Глава 3
К полудню Питт вернулся на Боу-стрит. Это был один из тех весенних дней, когда прозрачный воздух пронизан лучами ясного солнца, когда еще ощущается холодок, а ветер несет с собой острый запах воды с реки. По Стрэнду вереницей ехали экипажи, впряженные в них лошади с отполированной до блеска и позвякивающей упряжью бежали рысью, высоко вскидывая ноги. По перекрестку метались мальчишки и собирали лошадиный помет. Шарманка наигрывала популярную мелодию из мюзик-холла. Где-то вне поля зрения уличный торговец нахваливал свой товар: «Горячий пудинг с изюмом, горячий пудинг!», и его голос постепенно удалялся, по мере того как он шел по набережной. Мальчишка-газетчик с экстренным выпуском в руках кричал: «Жуткое убийство на Вестминстерском мосту! Депутату парламента перерезали горло!»
Томас поднялся по ступенькам и вошел в участок. На дежурстве сидел уже другой сержант, но он, судя по всему, был полностью в курсе дела.
— Добрый день, мистер Питт, — бодро поздоровался полицейский. — Мистер Драммонд у себя в кабинете. Похоже, кое-что есть, но не много. Нашли одного или двух извозчиков, только и всего.
— Спасибо.
Томас прошел дальше по коридору, в котором пахло чистым линолеумом — новшеством, изобретенным недавно. Перепрыгивая через две ступеньки, он взбежал на второй этаж и постучал в кабинет Драммонда. Мысленно вернулся на несколько месяцев назад, когда этот кабинет занимал Дадли Этельстан. Питт считал его надутым ослом. Его отличала крайняя амбициозность, которая, однако, вредила делу, так как он никак не мог решить, какому же хозяину служить. Этельстана возмущала самостоятельность Питта, отсутствие у него подобострастия, его неопрятный вид, а сильнее всего — его наглость жениться на Шарлотте Эллисон, стоявшей значительно выше его на социальной лестнице.
Драммонд был совершенно другим человеком — у него была вполне достойная родословная и немалые личные средства, чтобы не переживать ни из-за того, ни из-за другого.
— Входите! — крикнул он.
— Добрый день, сэр. — Питт оглядел кабинет, полный напоминаний о предыдущих делах, над многими из которых работал он сам. Все они были свидетельствами чьих-то трагедий и решительных действий, мрака и света.
— Проходите, Питт. — Взмахнув рукой, Драммонд пригласил его к огню, а сам стал рыться на письменном столе в бумагах, заполненных каллиграфическим почерком разной степени разборчивости. — Получил несколько рапортов, пока ничего полезного. Извозчик, проезжавший по мосту в четверть первого ночи, но ничего не заметивший, кроме, возможно, проститутки на северной оконечности, да группа джентльменов, вышедших из палаты общин. Вполне возможно, что Гамильтон был одним из них — вечером, когда в палате закончатся заседания, надо будет порасспрашивать. Пока никаких перспектив. Мы выясним, кто из депутатов живет на южном берегу реки, и тогда, возможно, стронемся с мертвой точки. Я уже дал задание.
Томас стоял у огня, наслаждаясь тем, как по спине растекается тепло. Обычно камин монополизировал Этельстан.
— Думаю, нам все же придется рассмотреть вероятность того, что это был один из его коллег, — с сожалением произнес он.
Драммонд резко поднял голову, и по его лицу стало ясно, что он не согласен с этим заявлением. Однако в следующее мгновение в нем возобладал здравый смысл.
— Пока рано, но полностью отказываться от этой версии нельзя, — вынужден был признать он. — Сначала мы возьмем в разработку личных и деловых врагов, а также изучим — да поможет нам Господь — вероятность того, что это был сумасшедший.
— Или анархист, — хмуро добавил Питт, потирая руки о свое пальто там, где ткань нагрелась от огня.
Драммонд оглядел его, и его глаза весело и вполне дружелюбно блеснули.
— Или анархист, — согласился он. — Как это ни неприятно, но будем молиться о том, чтобы мотивы были личными. И именно этой версией вы и будете заниматься сегодня.
— Итак, что у нас есть? — спросил Питт.
— Два извозчика. Один был там в четверть первого, но ничего не заметил, другой — примерно в двадцать минут, его видела Хетти Милнер. Он тоже говорит, что ничего не заметил. Но так как Хетти видела его непосредственно перед тем, как заговорила с Гамильтоном, его заявление ничего не значит. Бедняга уже наверняка был там. Это не составит труда — выяснить, когда он ушел из палаты, так что у нас есть промежуток минут в двадцать. Это могло бы помочь при выяснении, где находились подозреваемые, но я сомневаюсь, что в этом есть смысл: если это кто-то из членов семьи, вряд ли они совершили преступление лично. — Драммонд вздохнул. — Мы будем изучать движение денег, снятие средств со счета, продажи драгоценностей или картин, необычные знакомства. — Он устало потер ладонями лицо, хорошо представляя, что скандал заставит высший класс плотнее сомкнуть свои ряды. — Загляните в коммерческие дела, а, Питт? А вдруг это поможет вам понять, какими политическими вопросами он занимался. Ирландский гомруль, расчистка трущоб, законодательная реформа — да мало ли что могло вызвать у кого-то приступ ярости.
— Да, сэр. — Питт и так занялся бы всем этим. — Полагаю, нам следовало бы поручить кому-нибудь проверить всех известных агитаторов?
— Да, это уже делается. Хорошо, что нам надо охватить лишь небольшой промежуток времени. Может, удастся выяснить что-то у тех, кто прибежал на крик Хетти Милнер. Пока они не сказали нам ничего полезного, но иногда бывает, что проходит какое-то время, и в памяти всплывают лица или звуки, нечто, что было увидено краем глаза. — Драммонд передвинул по столу лист бумаги с именами и адресами. — Это деловые партнеры Гамильтона. Начинайте с них. И еще, Питт…
Томас ждал.
— Ради бога, ведите себя тактично!
Инспектор улыбнулся.
— Полагаю, именно поэтому вы, сэр, и поручили мне расследовать это дело.
Уголки рта Драммонда дернулись.
— Идите, — тихо произнес он.
Питт взял кэб и поехал по Стрэнду, Флит-стрит, Ладгейт-Хилл, мимо собора Святого Павла. Кэб повернул к Чипсайду и повез его по Треднидл-стрит мимо Банка Англии к Бишопгейт-стрит, где находились контора Гамильтона и Вердана. Томас подал свою визитную карточку — блажь, которую он не так давно позволил себе, и которая оказалась чрезвычайно полезной.
— «Инспектор Томас Питт, Боу-стрит», — прочитал клерк с явным удивлением: ведь у полицейских нет визитных карточек, как нет их у крысоловов или ассенизаторов. До чего же низко упали нравы! Куда только катится мир?
— Я хотел бы поговорить с мистером Чарльзом Верданом, если позволите, — продолжал Питт. — О смерти сэра Локвуда Гамильтона.
— Ох! — Клер мгновенно посерьезнел — и слегка возликовал, против своей воли. Хоть это и жутко, но так восхитительно — иметь отношение к знаменитому убийству! Сегодня же вечером, за стаканчиком стаута в «Ухмыляющейся крысе», он расскажет обо всем мисс Летиции Моррис. Ей точно будет интересно! И после этого она перестанет считать его занудой. Гарри Парсонс с его жалкими растратами уже не будет вызывать ее живейший интерес. Клерк посмотрел на Питта.
— Подождите здесь, я узнаю, что скажет мистер Вердан. Он, знаете ли, не принимает людей с улицы. Может, я вам что-нибудь расскажу? Я постоянно виделся с сэром Локвудом. Надеюсь, вы быстро схватите того, кто это сделал. А вдруг я его видел, хотя и не догадывался об этом, а?
Томас читал его с той же легкостью, как этот клерк — свои бухгалтерские книги.
— Я решу, о чем спросить вас, после того как повидаюсь с мистером Верданом.
— Ясно. Тогда я схожу и узнаю, что он скажет. — Клерк с сознанием долга удалился и вернулся через несколько мгновений.
Он проводил Питта в большую неопрятную комнату с растопленным камином, который немного дымил, и несколькими удобными креслами, обитыми зеленой кожей, отполированной до блеска частым использованием. За старинным и потрепанным, заваленным бумагами письменным столом сидел мужчина с кустистыми седыми бровями и кротким и одновременно капризным выражением на длинном лице. На вид ему можно было дать от пятидесяти до семидесяти. При виде Питта он придал своему лицу подобающую случаю торжественность и взмахом руки указал на кресло, приглашая гостя сесть. Затем на секунду ушел в себя, посмотрел на огонь и замахал руками, разгоняя дым.
— Чертяка! — Взгляд его стал сердитым. — Не понимаю, что с ним такое! Может, открыть окно?
Питт с трудом подавил кашель и закивал.
— Да, сэр. Отличная идея.
Вердан вылез из-за стола и дернул нижнюю часть окна. Та с глухим скрежетом проехала вверх, и в комнату ворвался свежий воздух.
— Ах, — довольно произнес Вердан. — Итак, что я могу для вас сделать? Вы из полиции, да? Насчет смерти бедняги Локвуда. Ужасный случай. Как я полагаю, вы не знаете, кто это сделал? Нет, не знаете — еще мало времени прошло, да?
— Да, сэр. Как я понимаю, вы с сэром Локвудом были деловыми партнерами?
— Да, если можно так выразиться. — Вердан потянулся к хьюмидору, достал сигару, прикурил ее от щепки из камина и выпустил клуб такого едкого дыма, что Питт охнул от удушья.
Вердан понял его возглас неправильно.
— Турецкая, — гордо сообщил он. — Хотите одну?
«Дерьмо собачье», — подумал Питт.
— Вы очень любезны, но нет, благодарю вас, сэр, — ответил он. — Что значит «если можно так выразиться», сэр?
— А, — Вердан покачал головой. — Почти не бывал здесь. Занимался больше политикой — был вынужден. Личный парламентский секретарь и все такое прочее. Большой круг обязанностей.
— Но у него был финансовый интерес в компании? — не отставал от него Питт.
— О, да, да. Можно сказать и так.
Томас был озадачен.
— Разве он не был равноправным партнером? — Его имя стояло первым на табличке у входной двери.
— Естественно, был! — подтвердил Вердан. — Но он приходил сюда не чаще одного раза в неделю, а иногда и реже. — Он произнес это без малейшего сожаления.
— Значит, вы выполняли большую часть работы? — спросил Питт. Как ему ни хотелось, оставаться тактичным с этим человеком было трудно. Его ответы изобиловали туманностями и двусмысленностями.
Вердан вскинул брови.
— Работы? Ну, да, наверное. Никогда не смотрел на это под таким углом. Мужчина должен чем-то заниматься, знаете ли! Не люблю мотаться по клубам, где старые дураки треплются о картах, о погоде, обсуждают, кто что сказал и кто как одет — и у кого связь с чьей-то любовницей. Для меня всегда было слишком легко понять чужую точку зрения, чтобы распаляться из-за этого.
Питт не без труда подавил улыбку.
— Значит, вы занимаетесь недвижимостью? — уточнил он.
— Да, верно, — кивнул Вердан. Он запыхтел сигарой. Томас порадовался тому, что окно открыто: запах был мерзким. — А какое отношение это имеет к тому, что бедняга Локвуд был убит на Вестминстерском мосту? — сморщившись, спросил он. — Уж не думаете ли вы, что его убили из-за какой-то сделки, а? Едва ли, маловероятно. С какой стати кому-то убивать его?
Питт мог назвать несколько причин. Вряд ли он был бы первым владельцем трущоб, который задрал бы до небес арендную плату и тем самым согнал пятнадцать-двадцать человек в одну сырую и провонявшую крысами комнату. Вряд ли он был бы первым среди тех, кто использует недвижимость под бордели, или под производство с потогонной системой, или под воровской притон. Существовала вероятность, что Гамильтон всем этим занимался и был убит в отместку или в припадке ярости, — или что Вердан всем этим занимался, а Гамильтон случайно это обнаружил и пригрозил разоблачить его, и тогда Вердан убил его, чтобы он замолчал навсегда.
А еще это мог быть человек, разъяренный тем, что либо его выселили из дома, либо недоплатили, либо помешали заключить выгодную сделку. Однако Питт не стал высказывать свои предположения вслух.
— Полагаю, здесь крутятся большие деньги? — с самым невинным видом спросил он.
— Не такие уж и большие, — совершенно искренне ответил Вердан. — Я работаю, знаете ли, чтобы хоть чем-то заниматься. Жена умерла двадцать лет назад. Желания жениться еще раз не было. Не испытывал ни к кому таких же чувств, как к ней… — На мгновение выражение его лица смягчилось, как будто он заглянул в себя и снова увидел картины счастливого прошлого, которое все еще имело над ним колдовскую власть. Затем он одернул себя. — Дети выросли. Должен же я чем-то заниматься!
— Однако это приносит хороший доход? — Питт окинул оценивающим взглядом одежду Вердана. Костюм был выношен до комфортного состояния, но покрой сюртука свидетельствовал о том, что его шили на Сэвил-роу. Рубашка, вероятно, тоже была с Сэвил-роу, от «Дживс и сын», да и ботинки отличало высочайшее качество. Он не выглядел модным, но вполне уверенным в себе и в своем общественном положении. И эту уверенность обеспечивало унаследованное богатство, «тихие деньги».
— Не очень, — перебил Вердан размышления Питта. — Надобности нет. Гамильтон имел доход от какого-то предприятия, связанного с железнодорожными вагонами, в Бирмингеме или где-то еще.
— А вы, сэр?
— Я? — Снова его кустистые, клочковатые брови взлетели вверх, а в круглых серых глазах зажегся ироничный огонек. Стало ясно, что он сдерживает смех. — Надобности нет, и так хватает. Семья, знаете ли.
Томас уже знал это. По сути, он бы не удивился, если бы выяснилось, что Вердан отказался от какого-то почетного титула.
Снаружи послышался шум, некий назойливый неритмичный стук.
— Слышите! — воскликнул Вердан. — Жуткое изобретение! Только подумайте: пишущая машинка! Купил для своего младшего клерка, который пишет так, что его почерк может разобрать только аптекарь. Отвратительная штуковина. Звук такой, будто два десятка лошадей цокают подковами по мощеному двору.
— Мистер Вердан, вы могли бы предоставить полиции перечень ваших сделок с недвижимостью за последний год? — спросил Питт и закусил губу. Он склонялся к тому, чтобы симпатизировать этому человеку, но допускал, что под его мягкими, немного рассеянными манерами могут скрываться уродливые страсти. Такое уже случалось: люди, к которым Томас испытывал расположение, оказывались способными на убийство. — И всех сделок, запланированных на будущее, — добавил он. — Этим сведениям будет обеспечена вся возможная конфиденциальность.
— Мой дорогой друг, вы умрете со скуки, читая все это. Но если вы просите… Не представляю, как можно поймать убийцу Локвуда в списке стоящих вплотную друг к другу домов в Примроуз-Хилле, Кентиш-Тауне или Хайгейте.
Районы, которые он перечислил, были респектабельными пригородами.
— А в Ист-Энде? — спросил Питт. — Разве там нет недвижимости?
Вердан оказался шустрее, чем предполагал инспектор.
— Владельцы трущоб? Вы неизбежно должны были бы сделать такое предположение. Нет. Но можете заглянуть в книги, если считаете это своим долгом.
Томас знал, что ему это делать бессмысленно, а вот опытному аудитору, возможно, удалось бы отыскать какие-нибудь указания на другие гроссбухи, на другие сделки — и даже на присвоение чужого имущества. Хотя он очень надеялся, что не удалось бы. Ему хотелось, чтобы Вердан оказался таким, каким кажется.
— Спасибо, сэр. Вы знакомы с леди Гамильтон?
— С Аметист? Да, немного. Замечательная женщина. Чрезвычайно спокойная. Только вот уж больно грустно все сложилось: нет детей, знаете ли. Не то чтобы Локвуд сокрушался из-за этого — он очень тепло к ней относился. Он мало о ней говорил, но чувствовалось, что он переживает. Это было ясно. Вам бы тоже было ясно, если бы вы сами когда-либо испытывали к женщине такие чувства.
Томас сразу подумал о сидящей дома Шарлотте, которая наполняла его жизнь теплом и была для него всем.
— Действительно. — Он ухватился за предложенную ему тему семьи. — Но ведь есть сын сэра Локвуда от первого брака?
— А, Барклай, да. Милый мальчик. Редко с ним виделись. Так и не женился — не представляю почему.
— Он был близок со своей матерью?
— С Беатрис? Не имею представления. С Аметист отношения не сложились, если вы это имеете в виду.
— Вам известно почему?
— He имею представления. Может, сожалел, что его отец снова женился, я думаю. Мне он всегда казался глуповатым. Должен был бы радоваться, что отец счастлив, ведь Аметист стала для него великолепной женой. Поддерживала его в карьере, сердечно принимала его друзей, обладала тактом, идеально вела дом. По сути, я бы сказал, с ней он был более счастлив, чем с Беатрис.
— Возможно, мистер Барклай понимал это и обижался за мать, — предположил Питт.
У Вердана на мгновение отвисла челюсть.
— Господи, дружище, неужели вы допускаете, что он ждал двадцать лет, а потом вдруг ночью подкрался к своему отцу на Вестминстерском мосту и в отместку перерезал ему горло, а?
— Нет, конечно, нет. — Это было нелепостью. — А в финансовом плане мистер Барклай Гамильтон хорошо обеспечен?
— А вот об этом, так уж получилось, я осведомлен: он получил наследство от деда по материнской линии. Не то чтобы большое, но вполне существенное. Хороший дом в Челси — просто замечательный. Около моста Альберта.
— Вам известно, был ли у сэра Локвуда какой-нибудь конкурент или враг, желавший ему смерти? Известно ли вам что-нибудь об угрозах?
Вердан улыбнулся.
— Сожалею. Если бы знал, то уже рассказал бы, как бы неприятно мне это ни было. В конце концов, вы же не можете допустить, чтобы по улицам бегали убийцы и резали людей, не так ли!
— Так, сэр. — Питт встал. — Благодарю вас за помощь. Так вы позволите взглянуть на ваши записи? За последний год будет достаточно.
— Конечно. Если хотите, я велю Телфорду сделать для вас копию на этой жуткой штуковине. Хоть какая-то польза. Шуму от нее, как от толпы в дешевых башмаках!
Было четверть шестого, когда Томаса наконец-то провели в кабинет министра внутренних дел в Уайтхолле. Помещение было просторным и очень строгим, и чиновники в сюртуках и сорочках с воротником-стойкой и отогнутыми уголками давали ясно понять, что лишь благодаря чрезвычайным обстоятельствам Питту была дарована величайшая честь переступить порог приемной, не говоря уже о кабинете самого министра. Инспектор подергал галстук, но от этих его действий тот не сел на место, стало только хуже. Затем он провел рукой по волосам, пытаясь пригладить их, но и здесь его ухищрения не принесли положительного результата.
— Да, инспектор? — вежливо произнес министр. — Я могу уделить вам десять минут. Локвуд Гамильтон был моим личным парламентским секретарем, причем очень хорошим, квалифицированным и осмотрительным. Я глубоко сожалею о его смерти.
— Он был амбициозен, сэр?
— Естественно. Я не стал бы продвигать вверх человека, индифферентного к своей карьере.
— Как долго он занимал этот пост?
— Примерно полгода.
— А до этого?
— «Заднескамеечник» в различных комитетах. А что? — Министр нахмурился. — Неужели вы думаете, что у дела есть политическая подоплека?
— Не знаю, сэр. Сэр Локвуд участвовал в разработке каких-либо законотворческих или других инициатив, которые могли бы вызвать резкое неприятие?
— Он не вносил никакие предложения. Бог мой, ведь он же был личным парламентским секретарем, а не министром!
Томас понял, что совершил тактическую ошибку.
— Прежде чем вы, сэр, назначили его на этот пост, — продолжал он, — вы наверняка очень многое узнали о нем: о его прежней карьере, о его позиции по важным вопросам, о его личной жизни, репутации, бизнесе, финансовых делах…
— Конечно, — немного раздраженно подтвердил министр, но потом понял, куда клонит Питт. — Сомневаюсь, что среди этих сведений есть нечто полезное для вас. Я не назначаю людей, если допускаю, что их могут убить из-за их личной жизни; к тому же он не был достаточно важной фигурой, чтобы превратиться в политическую цель.
— Вероятно, это так, сэр, — вынужден был согласиться Томас. — Однако я пренебрег бы своим долгом, если бы не учел все версии. Вполне возможно, что некая неуравновешенная личность, считающая убийство решением своих проблем, не способна рассуждать так же благоразумно, как вы или я.
Министр пристально посмотрел на инспектора, заподозрив его в сарказме, а еще ему не понравилось то, что Питт имел наглость при оценке благоразумия приравнять министра правительства к полицейскому. Однако, натолкнувшись на учтивый взгляд голубых глаз, он решил, что предъявлять претензии не стоит.
— Не исключено, что мы имеем дело со слабоумным, — холодно произнес министр. — Очень сильно на это надеюсь. Любое общество не застраховано от появления случайных сумасшедших. Преступление по семейным или деловым мотивам выглядело бы непривлекательно, но скандал быстро сошел бы на нет и забылся. Было бы гораздо хуже, если бы вдруг обнаружились заговорщики, анархисты или революционеры, которые нацелились бы не конкретно на беднягу Гамильтона, а поставили бы перед собой задачу дестабилизировать правительство, посеять в обществе тревогу и вызвать громкий общественный протест. — Его пальцы слегка напряглись. — Мы должны как можно скорее раскрыть это дело. Полагаю, вы подключили к расследованию все имеющиеся человеческие ресурсы?
Питт понимал эти доводы, однако холодность и равнодушие министра вызывали у инспектора отторжение. Министр внутренних дел, обитавший в элегантном, наполненном утонченными ароматами пчелиного воска и кожи кабинете и окруженный вышколенными сотрудниками, предпочел бы личную трагедию с обязательными атрибутами в виде погубленных жизней и душевной боли безликому заговору горячих голов, грезящих о власти и переменах в политической жизни. Более того, он не видел в этом ничего зазорного, не испытывал угрызений совести, высказывая свои идеи.
— Итак? — раздраженно произнес министр. — Отвечайте!
— Да, сэр, подключили. Вы, вероятно, рассматривали и другие кандидатуры, кроме сэра Локвуда, на пост личного парламентского секретаря?
— Естественно.
— Возможно, ваш секретарь даст мне их имена. — Это не было вопросом.
— Если вы считаете это необходимым. — Министр дал согласие с неохотой, но идею Питта понял. — Едва ли это тот пост, ради которого человек в здравом рассудке пойдет на убийство.
— А ради какого поста человек в здравом рассудке пошел бы на убийство, сэр? — спросил Томас, изо всех сил стараясь говорить бесстрастным тоном.
Министр окинул его взглядом, полным ледяной неприязни.
— Я считаю, вы, инспектор, должны искать подозреваемых за пределами правительства Ее Величества! — язвительно произнес он.
Питт остался невозмутим; их с министром антипатия была взаимной, только это служило слабым удовлетворением.
— Вы могли бы рассказать мне, каких взглядов придерживался сэр Локвуд на наиболее спорные вопросы, сэр? Например, на гомруль в Ирландии?
Министр в задумчивости выпятил нижнюю губу, его раздражение утихло.
— Полагаю, это могло бы иметь некоторое отношение к делу, только не непосредственно к бедняге Гамильтону, а ко всему правительству в целом. Данная тема всегда вызывает бурные эмоции. Он был за гомруль и честно и открыто говорил об этом. Хотя, если бы люди убивали друг друга из-за разногласий по ирландскому вопросу, улицы Лондона напоминали бы поле битвы при Ватерлоо.
— А что насчет других проблем, сэр? Реформа уголовного законодательства, законы о помощи неимущим, условия труда на производстве, расчистка трущоб, избирательное право для женщин?
— Что?
— Избирательное право для женщин, — повторил Питт.
— Господи боже мой, в нашем обществе, безусловно, есть кучка крикливых и обманутых женщин, не понимающих, где их выгода, но вряд ли они стали бы резать глотки мужчинам ради того, чтобы было услышано требование о расширении их прав!
— Вероятно, нет. Но каково было мнение сэра Локвуда?
Министр собирался пресечь обсуждение этой темы, но все же с неохотой признал, что такая версия имеет право на существование в той же степени, что и другие.
— Гамильтон не был реформатором, — ответил он. — Если только в самой скромной степени. Он был очень здравомыслящим человеком! Я не взял бы его в ЛПС, если бы не доверял его суждениям.
— А какова была его репутация в частной жизни?
— Безупречной. — На лице министра промелькнула быстрая, как молния, улыбка. — Я говорю это без всякой дипломатии. Он очень сильно любил свою жену, чрезвычайно достойную женщину, и был не из тех мужчин, что ищут… развлечений. Он не обладал умением делать комплименты и вести светские беседы, и я никогда не слышал, чтобы он восхищался другой женщиной.
После знакомства с Аметист Гамильтон Питту было нетрудно в это поверить. Да и Чарльз Вердан говорил то же самое.
— Чем больше я узнаю о нем, тем меньше вижу в нем человека, который мог разжечь в другом человеке настолько сильную ненависть, чтобы тот решился на убийство. — Томас не сильно обрадовался, когда в глазах министра, довольного тем, что их разговор принял иной оборот, промелькнуло удовлетворение.
— Тогда советую вам искать все возможные улики и проверить все известные нам политические группировки и агитаторов, — мрачно сказал министр. — Держите меня в курсе.
— Да, сэр. Спасибо.
— Хорошего вам дня. — Питт понял, что его больше не задерживают.
В палате общин все еще шло заседание, так что отслеживать вчерашний путь Гамильтона было еще рано. Инспектор замёрз и проголодался. За несколько часов сна, что ему удалось урвать, он так и не выспался, за весь день так ничего и не выяснил и сейчас знал не больше, чем в полдень, когда пришел в участок. Он решил вернуться на Боу-стрит, съесть сэндвич, выпить чашку чаю и выяснить, есть ли новости от констеблей, ищущих свидетелей.
Когда Томас вошел в участок, дежурный сержант доложил, что его хочет видеть сэр Гарнет Ройс, Д. П.
— Проведи его в мой кабинет, — сказал Питт.
Он сомневался, что этот визит принесет пользу расследованию, однако понимал, что обязан из учтивости принять его. Чтобы освободить место для Ройса, если тот пожелает сесть, Томас снял со второго стула стопку бумаг и прошел к своему столу. Надежды на то, что есть новые сообщения и рапорты, не оправдались: на столе лежал перечень сделок с недвижимостью, которые провело агентство Вердана, а поверх него — записка от офицера, специализировавшегося на мошенничестве. В ней говорилось, что, насколько он смог определить, все сделки являются тем, чем кажутся; что по ним ничего не прослеживается, кроме того, что фирма очень активно ведет дела с жилой недвижимостью в нескольких вполне приличных окраинных районах.
В дверь постучали, и констебль впустил Гарнета Ройса. На нем было элегантное пальто с бархатным воротником, в руке он держал шелковый цилиндр. Мужчина выглядел очень импозантно на фоне скромного убранства кабинета.
— Добрый вечер, сэр, — поздоровался Питт. Его снедало любопытство.
— Добрый, инспектор. — Он положил шляпу на стол, но сесть отказался. — Я вижу, газетчики сделали из бедняги Локвуда сенсацию. — Во время разговора он нервно крутил сильными пальцами трость с серебряным набалдашником. — Этого и следовало ожидать. Очень огорчительно для семьи. Трудно вести дела, когда вокруг такая шумиха; какие-то бездельники слоняются вокруг дома, абсолютно чужие люди пытаются завязать знакомство… Отвратительно! На свет вылезает равно лучшее и худшее, что есть в людях. Вы же понимаете, как сильно я переживаю за сестру.
— Конечно, сэр. — Питт действительно понимал.
Ройс слегка наклонился вперед.
— Если бы это был какой-то случайный безумец, что кажется мне наиболее вероятным, каковы были бы ваши шансы схватить его? Ответьте мне честно, инспектор, как мужчина мужчине.
Томас внимательно посмотрел на него. Все в его чертах — широкие ноздри, высокие скулы, решительный рот и изогнутые брови — говорило о властности. В лице не было нежности, зато оно свидетельствовало о силе духа и уме этого человека.
— Отвечаю вам абсолютно честно, сэр: если у нас не появится никаких свидетелей и если этот человек больше ни на кого не нападет, то наши шансы невелики. С другой стороны, если это действительно сумасшедший, он будет и дальше вести себя подобным образом и привлекать к себе внимание — вот тогда мы и найдем его.
— Да. Да, конечно. — Сэр Гарнет сжал набалдашник. — Как я понимаю, у вас пока нет никаких идей?
— Именно так, сэр. Мы работаем над очевидными версиями: деловая конкуренция, политические противники.
— Локвуд был недостаточно важной фигурой, чтобы нажить себе врагов. — Ройс нахмурился. — Естественно, были те, кто лишался постов, потому что их занимал он, но это обычное дело. В общественной жизни через это проходит практически каждый.
— А были ли те, кто мог воспринять это особенно остро?
Ройс на мгновение задумался, роясь в памяти.
— Несколько лет назад Ханбери очень переживал из-за должности председателя парламентского комитета; кажется, он даже затаил обиду. А еще они спорили по поводу гомруля: Ханбери был категорически против него, а Локвуд — за. Он считал, что сильно ущемил самолюбие противоположной стороны. Только вряд ли кто-то пошел бы на преступление из-за этого.
Питт продолжал смотреть на освещенное газовым светом лицо собеседника и не видел в нем ни сомнений, ни фальши, ни иронии, ни веселья. Ройс имел в виду именно то, что сказал, и инспектор был вынужден согласиться с ним. Если мотив убийства был политическим, тогда он прятался гораздо глубже тех вопросов, которые они затронули, и в нем присутствовало нечто более личное, более мучительное, чем спор из-за ирландского гомруля или социальных реформ; это, скорее всего, было соперничество или предательство.
Ройс удалился, и Томас поднялся к Мике Драммонду.
— Ничего существенного. — Шеф подвинул к Питту стопку бумаг.
Он выглядел усталым; под глазами, где кожа была тонкой и нежной, залегли темные круги. Это был первый день расследования, но он уже ощущал на себе сильное давление, гнев простых людей, у которых ужас перерос в страх, и тревогу власть имущих, которые хорошо осознавали реальную опасность.
— Мы сузили промежуток времени, — продолжал он. — Вероятно, его убили между без десяти двенадцать, когда палата закончила работу, и двадцатью минутами первого, когда его нашла Хетти Милнер. Надо бы его еще уменьшить, но это получится только после того, как мы поговорим с депутатами палаты.
— Мы нашли среди уличных торговцев тех, кто мог видеть его? — спросил Питт. — Или тех, кто был поблизости, но не видел его? Это сильно упростило бы дело.
Драммонд вздохнул и порылся в бумагах.
— Цветочница сказала, что не видела его. Она знала убитого, так что, думаю, ее показания надежны. Парень, продающий горячие пироги у Вестминстерского моста, Фредди — не знаю, как там дальше, — тоже не видел ничего важного: с полдюжины прохожих, один из которых мог быть Гамильтон, но наверняка он сказать не может. Мужчина важного вида в дорогом темном пальто и шелковом цилиндре с белым шарфом, среднего роста, с сединой на висках — да таких толпы на улицах, когда в палате заканчивается заседание!
— Конечно, к тому же может оказаться, что им нужен был совсем не Гамильтон, — тихо произнес Питт.
Драммонд поднял к нему изможденное лицо с запавшими глазами.
— Да, мне тоже приходила такая мысль. Господи, а если ему нужен был кто-то другой, с чего нам начинать? Ведь это мог быть любой!
Томас сел в стоявшее перед письменным столом кресло с жесткой спинкой.
— Если это произвольная атака на правительство, а Гамильтон оказался случайной жертвой, — сказал он, — тогда наверняка к убийству причастны анархисты или революционеры. Ведь у нас есть сведения о большинстве таких групп?
— Да. — Драммонд выудил пачку документов из ящика своего стола. — Наши люди уже присматривают за ними, пытаются выявить следы активности определенных членов. Одни хотят покончить с монархией и учредить республику, другие ратуют за полный хаос — вот их легко выследить. Обычно такие деятели вещают в пабах и на углах улиц. Некоторые находятся под влиянием внешних сил — мы их тоже отслеживаем. — Он опять вздохнул. — Так что вы нашли, Питт? Есть что-нибудь личное?
— Пока нет. Складывается впечатление, что Гамильтон был ничем не примечательным человеком, успешным коммерсантом, и я не могу найти ничего, что могло бы вызвать чью-то ненависть и тем более подвигнуть кого-то на убийство. Его партнер Вердан — воспитанный, умеренный человек, который занимается недвижимостью в окраинных районах, скорее ради того, чтобы чем-то занять себя, чем ради прибыли.
На лице Драммонда отразилось сомнение.
— Я получил бухгалтерские книги, — поспешил добавить Томас. — Там ничего нет, кроме обычных сделок с недвижимостью в респектабельных жилых районах. Если они все же занимаются трущобами, тогда у них наверняка есть другой комплект гроссбухов.
— Какова вероятность? — спросил Драммонд.
— По моему мнению, ничтожная.
— Что ж, поручите кому-нибудь последить за Верданом и посмотрите, такой ли он, каким кажется. Выясните, не играет ли он, не содержит ли женщин.
Питт растянул губы в суровой улыбке.
— Обязательно, сэр, но я готов держать пари на что угодно, что он всем этим не занимается.
Драммонд изогнул брови.
— И на свою работу? Вы и на нее готовы держать пари? И на мою, если мы не раскроем это дело?
— Не думаю, сэр, что нам придется это делать в связи с Чарльзом Верданом.
— Что насчет политического мотива? Что сказал министр?
Томас вкратце пересказал то, что узнал от начальника Гамильтона, и Драммонд сник.
— Случайная жертва? — уныло пробормотал он. — Убили по ошибке, вместо кого-то более важного? Господи, надеюсь, это не так, в противном случае убийца может предпринять еще одну попытку!
— Возвращаясь к анархистам, — сказал Питт, вставая. — Я, наверное, пойду и попробую что-нибудь выяснить, когда депутаты будут уходить из палаты общин: кто последний говорил с Гамильтоном, в какое время, видели ли они, чтобы кто-то подходил к нему.
Драммонд достал из жилетного кармана золотые часы.
— Может получиться, что вам придется долго ждать.
Питт простоял на продуваемом холодным ветром Вестминстерском мосту почти полтора часа, прежде чем увидел, как первые депутаты покидают палату общин и идут к реке. За это время он успел съесть два горячих пирога и пудинг с изюмом, понаблюдал за бессчетным количеством парочек, под ручку прогуливающихся по набережной, и за двумя пьянчужками, нестройными голосами распевавшими «Шампанское Чарли». Он так замерз, что у него онемели пальцы.
— Прошу прощения, сэр. — Он шагнул вперед.
Два депутата остановились, недовольные тем, что с ними заговорил незнакомый человек. Они скользнули взглядами по оттопыренным карманам инспектора и по поношенному шерстяному шарфу и пошли дальше.
— Полиция с Боу-стрит, сэр, — резко произнес Питт. — Расследуется убийство сэра Локвуда Гамильтона.
Оба были шокированы; им против воли напомнили о том, о чем они не хотели вспоминать.
— Чудовищное преступление! — сказал один.
— Чудовищное! — поддакнул другой.
— Вы видели его вчера вечером, сэр?
— Ах, да-да, видел. А вы, Арбатнот? — Более высокий повернулся к своему товарищу. — Не знаю, в котором часу это было. Когда мы разошлись.
— Кажется, палата закончила работу в двадцать минут двенадцатого, — подсказал Питт.
— Ах, да, верно, — согласился с ним более коренастый и более светловолосый. — Вполне возможно. Я видел, как Гамильтон уходил. Бедняга! Ужасно!
— Он был один, сэр?
— В общем, да, он как раз закончил разговор с кем-то. — Взгляд мужчины был кротким и невыразительным. — Сожалею, но не знаю с кем. С одним из депутатов. Пожелал спокойной ночи или что-то в этом роде и пошел к мосту. Он живет на противоположном берегу, знаете ли.
— Вы не видели, кто-нибудь шел за ним? — спросил Питт.
Лицо мужчины вдруг вытянулось — он что-то вспомнил. Это уже не было упражнением в припоминании. Перед его внутренним взором возникла живейшая картина, и он понял, что оказался свидетелем того, что закончилось убийством. Выработанное за многие годы самообладание и апломб улетучились, и он представил в одиноком мужчине на мосту себя, увидел, как тот был уязвим, подстерегаемый смертью.
— Бедняга! — сдавленно проговорил он, сглотнув комок в горле. — Кажется, кто-то за ним шел, но я не знаю, кто именно. Я просто увидел фигуру, тень, когда Гамильтон прошел под первым фонарем. Боюсь, многие из нас, те, кто живет поблизости, предпочитают ходить домой пешком, если стоит хорошая погода. Конечно, некоторые уезжают в каретах или в кэбах. Поздние заседания, они ведь довольно скучные. Я мечтал побыстрее добраться до дома и лечь спать. Сожалею.
— А что вы можете сказать об этой тени? Рост, походка?
— Сожалею, я даже не уверен, что видел ее. Просто в круге света что-то промелькнуло… Как же страшно!
— А вы, сэр? — обратился Питт к другому мужчине. — Вы видели кого-нибудь вместе с сэром Локвудом?
— Нет-нет, я бы рад помочь, но это было всего лишь впечатление, не более. И лица его не видел даже под фонарем, а между фонарями — вы же понимаете, там полнейший мрак. Сожалею.
— Да, конечно. Спасибо за вашу помощь, сэр. — Питт сдержанно поклонился и перешел к другой группе мужчин, которые уже начали рассаживаться по экипажам или расходиться в разные стороны.
Инспектор опросил человек шесть, но не выяснил ничего, что помогло бы уточнить время смерти. Локвуд Гамильтон поднялся на Вестминстерский мост между девятью и двенадцатью минутами первого. В двадцать одну минуту первого закричала Хетти Милнер. За эти десять или одиннадцать минут кто-то перерезал Гамильтону горло, привязал его к фонарному столбу и исчез.
Питт вернулся домой незадолго до полуночи. Он открыл дверь своим ключом и снял ботинки в холле, чтобы топотом никого не разбудить. Пройдя на цыпочках в кухню, нашел на столе блюдо с холодным мясом, свежим хлебом домашней выпечки, маслом и маринованными огурчиками, а также записку от Шарлотты. Чайник стоял на полке в камине, специально предназначенной для подогрева, так что кипятить воду ему не понадобилось, она и так была горячей. Заварной чайник Томас нашел на плите. Рядом стояла эмалированная чайница, расписанная цветами, и лежала ложка.
Питт с аппетитом ужинал, когда дверь открылась и вошла Шарлотта, щурясь от света. Ее распущенные волосы тяжелой блестящей массой ниспадали на плечи. В отблесках камина они приобрели оттенок красного дерева. На ней был старый халат из голубой шерсти с вышивкой, и когда она поцеловала мужа, тот ощутил исходящий от нее аромат мыла и теплых простыней.
— Сложное дело? — спросила она.
Томас посмотрел на нее с любопытством: она не стала, как обычно, донимать его вопросами и не проявила своего желания поучаствовать в расследовании — хотя временами такое участие приносило огромную пользу.
— Да, убийство депутата, — ответил Питт, доел последний ломтик хлеба и последний огурчик. Он не был настроен вдаваться в мрачные подробности, ему хотелось выбросить это дело из головы, пусть и на один вечер.
Новость удивила Шарлотту, но, против его ожиданий, не заинтересовала.
— Ты, наверное, очень устал и замерз. Есть какие-нибудь подвижки? — Она даже не смотрела на него, задавая этот вопрос.
Налив себе чашку чаю, Шарлотта села за кухонный стол напротив него. Неужто она что-то скрывает? Если да, то это на нее не похоже; она знает, что не умеет лгать.
— Шарлотта?
— Да? — Ее глаза казались темно-серыми в свете камина, и взгляд у них был абсолютно невинный.
— Нет, никаких подвижек нет.
— О. — Она явно расстроилась, однако интереса у нее не прибавилось.
— Что-то случилось? — с внезапной тревогой спросил Питт.
— Ты забыл о свадьбе Эмили? — Ее глаза расширились, и он сразу распознал владевшие ею эмоции: и радость, и беспокойство о том, чтобы все прошло хорошо, и грусть от мысли, что Эмили уезжает, и замешенная на зависти ревность к пышному и романтичному празднеству, и искренняя радость за счастливую сестру. Они через многое прошли вместе и были очень близки, что нечасто случается между сестрами. Разные по характеру, они дополняли друг друга, и поэтому у них практически не было поводов для непонимания.
Томас ласково взял жену за руку. Этим жестом он признавался в своей оплошности, и она поняла это прежде, чем он заговорил:
— Да, забыл, но не о свадьбе, а о том, что уже пятница. Прости.
Разочарование исчезло с ее лица, как тень от облачка — с земли. Шарлотта почти мгновенно овладела собой.
— Томас, ты ведь пойдешь?
До этого момента Питт сомневался в том, что она действительно хочет, чтобы он пошел. В первый раз Эмили вышла замуж за человека, который по социальному статусу был значительно выше ее родителей, принадлежавших к среднему классу, и получила титул леди Эшворд с прилагавшимися к нему общественным положением и благосостоянием. Недавно она овдовела и сейчас собралась замуж за Джека Рэдли, джентльмена с отменным происхождением, но абсолютно без денег. Что до Шарлотты, то она совершила чудовищный поступок и вышла замуж за полицейского, человека, находящегося на том же социальном уровне, что крысолов или судебный пристав!
Эллисоны всегда были любезны с Питтом. Они знали: Шарлотта счастлива, несмотря на стесненные материальные условия и утрату всех связей с ее прежним кругом общения. Эмили отдавала ей свои ношеные платья, а иногда даже новые; часто, насколько позволяла тактичность, она дарила им обоим довольно дорогие подарки и вместе с Шарлоттой делила радости и переживания, опасности и победы расследований, проводимых Питтом.
Однако нельзя было исключать вероятность того, что Шарлотта испытает облегчение, если выяснится, что муж под каким-нибудь предлогом не пойдет на свадьбу. С одной стороны — из страха совершить оплошность или нежелания выслушивать покровительственный тон. С другой стороны, различия между ее прежним миром и его были трудноуловимыми, но многочисленными. Питт был ужасно, безумно рад тому, что Шарлотта хочет, чтобы он присутствовал на свадьбе; он и не подозревал, насколько сильна подавляемая им боль, потому что отказывался обращать на нее внимание.
— Да, только ненадолго. Вряд ли у меня получится остаться до конца.
— Зато ты сможешь пойти!
— Да.
Шарлотта просияла, улыбнулась ему и накрыла его руку своей.
— Замечательно! Это так важно для Эмили, да и для меня тоже. Кстати, там будет тетушка Веспасия. Ты должен обязательно взглянуть на мое новое платье — не волнуйся, я не позволила себе больших трат, — это нечто особенное!
Томас позволил себе расслабиться, распустить узлы, затянувшиеся внутри его. Решались обычные и невероятно тривиальные вопросы: цвет ткани, расположение турнюра, количество цветков на шляпке. Проблемы были смехотворными и несерьезными, но сеяли в душе благостное спокойствие.
