Книга: Казнь на Вестминстерском мосту
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11

Глава 10

Шарлотта вернулась домой с ощущением полнейшей неудачи. Визит к Партенопе Шеридан ничего не дал. Она вела себя так, как и предполагала Шарлотта: еще не оправилась от глубокого шока, тяжело переживала утрату и мучилась от чувства вины из-за того, что близкий человек ушел, а она так и не успела сказать ему о своей любви, залечить давние раны и попросить прощения за недопонимание, за раздражение по поводу всяких мелочей и за недовольство без всякого повода.
Шарлотта даже не смогла определить, скрывается ли за этими эмоциями что-то еще — ревность, алчность, раскаяние в измене. До Шарлотты не доходили никакие слухи о том, что у Партенопы есть любовник, а во время визита она не увидела ничего, что подтолкнуло бы ее к верному направлению расследования. И даже не смогла сформулировать вопросы, которые следовало бы задать вдове.
В тот день единственным успехом было то, что Зенобия убедилась в невиновности Хелен Карфакс, пусть и косвенным образом. Джеймс Карфакс оставался в числе подозреваемых, хотя мисс Ганн не верила в то, что у него хватило бы духу самолично совершить преступления — или влияния и умения, чтобы найти кого-то, кто оказал бы ему такую услугу. И Шарлотта, и Веспасия были склонны согласиться с нею.
Шарлотта поделилась с ними своим впечатлением о Флоренс Айвори, рассказала, как в ней вспыхнула жалость к этой несчастной женщине, пострадавшей от вопиющей несправедливости, как ей нечего было возразить на ее гневные обвинения. Она, хоть и с неохотой, вынуждена была признать, что не отказывается от мысли о виновности Флоренс, и добавила, что им надо быть готовыми к тому, что это окажется правдой, так как ничего, что могло бы опровергнуть это подозрение, ей найти не удалось.
Ей в голову приходили разные идеи — страшные, наводящие ужас. Она вполне допускала, что холодная ненависть способна подвигнуть человека не только на то, чтобы замыслить смерть знакомого или близкого, но и развратить душу другого человека, подтолкнуть его к убийству и взвалить на него все тяготы, связанные с расследованием и угрызениями совести. Возможно ли, чтобы все мотивы были личными, но изолированными друг от друга и чтобы единственной связью между ними служило тайное стремление удовлетворить чьи-то потребности? Мысль была чудовищной, но и сами убийства были чудовищными, и между ними отсутствовала какая-то связь, за исключением одного: все убитые были депутатами парламента — правда, в числе еще шестисот таких же депутатов, — и все ходили домой пешком через Вестминстерский мост.
Неужели Флоренс Айвори настолько сильно повредилась в рассудке, что пошла на убийство и продолжала убивать после того, как разделалась с Этериджем? Неужели ее мало заботила собственная жизнь? Шарлотта пыталась найти ответ, но тщетно.
Она раздала указания Грейси и миссис Фелпс, которая приходила дважды в неделю и выполняла тяжелую работу, а сама занялась глажкой. Водя тяжелым утюгом по льняной простыне, а потом ожидая, когда он нагреется на плите, Шарлотта перебирала в памяти все, что удалось выяснить тете Веспасии и Зенобии Ганн и что рассказал ей Питт, однако ни к какому конкретному выводу не приходила. В голове у нее царила полнейшая неразбериха, надежда то вспыхивала, то угасала. Если не Флоренс, то кто?
Связана ли давняя и глубокая неприязнь Барклая Гамильтона к своей мачехе со смертью его отца? Что ему известно? Подозревает ли он кого-то? Мысль о причастности Барклая не доставляла ей удовольствия, потому что ей нравились оба — и мачеха, и пасынок; только она не могла уяснить, как их взаимная антипатия могла вдохновить кого-то на убийство. И что за мотивы двигали убийцей — политические или деловые? Томас тоже не мог дать ответы на эти вопросы.
Джеймс или Хелен Карфакс? Нобби Ганн считает, что не они, и ее суждение кажется обоснованным. Если их расследование к чему-то приведет — что с каждым часом выглядит все более сомнительным и вызывает у Шарлотты все большую неуверенность в своих силах, — тогда будет ясно, что их оценка характеров, понимание женской натуры, хорошее знание общества, то есть все то, что не смогла заполучить полиция, было правильным. Они создали для себя возможность понаблюдать за подозреваемыми в естественной обстановке и завоевать их доверие. Если они сведут на нет свои преимущества перед полицией, тогда у них уже ничего не останется.
А Катберт Шеридан? Ведь они ничего не знают о нем, кроме того, что у него, по всей видимости, абсолютно обычная семья, у которой не было повода желать ему смерти. Его вдова принадлежит к тем женщинам, которые открыли для себя новые устремления и впервые в жизни обнаружили независимые суждения. Возможно, они ссорились, но никто не стал бы нанимать головореза, чтобы прикончить мужа за то, что он не одобряет вновь обретенные политические взгляды жены, даже если он прямо возражает против ее деятельности. А свидетельств того, что Катберт Шеридан возражал, вроде бы нет, не так ли?
Томас пытается побольше разузнать о политической, деловой и частной жизни Катберта Шеридана. Но что объединяет его с двумя другими убитыми? У Шарлотты не было никаких предположений на этот счет.
Ее размышления прервало появление почтальона, который принес счета от мясника и угольщика и длинное письмо от Эмили. Счета были на чуть меньшую сумму, чем ожидала Шарлотта, и это обрадовало ее. Цена за фунт баранины оказалась на три полупенсовика ниже, чем та, которую она закладывала в домашний бюджет.
Она положила счета на кухонный стол и распечатала письмо сестры:
Флоренция, суббота
Моя дорогая Шарлотта,
До чего же это восхитительный город! Дворцы с красивейшими названиями, статуи повсюду; я стою посреди улицы и таращусь на это удивительное великолепие, а пешеходы налетают на меня, и я кажусь себе ужасно глупой, но мне безразлично. Думаю, Джек иногда делает вид, будто я не с ним.
А какие здесь люди! Я всегда считала, что лица, которые писал Да Винчи, существовали только в его воображении или, возможно, принадлежали членам одной семьи и он все писал их и писал. Но ты представляешь, Шарлотта, здесь люди выглядят именно так, как на картинах! Вчера я видела, как на piazza стояла самая настоящая «Мадонна в гроте» и кормила птиц, а ее ждал экипаж, и лакей от нетерпения притопывал ногой. Мне кажется, она надеялась хоть одним глазком взглянуть на своего возлюбленного; возможно, ждала, когда по мосту пройдет Данте? Знаю, что сейчас другой век, — но что из этого? Меня не покидает ощущение, что чудесные поэтические мечты стали явью.
А еще я думала, что золотистый свет над горами в картинах эпохи Возрождения — это смесь выдумки художника и старого лака. Вот и нет: воздух здесь действительно другой, в его цвете есть теплые тона, все — небо, камни и даже деревья — подкрашено золотом. И здесь совсем не так, как в Венеции, где все очертания пребывают в движении, но тоже очень красиво.
Из всех статуй мне больше всего нравится святой Георгий Донателло. Он не очень крупный, но такой молодой! У него в лице так много надежды и отваги, как будто он заново увидел Господа и преисполнился решимости, не имея представления о том, как долга и ужасна будет эта борьба, искоренить все зло мира, чтобы найти путь назад, сразить драконов эгоизма и скудости души, вычистить головы людей от темных мыслей. У меня болит за него сердце, потому что в его юности я вижу Эдварда и Дэниела. И в то же время он вдохновляет меня своей отвагой. Я стою возле Барджелло, и у меня по щекам струятся слезы. Джек считает, что я становлюсь эксцентричной или что я перегрелась на солнце, но мне кажется, что здесь я нашла саму себя.
Честное слово, я замечательно провожу время и встречаюсь с интереснейшими людьми. Здесь есть одна женщина, которая была дважды обручена, и оба раза ее обманули. Ей около тридцати пяти, но она все еще смотрит на жизнь с надеждой и радостью и считает, что быть с ней — это счастье для мужчины. Несчастные создания те, кто бросил ее. До чего же поверхностны некоторые люди, если их можно соблазнить милой мордашкой и покорностью! Они заслуживают того, чтобы однажды оказаться в обществе вечно хнычущей неприятной особы с невыносимым характером. Надеюсь, они свое получат! Я с каждым днем все больше восхищаюсь ее отвагой. Она решила во что бы то ни стало быть счастливой, понять, что есть хорошо, и извлечь лучшее из того, что плохо. Как же сильно она отличается от некоторых из наших попутчиков!
На фоне театров, концертов, катаний в экипажах, званых обедов и даже балов произошла одна неприятность. Нас обокрали, но, к счастью, забрали не самое ценное, а когда у кареты отвалилось колесо, мы не смогли найти никого, кто помог бы нам. Нам пришлось провести ночь в каком-то холодном и шумном месте между Пизой и Сиеной. Там нам были совсем не рады, и я видела крыс, клянусь!
Джек — само очарование. Я верю, что смогу быть счастливой с ним, когда романтический ореол исчезнет, и мы заживем обычной жизнью, будем видеться с ним за завтраком и по вечерам. Я должна убедить его найти себе какое-то занятие, просто потому, что не вынесу, если он весь день будет сидеть дома: тогда мы быстро устанем друг от друга. С другой стороны, мне совсем не хотелось бы переживать из-за того, что он может оказаться в плохой компании. Ты замечала, какими занудными становятся люди, когда им скучно?
Знаешь, мне кажется, что счастье — это в какой-то мере вопрос выбора. И я полна решимости быть счастливой, я уверена, что Джек сделает меня таковой — во всяком случае, я воспользуюсь малейшим шансом, чтобы стать счастливой.
Я планирую быть дома через две недели и с нетерпением жду этого, особенно встречи с тобой. Я действительно очень скучаю по тебе, а так как у меня не было возможности получать письма от тебя, я сгораю от желания узнать, чем ты занималась, и чем занимался Томас. Мне кажется, я и по Томасу соскучилась! И, конечно же, я скучаю по Эдварду.
Жди меня к себе в день моего возвращения. А пока береги себя и помни, что я люблю тебя.
Эмили
Шарлотта довольно долго стояла с письмом в руке, не замечая, что улыбается. Ее душу захлестнула мощная волна тепла. Она бы с радостью взглянула на Флоренцию, на яркие краски этого города и замечательные виды, на прочие достопримечательности, в частности на святого Георгия. Но Эмили права: счастье — это вопрос выбора, и она, Шарлотта, может выбрать либо зависть сестре, которая видит всю эту роскошь и наслаждается романтикой, либо радость от такого редкого в обществе и потому очень ценного явления, как дружба с мужем, от его мягкости, терпимости к ее авантюрам, от его желания разделять с ней свои взгляды и эмоции. Шарлотта вдруг не без некоторого удивления осознала, что с момента знакомства с Томасом никогда не чувствовала себя одинокой, и ее охватила благодарность к мужу. Разве с этим может сравниться возможность путешествовать по разным городам и странам?
Весь день Шарлотта работала по дому. Убирая, наводя порядок, раскладывая всякие мелочи и натирая различные поверхности, она продолжала говорить с самой собой. Отправила Грейси за цветами, а также за свежим мясом, из которого собиралась приготовить мужу его любимый пудинг из фарша и почек с хрустящей и легкой, как перышко, корочкой. К тому моменту, когда он пришел домой, Шарлотта уже застелила скатертью стол в гостиной, выкупала детей и переодела их в ночные сорочки. Она разрешила им поприветствовать отца, а после того, как он обнял их и поцеловал, отправила в кровать, потом сама крепко обняла мужа за шею и ничего не сказала, счастливая тем, что он у нее есть.
Томас увидел парадно накрытый стол и цветы, золотистый пудинг и свежие овощи, уловил восхитительный аромат, витавший над блюдом, и все неправильно понял. Все это навело его на мысли о кабинете Мики Драммонда и о повышении, о письмах Эмили, которые он не читал, и обо всех обновках, которые станут доступными Шарлотте после увеличения, пусть и ненамного, его жалованья.
Чем больше он думал о канцелярской работе, тем сильнее ненавидел эту идею, но глядя на улыбающуюся Шарлотту, на уютное убранство дома — цветы, вручную раскрашенные абажуры для ламп, постельное белье с вышивкой, корзинку для шитья, доверху наполненную требующими ремонта детскими вещами, — Томас чувствовал, что это малая цена за ее счастье. Он согласится на повышение и приложит все силы к тому, чтобы жена не догадалась, чего это ему стоило. Улыбнувшись ей в ответ, он начал рассказывать о событиях дня и о том малом, что удалось узнать о Катберте Шеридане и его семье.

 

Шарлотта вместе с тетушкой Веспасией и Зенобией Ганн отправилась на похороны Катберта Шеридана, Д. П. Погода переменилась, и ясное небо и солнце уступили место резким порывам ветра с дождем и серым, тяжелым тучам. Вода была повсюду, она бурными потоками неслась по канавам и непрестанно капала с листьев.
Все трое разместились в карете Веспасии — во-первых, так было удобнее, а во-вторых, они могли бы поделиться своим наблюдениями, если увидят нечто существенное, хотя надежды на то, что удастся узнать что-то стоящее, было мало. Казалось, их расследование зашло в тупик. По словам Питта, сообщила им Шарлотта, у полиции тоже нет никаких подвижек. Если Флоренс Айвори и убила Шеридана, то им не удалось выяснить ее мотив и найти свидетелей, которые подтвердили бы, что между женщиной и убитым имелась какая-то связь. Еще меньше они знали о том, была ли у нее возможность и средство для убийства.
Веспасия, одетая в платье из черного и лавандового кружева, сидела по ходу движения, напротив Зенобии. На последней было очень изящное и модное черно-синее платье, расшитое черными ирисами. Его украшала бисерная вышивка по груди и присборенные на плечах рукава. Она дополнила наряд черной шляпкой с огромными полями, которую приходилось придерживать рукой, чтобы ее не унес ветер.
Шарлотта одолжила у Веспасии — за время их расследования это стало обычным явлением — темно-серое платье и черные шляпку и пальто. Этот наряд оттенял ее роскошные волосы и нежный цвет кожи, поэтому выглядела она великолепно. Благодаря мелким изменениям и дополнениям, внесенным в фасон камеристкой Веспасии, платье заиграло, и теперь никто бы не догадался, что оно сшито по моде пятилетней давности. Оно превратилось в элегантный туалет для похорон.
Они прибыли своевременно, вслед за родственниками, другими депутатами парламента и их женами, и Чарльзом Верданом. Веспасия была с ним знакома и шепотом обратила на него внимание Шарлотты, когда они в процессии шли от Принсез-роуд до церкви Святой Марии.
Расположившись на скамье, они получили возможность понаблюдать за Аметист Гамильтон, которая приехала вместе с братом, сэром Гарнетом Ройсом. Высокая, с прямой спиной, она шла чуть позади него по проходу и отказывалась опираться на его руку. В двух шагах за ними шел их младший брат Джаспер. Он держал в руке шелковый цилиндр, выглядел в меру печальным и слегка встревоженным. Сопровождавшая его светловолосая женщина была, вероятно, его женой. Шарлотта назвала их всех Веспасии и неотрывно следила за ними, когда они рассаживались на скамье. К сожалению, их места были через три ряда впереди, поэтому она не могли видеть их лица. Сэр Гарнет обладал поразительной красотой; его внешность отличали высокий лоб и орлиный нос, а также серебристая шевелюра. Шарлотта заметила, что на него обращены взгляды многих присутствующих. Сэр Гарнет то и дело кивал знакомым, однако все его внимание было сосредоточено на сестре, что та, по всей видимости, воспринимала с непостижимым недовольством.
Джаспер сидел рядом с ними, молчал и нервно теребил сборник гимнов.
Когда в церкви появилась известная фигура из кабинета министров, по залу прокатился гул. Смерть Шеридана стала шокирующим событием, и фигура представляла премьер-министра. Если правительство Ее Величества и подчиненная ей полиция не могли раскрыть преступление и арестовать преступника, в их силах было хотя бы оказать полагающиеся почести погибшему.
Появление Мики Драммонда было встречено абсолютно спокойно. Он сел на последнюю скамью и стал наблюдать, хотя не рассчитывал, что удастся узнать нечто полезное. Ни Шарлотта, ни Веспасия не заметили Питта, который стоял у самой двери и напоминал швейцара. У его ног натекла лужица воды.
Среди депутатов Шарлотта разглядела насмешливое лицо Сомерсета Карлайла. Она на мгновение встретилась с ним взглядом, прежде чем он увидел Веспасию и поклонился ей.
Затем прибыли Карфаксы. Джеймс, весь в черном, но чрезвычайно элегантный, был бледнее, чем обычно, его голова была опущена, он не обводил взглядом присутствующих — очевидно, утратил уверенность в своей неотразимости, и от его непринужденности не осталось и следа. Хелен держала его под руку. На ее лице отражалось полнейшее умиротворение, что добавляло величия ее облику. Она высвободила руку и с полным самообладанием опустилась на скамью справа от Шарлотты.
Последней прибыла леди Мэри. Выглядела она царственно. На ней было ультрамодное платье с присборенными рукавами из темно-серой с синим отливом ткани, расшитое черными ирисами и отделанное бисером по вырезу и по груди. На ее голове красовалась черная шляпка, эффектно заломленная набок. Казалось, достаточно легкого ветерка, и ее шляпка свалится. Поравнявшись с Шарлоттой, она окинула быстрым взглядом весь ряд, увидела роскошную шляпку и изящное платье Зенобии и застыла как вкопанная. Ее затянутая в черную перчатку рука судорожно сжала рукоятку зонтика, лицо залила мертвенная бледность.
Кто-то позади нее пробормотал: «Прошу прощения, миледи», и леди Мэри поняла, что загораживает проход. Дрожа от ярости, она двинулась дальше.
Зенобия принялась рыться в своем ридикюле в поисках носового платка, но так и не нашла его. Веспасия, которая наблюдала эту сцену, с улыбкой протянула ей свой, и мисс Ганн быстро прижала его ко рту, чтобы заглушить рвущийся наружу кашель — а может, и смех.
Органист наигрывал нечто печальное в минорном ключе. Наконец появилась вдова, вся в черном, с вуалью на лице, за ней шли дети, маленькие и несчастные. Их сопровождала гувернантка.
Началась церемония, порядок которой был всем хорошо известен: музыка, произносимые нараспев молитвы и ответствия, сопровождаемые монотонным, бесстрастным голосом викария. Обряд признавал скорбь и возводил ее в величественный и официальный статус. Шарлотта обращала мало внимания на слова и на последовательность гимнов, она тайком наблюдала за Карфаксами.
Леди Мэри сидела, уставившись перед собой, и ни разу даже не покосилась влево, на Зенобию. Если бы у нее была возможность, она обязательно сняла бы шляпку, но в церкви такие вещи не допускались. А если бы она попыталась сдвинуть ее под другим углом, это тут же привлекло бы к ней внимание, и тогда все поняли бы, в чем дело.
Сидевший рядом с ней Джеймс покорно выполнял все положенные действия: вставал, опускался на колени, склонял голову в молитве, садился на скамью, с серьезным видом смотрел на викария. Однако его вытянутое лицо и напряжение, сквозившее в каждом движении, объяснялись отнюдь не скорбью. Ничто не указывало на то, что Джеймс был знаком с Катбертом Шериданом, а несколько дней назад, по словам Зенобии, он пребывал в отличном расположении духа, хотя и демонстрировал нужную долю печали, как того требовал траур по тестю. Как рассказывала Зенобия, Карфакс буквально излучал самоуверенность, своеобразную убежденность, что впереди его ждут сплошные удовольствия.
Шарлотта механически пела гимн, но в мыслях была далека от произносимых слов. Ее вниманием все сильнее завладевал Джеймс Карфакс. Он как бы растерял свой шарм; создавалось впечатление, что за последние дни он и в самом деле понес тяжелейшую утрату.
Викарий приступил к надгробной речи. Томас наверняка бы послушал ее в надежде, что прозвучит что-нибудь полезное для расследования. Однако Шарлотта на это не рассчитывала и переключила внимание на Хелен Карфакс.
Голос викария то поднимался, то опускался и затихал в конце каждого предложения. Как ни странно, но такая манера делала его речь абсолютно неискренней и лишенной всяческих чувств. Однако так было принято, считалось, что таким образом между теми, кто пришел на панихиду, устанавливается некая близость, которая, как полагала Шарлотта, призвана поднять дух пришедших за утешением.
Хелен сидела прямо, расправив плечи, и со всем вниманием отдавалась службе. Вместо отчаяния и беспокойства, о которых рассказывали Зенобия и Томас, в ней чувствовалась уверенность. Разглядывая ее — рука в перчатке, держащая книгу, бледный профиль, едва заметно шевелящиеся губы, — Шарлотта пришла к выводу, что Хелен испытывает облегчение, и это чувство вызвано в ней не тем, что ее страхи рассеялись или превратились в неясную тень, а тем, что она приняла какое-то важное решение. А еще Шарлотта поняла, что все поведение Хелен свидетельствует о зародившейся в ней отваге, а не радости.
Неужели Хелен убедилась в том, что ее муж не причастен к смерти ее отца? Или она страдала лишь от сознания, что муж не любит ее с той глубиной и самоотверженностью, о которых она мечтала, а потом поняла, что он просто не способен на такое? И сейчас, взглянув правде в глаза, успокоилась, осознала, что слабость в нем, а не в ней, и оставила попытки, пагубно влиявшие на ее самооценку и достоинство, добиться от него любви? Кажется, она излечилась и обрела целостность внутри себя.
Трижды за время службы Шарлотта видела, как Джеймс заговаривал с ней, и каждый раз она вежливо, шепотом отвечала ему, и когда она поворачивалась к нему, на ее лице отражалась не любовь, а терпение, как у матери, которая спокойно реагирует на неугомонного ребенка, понимая, что такое поведение присуще его возрасту. Муж и жена поменялись ролями, и теперь удивление и замешательство испытывал Джеймс. Он привык, что жена бегает за ним, и произошедшие перемены его совсем не радовали.
Шарлотта улыбнулась и с нежностью подумала о Томасе, стоящем у двери в мокром пальто и наблюдающем за присутствующими. Мысленно она стояла рядом с ним и держала его за руку.
После последнего гимна и финального «аминь!» все встали и потянулись к выходу. За гробом на кладбище последовали только вдова и некоторые из приглашенных.
Это было удручающее зрелище; без музыки, без торжественной атмосферы панихиды, без слов о воскрешении, оно напоминало отлив, уносящий бренные останки.
Там, где предстояло опустить гроб в холодную весеннюю землю, могли проявиться чистые эмоции, выражение лица или жест могли выдать те чувства, которые управляли сердцами под черным шелком и бомбазином, баратеей и тонким сукном.
Опять выглянуло солнце, заливая своим живительным светом каменные стены церкви и плотную траву, росшую вокруг надгробий с выбитыми на них именами. Интересно, спросила себя Шарлотта, все эти люди умерли своей смертью или кто-то из них был убит? Вряд ли об этом написали бы в эпитафии.
Под ногами мягко пружинила пропитавшаяся водой земля, в небе висели серые, словно отъевшиеся тучи. Дул холодный ветер. Все понимали, что в любой момент солнце может скрыться и опять пойдет дождь. Могильщики с гробом мерным шагом продвигались вперед, порывы ветра трепали черные креповые ленточки на их шляпах. Они шли с опущенными головами, устремив взгляды вниз скорее для того, чтобы не оступиться, а не из почтения к родственникам усопшего.
Следуя за вдовой на почтительном расстоянии, Шарлотта поравнялась с Аметист Гамильтон, которая шла чуть позади своих братьев, и коротко улыбнулась ей, понимая, что кладбище — не то место, где можно было бы радушным приветствием возобновить знакомство.
Наконец все подошли к могиле, окруженной отвалами темной земли, и стали по трем сторонам от нее. Могильщики опустили гроб, и начался печальный обряд. Свирепствовал сильный ветер, и дамам приходилось затянутыми в перчатки руками придерживать головные уборы. Леди Мэри и Зенобия почти одновременно подняли руки и едва успели поймать шляпки. Кто-то хихикнул и тут же спрятал свой смешок под нарочитым кашлем. Леди Мэри огляделась по сторонам в поисках виновного, но никого не увидела. Тогда она одним энергичным движением воткнула кончик зонта в землю и, распрямив спину, гордо вздернула подбородок.
Шарлотта наблюдала за Джаспером Ройсом и его женой, одетой дорого, но неброско. Джаспер был смягченной, менее выразительной версией своего брата. У него был такой же лоб, но с ровной линией волос, без такого элегантного мыска. Его брови были более прямыми и не такими красивыми, рот — менее подвижным, нижняя губа — немного полнее. В нем отсутствовала яркая индивидуальность, его внешность была обыденной, однако Шарлотта решила, что он гораздо легче в общении.
Сейчас Джаспер скучал, его взгляд блуждал по лицам на другой стороне могилы, и ни одно не привлекало его внимание. Возможно, он размышлял об обеде или о назначенных на завтра пациентах — в общем, о чем угодно, только не о том, ради чего он здесь оказался.
Что же касается сэра Гарнета, то он проявлял удивительную бдительность, не просто оглядывая лица присутствующих, а изучая их так же пристально, как Шарлотта. Она была вынуждена соблюдать осторожность, чтобы он не заметил, как она наблюдает за ним. Ведь если сэр Гарнет застигнет ее врасплох, увидит, как она таращится на него, ее поведение вызовет у него обоснованное удивление, и он будет вправе потребовать объяснений.
Он смотрел, как гроб опускается в могилу. На юбки и шляпы дам, на непокрытые головы джентльменов упали первые капли дождя. Все машинально схватились за зонты, но не стали раскрывать их. Только один человек изменил позу и посмотрел в небо.
Речь викария зазвучала чуть быстрее.
Гарнет Ройс был напряжен. Вокруг его рта пролегли глубокие складки, он нервничал сильнее, чем после смерти Локвуда Гамильтона. Нетерпеливо переминался с ноги на ногу, смотрел по сторонам, как будто искал нечто важное, как будто ждал ответа на мучивший его вопрос.
Неужели он знает нечто такое, что неизвестно ей, спрашивала себя Шарлотта. Или он настолько умен, что в полной мере осознает весь ужас случившегося, в отличие от остальных, кто просто скорбит о личной утрате или сочувствует? Но как же тогда другие депутаты парламента? Разве они не знают, что газеты криком кричат, требуя ареста преступника, что люди пишут письма, настаивая на скорейшем раскрытии преступлений, призывая увеличить силы полиции, восстановить порядок на улицах и обеспечить безопасность добропорядочных горожан? Все только и говорят о государственной измене и подстрекательстве к бунту, критикуют правительство, винят во всем аристократию и даже королеву. Ведь вероятность революции или анархии очень велика! Трон в опасности, если верить самым худшим слухам.
Возможно, Ройсу дано видеть то, что другие лишь воображают? Или он догадался, что существует заговор, основанный на личных отношениях, тайная договоренность убивать ради прибыли или того, что могло бы объединить троих людей с различными мотивами и побудить их представить все так, будто убийства — дело рук одного страшного маньяка?
Тогда сердцем заговора против мужа должна быть Аметист в качестве либо виновной, либо подстрекательницы…
Церемония закончилась, и все двинулись в обратный путь к церкви. Дождь усилился, однако спешка в данной ситуации выглядела бы неподобающей. Леди Мэри Карфакс принялась раскрывать свой зонт. Она резко взмахнула им, зацепив при этом юбку Зенобии. Острый кончик пронзил шелковую оборку. Леди Мэри в сердцах дернула его за рукоятку и оторвала кусочек ткани.
— Прошу прощения, — с победной улыбкой произнесла она.
— Ничего страшного, — вежливо кивая, ответила Зенобия. — Могу порекомендовать вам хорошего мастера по очкам, если вы…
— У меня отличное зрение, благодарю! — отрезала леди Мэри.
— Тогда, возможно, по тросточкам? — улыбнулась Зенобия. — Чтобы вы крепче держались на ногах?
Леди Мэри топнула ногой по луже, окатила себя и Зенобию дождем брызг и решительно повернулась к супруге представителя кабинета министров.
Всем хотелось поскорее укрыться от дождя в церкви. Дамы осторожно ступали по мокрой траве, приподнимая юбки, чтобы не замочить их; мужчины сутулились и втягивали головы в плечи. Все шли с максимально допустимой приличиями скоростью.
Шарлотта с раздражением обнаружила, что потеряла носовой платочек, который то и дело прижимала к глазам, чтобы незаметно наблюдать за Гарнетом Ройсом. Она дорожила этим отделанным кружевом платочком, потому что таких у нее было мало. Поэтому она извинилась перед тетей Веспасией и решила вернуться той же дорогой к могиле, чтобы поискать платок.
Выйдя из-за церкви, Шарлотта как раз подходила к огромному надгробию в стиле рококо, когда увидела две фигуры, стоящие лицом друг к другу. Создавалось впечатление, что они неожиданно встретились здесь секунду назад. Одним из двоих был Барклай Гамильтон с пепельно-серым лицом, прилипшими к голове волосами, промокший насквозь. В блеклом свете дня он выглядел так, будто страдает от долгой болезни.
Другой была Аметист. Сначала ее щеки заливал яркий румянец, затем кровь отхлынула от ее лица, и оно стало таким же бледным, как у пасынка. Она подняла руки, словно хотела оттолкнуть его, но тут же опустила их, как бы поняв, насколько тщетны ее усилия. На Барклая она не смотрела.
— Я… я почувствовала, что должна прийти, — слабым голосом сказала она.
— Конечно, — согласился он. — Ведь каждый человек заслуживает уважения.
— Да, я… — Аметист прикусила губу и устремила взгляд на среднюю пуговицу его пальто. — Вряд ли это поможет, но я…
— Поможет. — Барклай вглядывался в ее лицо, впитывая в себя все ее чувства, даже мимолетные, смотрел так, будто хотел навсегда запечатлеть его в своем сознании. — Возможно, со временем ей станет легче от того… что так много людей пришли проводить его.
— Да. — Она ни единым движением не показала, что собирается уйти. — Я… я думаю, мне тоже стало легче, когда люди пришли на… на… — Она была близка к рыданиям. В ее глазах блестели слезы, и она то и дело судорожно сглатывала. — На похороны Локвуда. — Она глубоко вздохнула и наконец-то подняла на него глаза. — Ты знаешь, что я любила его.
— Конечно, знаю, — ответил он очень тихо, почти шепотом. — Ты думаешь, я когда-нибудь сомневался в этом?
— Нет. — Она все же не устояла под натиском сдерживаемой многие годы боли. — Нет! — И ее тело сотрясли рыдания.
С величайшей нежностью, которая до глубины души тронула наблюдавшую за ними Шарлотту, Барклай обнял ее, притянул к себе и прижался к ее макушке сначала щекой, а потом — на одно короткое мгновение — губами.
Шарлотта принялась осторожно пробираться к выходу. Наконец ей стала понятна и та ледяная вежливость, что окрашивала их отношения, и то напряжение, что ощущалось между ними, и та гордость, что разделяла их, и та необыкновенная верность человеку, который был для нее мужем, а для него — отцом. И его смерть не принесла им свободы, запрет на их любовь никуда не делся — он остался навечно.

 

Питт пришел на похороны, не надеясь узнать что-то существенное. Во время службы Томас стоял у двери и наблюдал. Он видел Шарлотту, и Веспасию, и еще какую-то женщину с необычной внешностью. Инспектор понял, что это Зенобия Ганн, хотя она была одета значительно более модно, чем рассказывала Шарлотта. Возможно, он плохо разбирается в таких премудростях, как фишю, рукава и турнюры.
Питт видел и леди Мэри, одетую в практически такое же платье, и понял, что был прав, когда решил, что другая женщина — мисс Ганн.
Он также обратил внимание на то, что Хелен Карфакс обрела внутреннее спокойствие, ту самую уверенность, которой лишился Джеймс, и сразу вспомнил, как Шарлотта рассказывала ему о визите Зенобии. Томас с радостью с ней познакомился бы — если бы это было удобно с точки зрения условностей.
Он также заметил Чарльза Вердана, прибывшего одним из первых, и вспомнил, что при знакомстве этот человек вызвал у него симпатию. Однако Питт не считал невозможным деловое соперничество между Верданом и Гамильтоном. Господь свидетель, ничего исключать нельзя. У Томаса так и не сформировалась четкая версия, а изолированные элементы — страсти, несправедливости, утраты, ненависть, путаница из-за темноты, слухи об анархии, надвигающейся с полных опасностей грязных задворок Лаймхауса, Уайтчезеда и Сент-Джайлса, — пока не складывались в единую картину. Не следовало забывать и о безумстве — оно могло объявиться где угодно.
Гамильтон и Этеридж были внешне похожи: тот же рост, та же комплекция, скрытая под дорогим пальто; очень близкие по форме, вытянутые, чисто выбритые лица под густой шапкой серебристых волос. Шеридан был помоложе, со светлыми волосами и на дюйм выше. Но разве на мосту, на фоне черного неба и черной воды, в промежутках между островками света от фонарей, можно было увидеть разницу между светлыми и седыми волосами?
Было ли случившееся нелепой, безумной ошибкой? Или убийца четко осознавал свою цель и он, инспектор Питт, просто еще не догадался, что может стать ключом к разгадке?
Томас наблюдал за участниками действа. Он увидел Сомерсета Карлайла и вспомнил, что тот придерживается довольно причудливых, нестандартных моральных принципов, которыми и объясняется его эксцентричное поведение. Увидел вдову и понял, что ее горе неподдельно. Наблюдал за Джаспером и Гарнетом Ройсами и за Аметист Гамильтон. Заметил, что Барклай Гамильтон специально сел подальше от них: молодой человек не захотел привлекать к себе внимание и поэтому не стал просить, чтобы все подвинулись и освободили ему местечко рядом с родственниками.
Когда служба закончилась, Питт не пошел на кладбище. Всем сразу станет ясно, кто он такой, — никто не примет его за родственника или коллегу. И его появление не поможет собрать новые сведения.
Вместо этого Томас решил еще немного постоять у двери и понаблюдать. Он видел, как Шарлотта вернулась, заглянула в свой ридикюль и, несмотря на дождь, поспешила обратно.
В церковь вошел Мика Драммонд и стряхнул со шляпы и пальто капли воды. Судя по виду, шеф сильно замерз; кроме того, он выглядел крайне встревоженным. Питт догадывался, какую пытку пришлось выдержать его начальнику, когда депутаты парламента и члены кабинета, с осуждением глядя на него, обвиняли всю полицию в бездействии.
Драммонд слабо улыбнулся ему. Они не продвинулись ни на шаг, и оба это знали.
Они не заговорили друг с другом. Во-первых, времени на это не было, а во-вторых, беседа с Драммондом разрушила бы прикрытие Питта.
Спустя секунду в церковь вошел Гарнет Ройс, казалось не замечая, что вода течет у него по лицу и капает с пальто на пол. Он не заметил Питта, стоявшего в тени, зато увидел Мику Драммонда и, насупившись, поспешил к нему.
— Бедняга Шеридан, — произнес он. — Трагедия для всех. Ужасное горе для вдовы. Какая… какая страшная смерть. Моя сестра все еще переживает из-за Гамильтона. Неудивительно.
— Конечно, — согласился Драммонд. Он не мог похвастаться тем, что расследование продвинулась вперед, осознавал свое бессилие и понимал, что не может повлиять на ситуацию, поэтому его мучили угрызения совести, а голос звучал напряженно.
Повисшее молчание побудило Ройса задать следующий вопрос:
— Вы действительно считаете, что это дело рук анархистов или революционеров? Господи, что-то много их развелось… Я со всех сторон только и слышу, что трон закачался и вот-вот свалится, что наступает новый порядок! Никогда такого не было! Ее Величество немолода и тяжело переживает свое вдовство, но люди ждут, что монарх будет выполнять свои обязанности, невзирая на личные невзгоды. Да и поведение принца Уэльского едва ли добавляет блеска короне. А тут еще герцог Кларенский своей безответственностью и разгульным образом жизни дает пищу для сплетен!.. Складывается впечатление, что сейчас рушится все то, что мы создавали тысячелетиями; мы даже не в состоянии пресечь убийства в сердце столицы! — В его словах не было паники или истеричности, типичных для труса; в них присутствовал лишь оправданный страх добропорядочного гражданина, который все четко видит и готов бороться, хотя и понимает, что риск такой борьбы огромен, а перспектива победы неясна.
Мика Драммонд дал единственный имевшийся в его распоряжении ответ и при этом не испытал ни малейшей радости:
— Мы выявили все известные источники беспокойства, изучили мятежников и революционеров всевозможного толка, наши агенты и осведомители работают с полной отдачей. Однако нам так и не удалось найти что-либо, что связывало бы их с Вестминстерским головорезом. Все указывает на то, что и им его действия не по душе! Они стремятся завоевать простых людей, маленького человека, которого общество отвергает или оскорбляет; человека, загнанного в тупик переработкой или низким жалованьем. Эти дикие убийства не способствуют достижению их целей, в том числе и целей фений.
Лицо Ройса застыло, как будто некие смутные опасения вдруг обрели четкие контуры.
— Значит, вы не верите, что анархисты решили взять на вооружение жестокие методы?
— Нет, сэр Гарнет, все указывает на обратное. — Драммонд опустил взгляд на промокшие ботинки, потом снова поднял его. — Но в чем суть этих убийств, я не знаю.
— Боже, какой ужас. — Ройс на мгновение прикрыл глаза, показывая, насколько глубока мера его отчаяния. — Вот к чему мы пришли — вы и я, правительство и законодатели страны: мы не в силах защитить простых людей и дать им возможность заниматься их законным делом в сердце страны! Кто следующий? — Он впился в Драммонда взглядом. — Вы? Я? Поверьте, ничто на свете не убедит меня перейти реку по Вестминстерскому мосту после наступления темноты! Я чувствую свою вину, мистер Драммонд! Всю свою жизнь я стремился принимать мудрые решение, укреплять силу воли и здравый смысл — и все это ради того, чтобы защищать тех, кто слабее меня, тех, кто поставлен Господом и природой под мою опеку. А к чему я пришел? Я не в состоянии воспользоваться данной мне привилегией и выполнить свои обязательства, потому что какой-то маньяк остается на свободе и совершает убийства, когда ему вздумается!
Было видно, что Драммонд потрясен. Он уже открыл рот, чтобы выразить свое мнение, но Ройс не дал ему заговорить:
— Боже мой, дружище, я не обвиняю вас! Разве это возможно — разыскать безумца? Ведь им может быть кто угодно! Днем он выглядит так же, как вы или я. Им может быть полуодетый нищий, притулившийся у любой двери отсюда до Майл-Энда или до Вулича. В городе почти четыре миллиона человека. Но мы все равно должны найти его! Вам что-нибудь известно? Хоть что-нибудь?
Драммонд медленно выдохнул.
— Нам известно, что он выбирает время с особой тщательностью: хотя на набережной Виктории и у здания парламента еще оставались люди, его никто не видел — ни уличные торговцы, ни проститутки, ни извозчики.
— А вы не допускаете, что кто-то лжет? — поспешно спросил Ройс. — Может, у него есть сообщник?
Драммонд задумчиво посмотрел на него.
— Тогда это предполагает определенную здравость рассудка, во всяком случае, у одного из них. Кто согласился бы пособничать в таком странном и невыгодном предприятии, если бы ему за это не платили?
— Не знаю, — признался Ройс. — А может, сообщник и есть заказчик? Держит при себе маньяка, чтобы тот за него совершал преступления?
Драммонд поежился.
— Это странно, но, думаю, вполне возможно. Кто-то едет в кэбе по мосту ночью и везет маньяка, потом выпускает его на короткое время, чтобы тот успел совершить преступление, затем забирает его и увозит? При хорошей скорости он, неотличимый от тысяч других кэбов, мог бы съехать на набережную или добраться до Ватерлоо-роуд, прежде чем кто-то обнаружил бы убитого и вызвал полицию. Это ужасно.
— Вы правы, — хрипло произнес Ройс.
Секунду или две они стояли в молчании. Снаружи продолжал лить дождь, в дверь входили и выходили люди.
— Если окажется, — наконец сказал Ройс, — что я смогу вам чем-то помочь, позовите меня. Я говорю абсолютно серьезно, Драммонд: я пойду на все, чтобы поймать это чудовище прежде, чем оно снова убьет.
— Спасибо, — спокойно принял его предложение Мика. — Если такая возможность появится, я позову вас.
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11