверс звучный голос.
— Вы считаете, я должен согласиться?
— Боюсь, что да, сэр. Принимая во внимание вероятность того, что, если вы откажетесь, миссис Траверс примет относительно вас санкции, касающиеся стряпни Анатоля, у вас, похоже, нет другого выбора, кроме как выполнять ее желания. Вам нездоровится, сэр?
— Нет, это я злюсь. Подумать только, делать из Вустера похитителя картин! И как ей вообще подобное в голову пришло?!
— Женщины такого сорта куда опаснее мужчин, сэр. Позвольте узнать, вы уже составили план действий?
— Вы ведь слышали, как она себе это представляет. Я открою окно…
— Простите, что прерываю вас, сэр, но в данном случае миссис Траверс, мне кажется, ошибается. Разбитое окно будет выглядеть более правдоподобно.
— А кроме того, звон перебудит всех слуг, и они тут же явятся в гостиную посмотреть, что случилось.
— Нет, сэр, это можно сделать совершенно бесшумно. Достаточно лишь нанести патоку на лист оберточной бумаги, прижать его к стеклу и ударить кулаком.
— И где, по-вашему, мне взять оберточную бумагу? А патоку?
— Я могу их раздобыть. И я с радостью могу выполнить эту операцию вместо вас, если хотите.
— Вы? Что ж, это очень любезно с вашей стороны, Дживс.
— Что вы, сэр. Помогать вам — моя обязанность. Прошу прощения, мне показалось, в дверь постучали.
Он подошел к двери, открыл ее, и в просвете я увидел нечто похожее на дворецкого.
— Ваш нож, сэр, — сообщил Дживс, неся его мне на подносе.
— Спасибо, Дживс, черт бы его взял. — Когда я посмотрел на инструмент, меня даже передернуло. — С каким удовольствием я послал бы это все куда подальше!
— Я вам сочувствую, сэр.
Посовещавшись, мы решили назначить операцию на час ночи, когда слуги должны наслаждаться положенным отдыхом, и ровно в час, минута в минуту, в моей комнате, как призрак из воздуха, материализовался Дживс.
— Все готово, сэр.
— И патока?
— Да, сэр.
— И оберточная бумага?
— Да, сэр.
— Тогда, будьте добры, выбейте стекло в столовой.
— Я это уже сделал, сэр.
— Да? Хм, действительно получилось беззвучно. Я не услышал ни звука. Что ж, вперёд! В столовую! Раньше начнем, раньше закончим.
— Совершенно верно сэр. «Когда бы, дело это совершив, могли б мы тотчас про него забыть, тогда нам нужно это сделать поскорее».
Нет смысла притворяться, будто, когда я спускался по лестнице, меня не покинули свойственные мне спокойствие и беспечность. У меня похолодели ноги, и, если вдруг раздавался какой-то звук, я вздрагивал. В ту минуту я думал о тете Далии, которая втянула меня в это, но, признаться, совсем не так, как должен думать о тетушке любящий племянник.
Все же нужно отдать ей должное: она сказала, что это будет проще, чем свалиться с бревна, — так и вышло. Остроту переданного мне ножа она не преувеличила. Четыре быстрых взмаха, и полотно выпало из рамы. Скатав его в трубочку, я вернулся в свою комнату.
Дживс в мое отсутствие зажег камин. Я уже собирался швырнуть жалкую мазню Эдварда Фозергилла в огонь и даже взялся за кочергу, но он остановил меня.
— Было бы неразумно сжигать такой большой предмет целиком, сэр. Это может вызвать пожар.
— Да-да, вы правы, Дживс. Придется ее резать на куски?
— Боюсь, это неизбежно, сэр. Могу ли я предложить виски и сифон с содовой, дабы уменьшить монотонность сего занятия?
— А вы знаете, где их держат?
— Да, сэр.
— Тогда несите.
— Слушаюсь, сэр.
Я уже почти справился со своей работой и так ею увлекся, что даже не услышал, как открылась дверь и в комнату вошла тетя Далия. Когда она заговорила, я от неожиданности вскрикнул и подпрыгнул чуть не до потолка.
— Все в порядке, Берти?
— Могли бы и посигналить мне сначала, — сердито сказал я, приглаживая вставшие дыбом волосы. — Я из-за вас язык себе прикусил. Да, все прошло по плану. Но Дживс настаивает, чтобы мы сожгли corpus delicti по кусочкам.
— Правильно, ты же не хочешь устроить пожар.
— Он сказал то же самое.
— И был, как всегда, прав. Я принесла ножницы. Кстати, а где Дживс? Я думала, он рядом с тобой, самоотверженно помогает.
— Он самоотверженно помогает мне в другом месте. Он сейчас вернется с графином виски и всем, что полагается.
— Какой человек! Таких, как он, больше нет, — спустя несколько минут сказала она и вздохнула: — Боже, как же это напоминает мою старую добрую школу и наши девичьи вечеринки с какао. Мы тогда спускались в кабинет директрисы и жарили гренки на огне, пока закипал чайник. Кусочки хлеба мы нанизывали на кончики ручек. Эх, славные были денечки. Это вы, Дживс? Заходите и ставьте все рядом со мной. У нас, как видите, дело продвигается. Что это у вас?
— Садовые ножницы, сударыня. Я хочу оказать любую помощь, какую только смогу.
— Тогда начинайте. Шедевр Эдварда Фозергилла ждет вас.
Споро взявшись за дело, мы втроем быстро покончили с работой. Я только успел выпить первый стакан виски с содовой и взяться за второй, когда от «Венеры», кроме пепла, остался только небольшой кусочек левого нижнего угла, который еще держал в руках Дживс. Он, как мне показалось, задумчиво его рассматривал.
— Прошу прощения, сударыня, — промолвил он, — вы сказали, что мистера Фозергилла зовут Эдвард?
— Да, правильно. Если хотите, можете про себя его называть Эдди. А что?
— Ничего особенного, сударыня, просто картина, которая побывала сегодня в этой комнате, подписана «Эверард Фозергилл».
Сказать, что тетя и племянник не отнеслись к этому серьезно, означало бы грубо исказить истину. На какое-то время мы остолбенели. Первым пришел в себя я.
— Ну-ка, дайте мне этот фрагмент, Дживс… По-моему, тут написано «Эдвард», — сказал я, изучив подпись художника на клочке полотна.
— Ты с ума сошел! — Тетя Далия вырвала у меня из рук обрывок. — Тут ведь написано «Эверард», верно, Дживс?
— Мне тоже так показалось, сударыня.
— Берти, — произнесла тетя Далия голосом, который, как мне кажется, обычно называют сдавленным, и одарила меня таким взглядом, каким, должно быть, в старые времена на лисьей охоте смотрели на собаку, погнавшуюся за кроликом, — если ты сжег не ту картину…
— Я не мог сжечь не ту картину, — твердо ответил я. — Но, чтобы вас успокоить, я готов сходить и проверить.
Голос мой, как я уже сказал, звучал твердо, и, услышав меня, вы бы подумали: «Конечно же, Бертрам не мог ошибиться, раз он так уверен в себе», но, по правде говоря, я отнюдь не был в себе уверен. Я боялся худшего и даже приготовился, вернувшись из столовой, выслушать от тети Далии пространное и эмоциональное описание моих умственных и моральных недостатков.
В ту минуту мне меньше всего хотелось испытать еще одно потрясение, но именно это произошло, когда я достиг столовой. Как только я открыл дверь, кто-то выскочил из-за нее и на полном ходу врезался в меня. Мы вместе попятились в коридор. Включив свет, чтобы не наткнуться на какую-нибудь мебель и не наделать грохота, я смог рассмотреть этого человека и увидеть его в целом, как выражается Дживс.
Это был старший Фозергилл, в домашних тапочках и халате. В правой руке он держал нож, а под ногами у него лежал какой-то сверток, который он выронил при столкновении. Когда я с присущей мне вежливостью поднял его сверток и тот случайно раскрылся, с моих губ слетело:
— Вот черт!
Мое изумленное восклицание прозвучало синхронно с его отчаянным стоном. То, что он страшно побледнел, не могла скрыть даже его борода.
— Мистер Вустер! — пробормотал он, содрогнувшись всем телом. — Слава богу, что вы не Эверард!
Меня это, понятное дело, тоже радовало, но я пока осторожно помалкивал.
— Вы, конечно, — продолжил он, все еще дрожа, — удивлены тем, что я вот так, тайком, забираю свою картину. Но я могу все объяснить.
— Можете?
— Вы не художник…
— Нет, скорее писатель. Однажды я написал статью «Что носят хорошо одетые мужчины» для «Будуара миледи».
— Все же я думаю, что смогу объяснить вам, что для меня означает эта картина. Я писал ее два года. Она для меня как ребенок. Я наблюдал, как она взрослела, и я любил ее. А потом женился Эверард, и я, поддавшись какому-то приступу безумия, подарил ее на свадьбу. Вы не представляете, через какие муки я прошел. Я видел, как он ее ценит. Во время еды он не сводило нее глаз. И я не мог, понимаете, не мог попросить вернуть мне ее. Но без этой картины моя жизнь как будто потеряла смысл.
— И вы решили ее умыкнуть.
— Да! Я сказал себе, что Эверард не станет подозревать меня (потому что у наших соседей недавно украли несколько картин) и подумает, что это работа той же банды. И я не смог устоять против искушения. Мистер Вустер, вы же не предадите меня?
— В каком смысле?
— Не расскажете Эверарду?
— А, понимаю. Нет, конечно же, нет, если вы так хотите. Я должен держать рот на замке?
— Да-да.
— Можете на меня положиться.
— Спасибо, спасибо, мистер Вустер, я знал, что вы не подведете. Что ж, сюда в любую минуту может кто-нибудь войти, поэтому я, пожалуй, пойду к себе. — Он попрощался и убежал по лестнице наверх, только его и видели.
Как только он скрылся, рядом со мной словно из-под земли выросли тетя Далия и Дживс.
— Вы здесь? — удивился я.
— Да, мы здесь. Где тебя носит?
— Я бы управился быстрее, но мне, видите ли, помешали бородатые художники.
— Кто?
— Я разговаривал с Эдвардом Фозергиллом.
— Берти, ты пьян.
— Я не пьян, я ошарашен. Тетя Далия, я должен вам рассказать удивительную историю.
И я рассказал ей удивительную историю.
— Таким образом, — подвел итог я, — мы снова убедились в том, что, какими бы мрачными ни казались обстоятельства, никогда не стоит отчаиваться. Налетели грозовые тучи, небо потемнело, а что мы видим теперь? Солнышко сияет, синяя птица удачи снова поет и машет нам крылом. Мадам Фозергилл хотела ликвидировать «Венеру» — она ликвидирована. Вуаля! — сказал я, на миг превратившись в парижанина.
— А что будет, когда она узнает, что вместе с ней ликвидирована и «Молодая весна»?
Поняв ее мысль, я пожал плечами:
— Да, нехорошо получилось…
— Не видать мне теперь ее романа.
— Вы правы, об этом я не подумал.
Тетушка набрала в грудь побольше воздуха с таким видом, что сразу стало понятно, что она собиралась сказать.
— Берти…
Дживс мягко покашлял. Этот его кашель звучит так, будто овца прочищает горло на каком-нибудь отдаленном склоне.
— Сударыня, позвольте высказать предположение.
— Да, Дживс. Напомнишь мне, — добавила она, повернувшись ко мне, — чтобы я продолжила позже.
— Просто у меня мелькнула мысль, сударыня, что из этого затруднительного положения все же есть выход. Окно в столовой разбито, обе картины пропали, и если мистера Вустера найдут здесь лежащим без чувств, то миссис Фозергилл не останется ничего другого, кроме как решить, что он, спасая их ценой собственной жизни, пал жертвой похитителей.
Тетя Далия так и засветилась.
— А-а-а, понимаю! Она будет так благодарна ему за его героическое поведение, что не сможет отказать мне с этим романом и согласится на мою цену!
— Я это и имел в виду, сударыня.
— Спасибо, Дживс.
— Не за что, сударыня.
— Грандиозный план, согласен, Берти?
— Потрясающий план, — согласился я. — Только меня одно смущает: я пока что не лежу без чувств.
— Ну, это мы можем устроить. Я бы могла тебя слегка стукнуть по голове… Чем, Дживс?
— Молоток для гонга — самое очевидное решение, сударыня.
— Да, молотком для гонга. Ты и не почувствуешь.
— Я и не собираюсь ничего чувствовать.
— Ты выходишь из игры? Подумай хорошенько, Бертрам Вустер, подумай, чем это для тебя обернется. Ты лишишься стряпни Анатоля на месяцы, месяцы! Ты даже запаха не почувствуешь. Он будет подавать Sylphides a la creme d’Ecrivisses и Timbales de ris de veau Toulousiane, но тебя рядом не будет. Учти, это официальное предупреждение.
Я расправил плечи и вытянулся во весь рост.
— Мне не страшны ваши угрозы, тетя Далия, ибо… Как там, Дживс?
— Вы вооружены доблестью так крепко, сэр, что все они как легкий ветер мимо проносятся…
— Вот-вот. Знаете, уважаемая тетушка, я много размышлял о стряпне Анатоля и пришел к заключению, что это — палка о двух концах. Конечно, его копчености — это райское наслаждение, но стоит ли это того, чтобы рисковать своим телом? Когда я в прошлый раз гостил у вас, я стал шире в талии на целый дюйм. Разлука с угощениями Анатоля пойдет мне только на пользу. Я не хочу довести себя до состояния дяди Джорджа.
Я имел в виду нынешнего лорда Яксли, видного завсегдатая клубов, который с каждым годом становится все более и более видным, особенно если смотреть сбоку.
— Так что, — продолжил я, — как это ни мучительно, я готов отказаться от упомянутых вами Timbales и, следовательно, отвечаю на ваше предложение стукнуть меня по голове решительным nolle prosequi.
— Это твое последнее слово?
— Да, — отрезал я, поворачиваясь, и, как только я произнес это слово, что-то с огромной силой ударило меня сзади по голове, и я пал, как вековой дуб под топором лесоруба.
Помню, что, очнувшись, я увидел, что лежу в кровати, и услышал какое-то гудение. Когда туман рассеялся, оказалось, что это голос тети Далии.
— Берти, — говорила она, — я хочу, чтобы ты выслушал меня. У меня есть новость, услышав которую, ты запоешь от счастья.
— Боюсь, что пройдет немало времени, — ледяным голосом произнес я, — прежде чем я когда-нибудь запою. Моя голова…
— Да, безусловно, слегка пострадала, но не отвлекайся. Я хочу рассказать, чем все закончилось. Исчезновение картин списали на банду, возможно, международную, которая похитила Гейнсборо и Ромни. Фозергилл, как и предсказывал Дживс, теперь считает тебя героем и согласилась на публикацию своего романа в «Будуаре» на моих условиях. Ты был прав насчет синей птицы. Она и правда поет.
— Ага, в голове у меня тоже поет.
— Знаю. И, как ты говоришь, сердце кровью обливается. Но невозможно приготовить омлет, не разбив яиц.
— Сами придумали?
— Нет, Дживс. Он так шепнул, когда мы стояли над тобой.
— Дживс, значит, да? Что ж, я надеюсь, в будущем… А, Дживс, — сказал я, когда он вошел, неся на подносе нечто похожее на освежающий напиток.
— Сэр?
— Насчет яиц и омлета.
— Слушаю вас, сэр.
— Если вы найдете способ с этого дня исключить яйца и отказаться от омлета, я буду вам очень благодарен.
— Хорошо, сэр. Я запомню.
