Глава 9
На следующий день Доминик, как обычно, отправился в город. По возвращении домой он должен был встретиться и пообедать с отставным бригадным генералом и его женой. Это было событие, которого Сара с нетерпением ожидала, но когда он вернулся домой, то не обнаружил в ее настроении того возбуждения и удовольствия, которые ожидал увидеть. Она казалась какой-то отстраненной, не просто чем-то занятой, но определенно оскорбленной его присутствием. Он испробовал все возможные приемы. Похвалил ее платье, сказал ей все, что знал о жене генерала, какие у нее широкие связи в обществе, заверил ее, что ее наряд вполне соответствует событию. Осторожно поцеловал, боясь нарушить ее прическу или платье. Ничто не произвело эффекта — Сара по-прежнему отстранялась от его прикосновений и избегала его взгляда.
Не представлялось случая спросить, что беспокоит ее. Два или три раза в течение вечера Доминик пытался заговорить с ней, но каждый раз их либо прерывали, либо она меняла тему разговора, привлекая кого-нибудь к их беседе.
В экипаже по пути домой они остались одни в первый раз за вечер.
— Сара?
— Да? — Она не смотрела на него.
— В чем дело, Сара? Ты вела себя, как… как чужая весь вечер. Нет, не так. У чужой хотя бы манеры лучше.
— Мне жаль, что ты находишь мои манеры неадекватными.
— Перестань кривляться, Сара. Если я в чем-то виноват, скажи мне.
— «В чем-то виноват»! — Она повернулась к нему. Ее глаза сверкали в отблесках уличных газовых фонарей. — Да, ты в чем-то виноват, и если ты не знаешь, в чем, твоя нравственность заслуживает презрения. Мне действительно нечего сказать тебе.
— Какая нравственность? О, ради бога! Ты действительно развела весь этот шум из-за того, что я взял Шарлотту под руку, когда она пришла домой вчера? Это совершенно нелепо, и ты знаешь это. Ты просто ищешь причину для ссоры. По крайней мере, будь честной.
— Я ищу?.. Мне не надо долго искать, не так ли? Ты обожаешь мою сестру, держишь ее под руку, шепчешься с ней о чем-то и бог знает что еще! И ты думаешь, я должна искать что-то, чтобы поссориться с тобой? — Она снова отвернулась, ее голос прервался.
Доминик обнял жену, но та не замечала его прикосновений.
— Сара! Не глупи. У меня нет никакого интереса к Шарлотте, кроме того, что она твоя сестра. Она мне нравится, и ничего больше. Ради бога, я знаю Шарлотту с тех пор, как женился на тебе. Если бы я хотел ее, я бы спрашивал ее согласия, а не твоего.
— Это было шесть лет назад! Люди меняются! — Сара шмыгала носом, и было заметно, что она рассердилась на себя, так как считала такое поведение вульгарным.
Доминик был огорчен, не хотел обидеть ее, но все это казалось ему абсурдным. Он не мог избавиться от раздражения за испорченный вечер… а теперь еще и этот глупый разговор, когда они оба так устали!
— Сара, это глупо. Я не изменился, и, мне кажется, ты тоже. И, насколько я могу видеть, Шарлотта тоже не изменилась. Но она здесь совсем ни при чем. Конечно, ты можешь понять, что Эмили все это наговорила просто потому, что она любит Джорджа Эшворда, а Шарлотта сказала полицейскому… как его там… что Эшворд знал Хлою гораздо ближе, чем он им сказал. У тебя должно хватить ума, чтобы это понять и выбросить весь этот мусор из головы.
— Почему ты так кипятишься, если не виноват? — спокойно спросила она.
— Потому что это чертовски глупо! — взорвался он в гневе.
— Я только что узнала, что ты влюблен в мою сестру, а она — в тебя, и я при этом глупая потому, что мне это не нравится?
— О, Сара, ради бога, прекрати, — сказал он устало. — Это неправда, и ты знаешь это. Меня никогда, даже отдаленно, не интересовала Шарлотта — только как твоя сестра. Она умная, с чувством юмора и имеет свою точку зрения. Все эти качества не очень женственны… и ты была первой, кто указал мне на это.
— Инспектор Питт, кажется, не возражает. — Сара говорила обвинительным тоном. — Он влюбился в нее. Каждый видит это!
— Боже милостивый, Сара! Что общего у меня с этим ужасным полицейским? И я представляю себе, что Шарлотта сама стесняется всего этого, если только это правда. Он… рабочий класс! Он по статусу не выше торговца! И почему бы ему не обожать Шарлотту, пока он помнит свое место? Она очень красивая женщина…
— Ты так думаешь? — В ее голосе снова зазвучали обвинительные нотки, почти триумфальные.
— Да. Я так думаю! — Его собственный голос звучал гневно. Конечно, она вела себя глупо, и это очень утомительно. Из-за этого Доминик устал, его настроение было окончательно испорчено. Весь вечер он был терпелив, но его терпение быстро подходило к концу. — Теперь, пожалуйста, не продолжай больше. Я не совершил ничего такого, что требует извинения или заслуживает твоей критики.
Сара не ответила, но когда они приехали домой, то сразу же пошла наверх. Когда Доминик поговорил в кабинете с Эдвардом и последовал за ней, она уже была в постели, повернувшись к нему спиной. Он подумал, не поговорить ли с ней снова. Но у него уже не осталось ни теплых слов, ни желания. И, честно говоря, он слишком устал, сил для лицемерия не было. Он разделся и пошел спать, ничего не сказав.
На следующее утро Доминик проснулся, забыв весь этот глупый разговор, но ему напомнили о нем. Когда он вернулся домой вечером, лучше не стало. К этому добавилось еще некоторое охлаждение отношений между Эмили и Шарлоттой, но казалось, что никому до этого нет никакого дела. Разговор был необычно сдержан. Кэролайн говорила о незначительных соседских новостях, Эдвард добавлял то, что знал сам. Только бабушка много болтала. Она была полна сведений обо всех семейных тайнах вблизи Кейтер-стрит, особенно касающихся мужчин. Наконец Эдвард раздраженно велел ей помолчать.
Следующий день был не лучше, а еще через вечер Доминик решил остаться и поужинать в клубе. Раньше или позже Сара перестанет дуться на него, а пока что она просто невыносима. Он совершенно не понимал ее поведения. Доминик никогда не относился к Шарлотте иначе, чем по-дружески. Сара должна была знать об этом. Женщины часто совершают странные, необъяснимые поступки. Обычно это непонятный способ привлечения внимания, и после небольшой лести они возвращаются к своему обычному состоянию. Однако Сара на этот раз переборщила. От всего этого он заскучал и разозлился.
Через два вечера Доминик снова ужинал в клубе. Когда он остался в клубе в третий раз, то присоединился к разговору четверых мужчин, которые жили на расстоянии одной или двух миль от Кейтер-стрит. Сначала он просто прислушивался к разговору, но когда они начали обсуждать убийства, он заинтересовался.
— …эта жалкая полиция повсюду, и они, кажется, не продвинулись ни на шаг! — пожаловался один из мужчин.
— Бедняги так же растеряны, как и мы, — возразил кто-то.
— Они растеряны больше! Они даже не принадлежат к нашему обществу, совершенно другой социальный статус. Они понимают нас не больше, чем мы их.
— Ты же не можешь предположить, что этот безумец — джентльмен? — В голосе второго звучала насмешка, неверие и даже гнев.
— Почему нет?
— О боже! — Мужчина был ошеломлен.
— Хорошо, мы должны согласиться с тем, что, если бы это был незнакомец, к настоящему времени он был бы замечен. — Мужчина подался вперед. — Боже милостивый, неужели вы полагаете, что при том состоянии, в котором мы все находимся, чужак оставался бы незамеченным? Каждый все время оглядывается по сторонам, женщины не ходят поодиночке даже в соседний дом, мужчины наблюдают и ждут. Мальчики-разносчики отмечают время ухода и прихода; они хотят, чтобы всегда было отмечено, где они были и когда. Даже извозчики не желают ездить в район Кейтер-стрит. На прошлой неделе двое были задержаны констеблями, потому что они оказались незнакомцами из другого района.
— Вы знаете, — мужчина напротив него нахмурился, — до меня только что дошло, о чем этот старый дурень Бленкинсон говорил мне недавно! В то время я подумал, что он просто бормочет какую-то чепуху, но теперь я понял: он намекал на то, что подозревает меня!
— Не смешно! Это самая ужасная вещь, которая может произойти. Люди начинают на тебя странно смотреть, не говорят ничего конкретного, но ты чертовски хорошо знаешь, что происходит в их умах. Даже мальчишки на побегушках много начали себе позволять. Тоже подозревают…
— Вы не один, старина! Я тут отдал свой экипаж жене, а сам остался допоздна. Должен был взять другой экипаж, чтобы ехать домой. Этот гнусный извозчик спросил меня, куда ехать. Я сказал, и паршивый мужик имел наглость отказать мне. «Не поеду на Кейтер-стрит», — сказал он. Каково?
Один из мужчин заметил Доминика в своем поле зрения:
— А, Кордэ! Вы, конечно, знаете, о чем мы говорим. Ужасные дела, не так ли? Вся округа перевернулась вверх тормашками. Эта тварь, должно быть, сумасшедший.
— К сожалению, это не очевидно, — ответил Доминик, садясь в предложенное кресло.
— Не очевидно? О чем вы говорите? Я бы спросил, что может быть более очевидным, чем бегать по улицам и душить беспомощных женщин?
— Я имею в виду, что это незаметно в его поведении в другое время, — объяснил Доминик. — В его лице, его поступках или в чем-нибудь еще. Он выглядит точно так, как любой другой большую часть времени. — Он вспомнил слова Шарлотты. — Судя по тому, что мы знаем о нем, он мог бы быть теперь здесь, — любой из этих чрезвычайно уважаемых джентльменов.
— Мне не нравится ваше чувство юмора, Кордэ. Неправильное место для этого. Плохой вкус, я бы так сказал.
— Шутить об убийстве — действительно плохой вкус. Но я не шучу, я абсолютно серьезен. Даже если вы не верите в умственные способности полиции, при всеобщей бдительности любой из нас с явно странным поведением был бы давно замечен.
Мужчина внимательно посмотрел на него, его лицо покраснело, затем побледнело.
— Боже праведный! Шокирующая мысль. Не очень приятно, если сосед думает…
— Ваш ум никогда не посещала мысль о ком-то еще?
— Я признаю, это случалось со мной. Гатлинг вел себя немного странно. Я поймал его, когда он приставал на днях к моей жене. Держал руки там, где не следовало. Помогал ей надеть шаль. Я сказал ему что-то тогда. Никогда не думал об этом раньше… Может быть, поэтому он так оскорбился… Подумал, что я имею в виду… Ну хорошо, теперь это все в прошлом.
— Хотя и дьявольски неприятно. Чувствуешь себя так, словно никто не говорит тебе, что он имеет в виду. Разгадываешь один смысл внутри другого. Вы понимаете меня?
— Вещь, которую я не понимаю, — это когда служанки смотрят на тебя, как будто бы ты…
И все в таком же духе. Доминик слушал одни и те же разговоры, снова и снова. Смущение, замешательство, гнев… и, хуже того, почти неизбежное чувство, что где-то близко с кем-то, кого они хорошо знали, это случится опять.
Он хотел забыть об этом, вернуться назад — хотя бы на несколько часов, — к тому состоянию, которое было до первого убийства.
Несколько недель спустя Доминик обрадовался, когда встретил Джорджа Эшворда, одетого очень официально, очевидно, готового провести вечер в ресторане.
— А, Кордэ! — Эшворд хлопнул его ладонью по спине. — Пойдешь на ночное развлечение? Ты не скажешь Саре! — Он засмеялся, подразумевая это как шутку. Конечно, немыслимо, чтобы Доминик рассказал об этом кому бы то ни было. Никто не упоминает о таких вещах при женщине — при любой женщине, за исключением проститутки.
Доминик согласился мгновенно:
— Точно! То, что нужно. Конечно, я пойду. Куда мы направляемся?
Эшворд широко улыбнулся:
— Мы закончим у Бесси Мулане. А перед этим еще одно или два места. Ты уже ел?
— Нет.
— Чудесненько. Я знаю местечко, тебе понравится. Оно маленькое, но там великолепная пища и самая развлекательная группа.
Так оно и оказалось. Конечно, это был маленький бордель, но Доминик никогда не ел такого чудесного, вкусно приготовленного мясного блюда и не ублажал себя таким прекрасным вином. Постепенно он забыл о Кейтер-стрит и обо всех тех, кто жил там… и кто умер там. Даже глупое поведение Сары перестало занимать его голову, уступив место отличному настроению и веселью.
Заведение Бесси Мулане оказалось чрезвычайно комфортабельным публичным домом, где их радушно приветствовали. Эшворд был здесь не только известен, но и по-настоящему любим. Не прошло и получаса их пребывания там, как к ним присоединился молодой человек, шикарно и экстравагантно одетый, слегка пьяный, но пока еще не вызывающий возражений.
— Джордж! — воскликнул он с очевидным удовольствием. — Не видел вас уже несколько недель! — Он скользнул в мягкое кресло позади него. — Добрый вечер, сэр, — наклонил он голову по направлению к Доминику. — Вы не видели Джервиса? Думал отвлечь его немного. Но не могу найти его…
— Что с ним случилось? — светским тоном спросил Эшворд. — Кстати, — он указал на Доминика, — Доминик Кордэ, Чарльз Дэнли.
Дэнли кивнул.
— Дурень проигрался в карты. Проиграл довольно много.
— Не должно проигрывать больше, чем можешь себе позволить, — сказал Эшворд без всякого сочувствия. — Играй с игроками своего уровня.
— Я думал, он так и делал. — Дэнли скривил губы, выказывая недовольство. — Один из игроков жульничал. Я мог бы сказать заранее, что так и будет.
— Мне казалось, Джервис достаточно состоятелен? — Эшворд широко открыл глаза, чтобы показать, что это был вопрос. — Он это легко переживет. Должен успокоиться и прекратить подобные развлечения на время.
— Не в этом дело! По своей глупости он начал обвинять подонка в жульничестве.
Эшворд ухмыльнулся:
— Что случилось? Он вызвал шулера на дуэль? Он должен был бы подумать. После этого скандала пятилетней давности между лордом Черчиллем и принцем Уэльским ему следовало бы держаться в стороне от подобных дел.
— Нет, конечно, он не вызвал! Вероятно, жульничество было столь явным, что он без особых усилий показал это всем… и это было абсолютно идиотским мероприятием.
— Почему идиотским? — Доминик прервал его из простого любопытства. — Я бы подумал, что, если мужчина жульничает в картах и делает это плохо, он заслуживает того, чтобы об этом знали все.
— Естественно! Но этот парень с исключительно скверным характером и в некотором роде довольно влиятельный. Его репутация будет разрушена, конечно. Самый тяжкий грех — плохо мошенничать! Показывает, что вы настолько не уважаете своих партнеров, чтобы делать это хорошо. Но он чертовски уверен, что сможет обвинить в том же Джервиса.
Эшворд нахмурился:
— Не понимаю. Джервис не жульничал, не так ли? А даже если и жульничал, то не был пойман. И это главное. В конце концов, все мошенничают. Обвинение будет выглядеть простой злобой.
— Дело вовсе не в мошенничестве, дорогой друг. Дело в том, что этот мужчина женат на кузине Джервиса, которую тот очень любил… Джервис, я имею в виду.
— Так что?
— Кажется, у нее был любовник. Что, собственно, дело обычное и само по себе не имеет значения. Сделал ей пять детей, и стало ему скучно с ней, а ей — с ним. Все понятно. Все очень хорошо до тех пор, пока это держится в тайне. Но, кажется, ей удержать это в тайне не удалось. В один из дней она не заперла дверь в деревенском доме. Кто-то вошел, перепутав двери — и увидел ее с неким другом или, может быть, с другим другом. Развязка происшествия в том, что этот мошенник угрожал ей разводом.
Эшворд прикрыл глаза:
— О, мой боже, ее репутация будет полностью разрушена.
— Конечно. Расстройству бедняги Джервиса нет конца. Он очень любил ее, но кроме этого, имя семьи и все в таком роде… Стремительно меняется его положение в обществе. Как же, разведенная кузина!
— И ваш жульничающий друг выходит из дела сухим из воды, безнаказанно.
— Абсолютно верно! Вдвойне доволен: он женится снова, когда захочет. А она, бедняга, выгнана на улицу. Так что, господа хорошие, закрывайте ваши двери.
— Он сам ее не поймал?
— А зачем? Нет. Он в это время валялся в постели с Долли Лаутон-Смит, очень известной особой в нашем обществе. Но это не имеет значения. Для мужчин все иначе, конечно.
— Как насчет Долли? Думаю, что ничего хорошего.
— Нет, ей это не повредило. Каждый знает все обо всех, но считается только то, что на виду. Считается неприличным быть пойманным. Тот, кого застукали, выглядит смешно. В то же время развод никак не отражается на репутации мужчины, но окончательно разрушает репутацию женщины. В конце концов, ты можешь немного поразвлечься, но будешь выглядеть полным идиотом, если станет известно, что твоя жена предпочитает другого.
— А как же муж Долли?
— Мне кажется, между ними существует полюбовное соглашение. Он, конечно, не разведется с ней, если вы это имеете в виду. Почему он должен? Никто пока еще не поймал его в том, что он мухлюет, играя в карты!
— Бедняга Джервис, — вздохнул Эшворд. — Жизнь, полная опасностей.
— Кстати, об опасности. Что слышно об этом скверном деле на Кейтер-стрит? Четыре убийства! Должно быть, сумасшедший. Чертовски рад, что я не живу там. — Дэнли внезапно нахмурился. — Вы бываете там довольно часто, не правда ли? Эта милая малютка, с которой я видел вас в Актоне… Вы, кажется, сказали мне, что она живет там? Она мне понравилась. Душевная девушка. Не голубых кровей, но очень хороша.
Доминик открыл было рот, чтобы высказаться, но затем решил послушать еще. Ему нравилась Эмили, но вне зависимости от этого была еще лояльность семье.
— Голубая кровь надоедает, в конце концов, — медленно высказался Эшворд, совершенно не обращая внимания на Доминика. — Все строгого воспитания, ищут равную себе пару. Я должен жениться на деньгах или, по крайней мере, на ожидании их в будущем. Но большинство богатых молодых женщин так скучны…
Доминик вспомнил личико Эмили, полное определенной решимости. Какой бы она ни была — а иногда она бывала чрезвычайно раздраженной, — но скучной ее назвать нельзя. Так же как и Шарлотта. Но Эмили по-своему упряма. И даже более хитрая.
— Ну и ради бога, Джордж. — Дэнли отклонился назад и просигналил женщине, подняв свой пустой стакан. — Женись на женщине голубых кровей с деньгами, но держи другую в качестве любовницы. Кажется, такой ответ очевиден.
Эшворд глянул в сторону на Доминика и усмехнулся:
— Чертовски хороший совет, Чарли, но не перед лицом мужа ее сестры.
— Что? — Данли растерялся, затем краска залила его щеки. — Мне надоело ваше чувство юмора, Джордж. — Он притянул одну из проходящих девушек к себе на колени, не обращая внимания на ее хихиканье. — Какой вы невежливый!
Доминик посмотрел на него.
— Мисс Эллисон — сестра моей жены, — сказал он с явным удовольствием. — И я не могу представить ее в качестве любовницы кого бы то ни было, даже такого выдающегося человека, как Джордж. Однако вы можете пытаться, конечно.
Эшворд громко рассмеялся. Он был на редкость красивый мужчина.
— Развлечение заключается в преследовании. Для более щедрого угощения вы можете всегда прийти сюда. Эмили предлагает нечто большее — с ней интересно. Использует ум и мастерство, не так ли?
Сара всегда была дома, когда Доминик возвращался после ночных похождений. Она больше не проявляла к нему холодности и не упоминала о его отношениях с Шарлоттой. Но он видел по ее поведению и некоторой скрытности, что она этого не забыла. С этим Доминик ничего поделать не мог. Да он и не рассматривал давешнее охлаждение всерьез и ничего не собирался делать. Тем не менее, было неприятно. Ушли теплота и ощущение счастья, к которым он привык.
Полиция продолжала задавать вопросы людям. Страх все еще витал в воздухе, хотя первый ужас после преступления прошел. Верити Лессинг была похоронена, и все вокруг постепенно возвращались к нормальной жизни. Предположительно, люди бессознательно продолжали подозревать друг друга, но истерия поутихла.
Был октябрь, и быстро темнело, когда Доминик в кафе случайно наткнулся на инспектора Питта. Доминик был один. Питт остановился у его столика. Действительно, он был совершенно не воспитан. Никто не принял бы его за человека из общества.
— Добрый вечер, мистер Кордэ, — бодро сказал Питт. — Вы один?
— Добрый вечер, мистер Питт. Да, мой компаньон ушел.
— Могу я присоединиться к вам? — Питт положил руку на спинку стула напротив.
Доминик не ожидал такого обращения. Он не привык вести неофициальные разговоры с полицейским, особенно на публике. Этот парень, по-видимому, совсем не чувствовал разницы в их положении.
— Если желаете, — ответил он неохотно.
Питт широко улыбнулся, подвинул кресло и удобно в нем расположился:
— Благодарю вас. Здесь кофе свежий?
— Да. Пожалуйста, наливайте. Вы хотите со мной поговорить о чем-то? — Конечно, не подошел же парень к нему только для того, чтобы просто поболтать о пустяках? Надо быть начеку.
— Спасибо. — Питт налил себе из кофейника и пил, деликатно раздувая ноздри. — Как вы поживаете? Как ваша семья?
Вероятно, он имел в виду Шарлотту. Скорее всего, Эмили преувеличивала, но, без сомнения, Питт был увлечен Шарлоттой.
— Я думаю, хорошо, спасибо. Конечно, трагедии на Кейтер-стрит не обошли нас стороной. Я полагаю, вы не приблизились к разгадке?
Питт скорчил гримаску; у него были изумительно подвижные, выразительные черты лица.
— До сих пор мы сумели отбросить много версий. Я рассматриваю это как некоторого вида прогресс.
— Негусто. — Доминик был не в настроении щадить его чувства. — Вы сдались? Я смотрю, вы нас больше не беспокоите.
— Я не могу придумать, о чем еще вас спрашивать, — резонно заметил Питт.
— Я не заметил, чтобы вы особенно беспокоились об этом в прошлом. — Черт бы побрал этого молодчика. Если он не может раскрыть это преступление, ему нужно попросить помощи у начальства. — Почему бы вам не передать это дело своему руководству или запросить у него помощника?
Питт встретился с ним взглядом. Доминик почувствовал себя несколько некомфортно и неуютно, разглядев острый ум в его глазах.
— Я сделал это, мистер Кордэ. Сейчас каждый в Скотланд-Ярде пытается раскрыть это преступление, уверяю вас в этом. Но в Лондоне в то же время совершаются другие преступления, вы знаете? Грабежи, подделка ценных бумаг, растраты, развращение, воровство и даже другие убийства.
Доминик был уязвлен. Неужели этот тип вздумал учить его?
— Конечно, есть и другие. Я ни минуты не предполагал, что наши — это единственные преступления в Лондоне. Но я уверен, что вы рассматриваете преступления на Кейтер-стрит как самые серьезные.
Улыбка исчезла с лица Питта.
— Конечно. Серийные убийства считаются самыми ужасными преступлениями из всех — потому что они будут повторены снова. Что, вы предполагаете, мы должны делать?
Доминик был ошарашен явной наглостью вопроса.
— Откуда я могу знать! Я не полицейский. Но я бы подумал, что если будет больше более опытных сыщиков, может быть…
— Что нам делать? — Брови Питта поднялись. — Задавать больше вопросов? Мы откопали несчетное количество примеров эксцентричности, безнравственности, мелкой нечестности и жестокости, но никаких ключей к убийству или чего-то такого, что можно было бы признать за таковые. — Его лицо стало очень мрачным. — Мы имеем дело с безумием, мистер Кордэ. Бесполезно искать причины или примеры, которые известны вам или мне.
Доминик испуганно уставился на него. Этот скверный человек говорит о чем-то ужасном, о чем-то дьявольском, непонятном, и это напутало его.
— Мужчину какого типа мы ищем? — продолжал Питт. — Выбирает ли он свои жертвы по какой-то особенной причине? Или его выбор произволен? Оказались ли эти женщины случайно в неудачном месте и в неудачное время? Знает ли он вообще, кто они такие? Что у них общего? Они все молоды, все достаточно приятно выглядят, но это все, что мы знаем. Две служанки — и две дочери из уважаемых семейств. Служанка Хилтонов оказалась девушкой свободных нравов, но Лили Митчелл была самого пристойного поведения. Хлоя Абернази была немного глуповата, но не более. Верити Лессинг была вхожа в высшее общество. Вы мне можете сказать, что между ними было общего, не считая того, что все они были молоды и жили на Кейтер-стрит или вблизи от нее?
— Он, должно быть, сумасшедший, — сказал Доминик, не думая.
Питт невесело улыбнулся.
— Мы уже это рассматривали.
— Грабеж? — предложил Доминик, хотя понял еще до того, как дождался ответа, что вопрос глупый.
— Кого грабить? Служанку, которая вечером вышла из дома?
— Были ли они?.. — Доминику не хотелось использовать это слово.
Питт не был таким стеснительным.
— Изнасилованы? Нет. Платье Верити Лессинг было порвано и на груди были глубокие царапины, но ничего больше.
— Почему? — вскрикнул Доминик, забыв о людях за другими столиками, повернувшими головы в его сторону. — Он, должно быть, буйный!.. А… А… — Он не мог найти слов. Его гнев истощился. — Это совершенно не имеет никакого смысла, — сказал он беспомощно.
— Да, — согласился Питт. — И пока мы пытаемся понять это, пытаемся разглядеть какую-то складную картину в свидетельствах, мы в то же время должны работать над другими преступлениями.
— Да, конечно. — Доминик рассматривал свою пустую чашку из-под кофе. — Вы не можете оставить эту работу своим сержантам или кому-то еще? Обитатели улицы в ужасном состоянии, люди боятся друг друга… — Он подумал о Саре. — Это отражается даже в том, как мы думаем друг о друге.
— Так и будет, — согласился Питт. — Ничто так не обнажает душу, как страх. Мы видим в нас самих и в других то, что до сих пор не знали. Мой сержант сейчас в госпитале.
— Он заболел? — Доминика совсем не интересовала судьба сержанта, но нужно было что-то сказать.
— Нет, он ранен. Мы ходили в квартал трущоб за фальшивомонетчиком.
— И он атаковал сержанта?
— Нет. — Питт сделал кислую мину. — Воры и фальшивомонетчики обычно предпочитают бежать, нежели драться. Вам никогда не приходилось бывать в перенаселенных районах, где обычно живут и работают эти люди, иначе вы бы не спрашивали. Здания понатыканы так близко друг к другу, что почти неразличимы. Каждый отдельный ряд имеет дюжины входов и выходов. Около них обычно стоят люди типа наблюдателей — ребенок, старуха или нищий, кто угодно, и они готовят ловушки. Мы уже привыкли к ловушкам, когда под вами вдруг открывается крышка люка и вы проваливаетесь в подземелье, в дыру, возможно, пятнадцать или двадцать футов глубиной, иногда даже с нечистотами. Но на этот раз было по-другому. Парень ушел от нас на крышу, а мы гнались за ним по лестницам. Меня остановили два негодяя, и я был занят борьбой с ними. Бедняга Флэк бежал вверх по лестнице, когда мошенник внезапно исчез прямо перед ним, уйдя через дверь-ловушку внизу напротив лестницы. Дверь эта была вся в острых чугунных шипах, один из которых и воткнулся в плечо Флэка, а другой чуть не разорвал ему лицо.
— О боже, — ужаснулся Доминик.
В его голове проплывали картины, заполненные темными, грязными пещерами и ходами, полными отбросов и бегающих крыс. Его тошнило от мысли, что он должен войти туда. Доминик представил себе потолок, падающий перед ним и закрывающий проход, чугунные острые шипы, пронзающие его тело, боль и кровь. В какой-то момент он решил, что заболевает.
— Он, вероятно, потеряет руку, но, если не будет гангрены, то останется жив, — говорил Питт, позабыв про свой кофе. — Как видите, случаются и другие преступления, мистер Кордэ.
— Вы поймали его? — Доминик вдруг обнаружил, что он говорит скрипучим голосом. — Его нужно повесить!
— Да, мы поймали его на следующий день. И он будет выслан на двадцать пять или тридцать лет. Судя по тому, что я слышал, это ничуть не лучше, чем смертная казнь. Хотя, возможно, он будет полезен кому-нибудь там, в Австралии.
— Я продолжаю настаивать на том, что он должен быть повешен!
— Легко судить, мистер Кордэ, если ваш отец был джентльменом, и вам не приходилось беспокоиться об одежде на ваших плечах и хлебе насущном на вашей тарелке. Отец Вильямса был воскреситель…
— Работал в церкви? — Доминик был шокирован.
Питт рассмеялся сардоническим смехом:
— Нет, мистер Кордэ, это человек, который зарабатывает на жизнь, выкапывая трупы из могил и продавая их в медицинские школы. До того как закон был изменен в тридцатые годы…
— Боже милостивый!
— Около притонов было полно никому не нужных трупов — район трущоб тех лет. Это было преступление, конечно, и оно требовало большого умения и нервов, чтобы тайно протащить трупы от места, где они были украдены, к месту их продажи. Иногда их одевали и сажали в экипаж, чтобы они выглядели, как живые пассажиры…
— Хватит! — Доминик встал. — Я понял, что вы имеете в виду. Этот негодяй, возможно, и не знал лучшей жизни. Но я не желаю слушать об этом. Это не извиняет его и не поможет вашему сержанту. Что для целого Лондона значат несколько гиней? Но найдите нашего удавителя!
Питт продолжал сидеть.
— Несколько гиней ничего не значат для вас, мистер Кордэ, но для женщины с ребенком это может стать разницей между пищей и голодом. А если вы можете сказать мне, что еще я должен сделать для того, чтобы поймать «вашего удавителя», я обязательно сделаю это.
Доминик ушел из кафе полностью разбитым, смущенным и очень злым. Питт не имел права говорить с ним таким тоном. Доминик ничего не мог поделать с этим, но очень несправедливо, что он был вынужден это выслушивать.
Ему не стало лучше, когда он пришел домой. Сара встретила его в холле. Он поцеловал ее, обнял, но она не расслабилась от этого. В раздражении он резко отодвинул ее от себя:
— Сара, с меня достаточно твоего детского отношения ко мне. Ты ведешь себя глупо, и уже пришло время прекратить это.
— Ты знаешь, сколько вечеров тебя не было дома в этом месяце? — возразила она.
— Нет, я не знаю. А ты знаешь?
— Да, тринадцать за последние три недели.
— Один, без тебя. А если бы ты вела себя с достоинством и как взрослая женщина, вместо того чтобы вести себя, как невоспитанный ребенок, я бы брал тебя с собой.
— Вряд ли я оценила бы места, которые ты посещаешь.
Доминик глубоко вздохнул, чтобы сказать, что он поменял бы места, но затем его гнев усилился, и он решил не говорить этого. Бесполезно вести словесную перепалку. В расчет берутся только чувства, и пока она чувствует себя подобным образом, спорить бессмысленно. Он повернулся и вышел в гостиную. Сара вернулась на кухню.
Шарлотта была в гостиной, она стояла у открытого окна и рисовала.
— Это гостиная, Шарлотта, а не студия, — сказал Доминик язвительно.
Она выглядела удивленной и немного обиженной.
— Извини, но здесь никого нет. Все либо вне дома, либо заняты, и я не ожидала увидеть тебя дома так рано. Иначе я отложила бы рисование. — Однако она не сделала движения, чтобы закрыть коробку с красками.
— Я встретил твоего чертова полицейского.
— Мистера Питта?
— У тебя есть другой?
— У меня нет никакого.
— Не будь скромницей, Шарлотта. — Доминик раздраженно уселся. — Ты отлично знаешь, он увлечен тобой; конечно, он влюблен в тебя. Если ты не замечаешь этого сама, то Эмили определенно уже сказала тебе об этом.
Шарлотта от смущения вся зарделась:
— Эмили говорит так, чтобы подразнить меня. И ты должен знать: она может сказать такое, что потом вызовет неприятности.
Доминик, остывая, повернулся к ней. Он был несправедлив. Весь свой гнев от разговора с Питтом и с Сарой перенес на Шарлотту…
— Извини меня, — сказал он мирно. — У Эмили язык без костей, хотя я думаю, в чем-то права она относительно Питта. В конце концов, почему он не должен увлечься тобой? Ты чрезвычайно красивая женщина, добрая и душевная, вполне способная привлечь его.
Доминик был удивлен, увидев, что Шарлотта еще больше покраснела. Он хотел успокоить ее, а не смутить. Она была самым искренним человеком из тех, кого он встречал когда-либо, и, парадоксально, в то же время она была самым жестким человеком в его понимании. Очевидно, никто не хотел бы привлечь внимание такого типа, как Питт. Это должно вызвать не более чем раздражение, которое следовало забыть.
— Где ты его встретил? — спросила Шарлотта, все еще продолжая рассеянно играть с палитрой.
— В кафе. Я не знал, что полицейские посещают такие места. У него хватило смелости войти туда и сесть за мой столик!
Его гнев усилился, когда он вспомнил об этом.
— Что он хотел? — Она выглядела обеспокоенной.
Доминик попытался вспомнить, но не смог. Питт не спрашивал его ни о чем существенном.
— Не знаю, может, просто хотел поговорить…
— Зачем? — Шарлотта слегка пожала плечами.
— Он говорил о фальшивомонетчиках и воскресителях.
— Воскресителях? Кто это такие? Религиозные шарлатаны?
— Нет. Это люди, которые выкапывают тела мертвецов, чтобы продать их студентам-медикам.
— Как жалко…
— Жалко? Это отвратительно!
— Жалко то, что людей унижают до такого уровня.
— Ты уверена, что они не унизили сами себя?
— Если и так, то это даже хуже.
Что за странная женщина. Сара никогда бы не рассматривала данный вопрос таким образом. Была в Шарлотте какая-то невинность, доброта, направленная на необычных людей, но, тем не менее, это в ней притягивало. Странно. Доминик всегда думал, что именно Сара была доброй, а Шарлотта, в которой всегда чувствовалось сопротивление, была в некотором роде неженственна. Сейчас он наблюдал за тем, как она стояла с кистью в руке. Она не такая привлекательная, как Сара, ей не хватало маленьких штрихов — прелестного ожерелья, маленьких сережек, изящных завитков на затылке, — и, тем не менее, она была красивее. Через тридцать лет, когда Сара станет пухлой, линия ее подбородка расплывется, а волосы поблекнут, лицо Шарлотты будет оставаться красивым.
— Это громадная ответственность, — медленно сказала она. — Мы все ожидаем, что Питт обнаружит убийц и вернет нас к той жизни, которую мы вели до этих событий.
«Она всегда будет высказывать то, что приходит ей в голову, — иронично подумал Доминик. — Она никогда не научится тем маленьким хитростям, которые делают женщину таинственной, женственной и помогают им выжить рядом с нами».
Но Шарлотта не будет дуться по поводу воображаемых проблем. Она скорее станет свирепо ссориться. В будущем это может оказаться даже лучше, с этим можно ужиться.
— По крайней мере, он не должен так часто находиться в нашем доме. Никто не подозревает его, — вернулся к прежнему разговору Доминик.
— Нет, но мы все будем упрекать его, если он не найдет убийцу.
Доминик даже не думал об этом. Теперь, когда она указала ему на это, он ощутил сочувствие к Питту. И пожалел, что так высокомерно вел себя в кафе.
Шарлотта рассматривала свою картину на мольберте.
— Интересно, подозревает ли он кого-то или боится так же, как и мы?
— Конечно, нет! Если бы он подозревал кого-то, он бы арестовал его.
— Не Питт. Убийца, кто бы он ни был. Ты думаешь, он помнит? Он знает? Или он так же боится и так же озадачен, как и мы все?
— О боже! Что за отвратительная мысль! Кто только вложил ее в твою голову?.. Мне не хочется так думать. Я не должен так думать. Если это так, то им может быть… может быть любой!
Шарлотта смотрела на него мрачно, взгляд ее серых глаз был тверд.
— Да, любой.
— Шарлотта, остановись! Ради бога, давай молиться, чтобы Питт нашел его. Перестань думать об этом. Мы ничего не можем сделать, кроме того, что не станем выходить из дома поодиночке ни при никаких обстоятельствах. — Доминик дрожал. — Выходи из дома, только если ты должна, да и тогда возьми с собой Мэддока, или папу… или я пойду с тобой.
Шарлотта усмехнулась. Загадочное небольшое изменение линии губ… и она снова вернулась к своей картине.
— Спасибо, Доминик.
Он посмотрел на нее. Странно, он всегда думал, что она открыта, очевидна. Теперь Шарлотта казалась ему более таинственной, чем Сара.
Кто-нибудь когда-нибудь научится понимать женщин?
Пару дней спустя Доминик имел новые причины порассуждать о том, как думают женщины. Они все сидели в гостиной после обеда, даже Эмили была дома. Бабушка вязала. Иногда она прищуривалась, чтобы посмотреть на свою работу. Большую часть времени бабушка работала вслепую — пальцы, подчиняющиеся долгой привычке, двигались автоматически.
— Я заходила к викарию этим вечером, — сказала она немного резко. — Сара взяла меня.
— Что? — Кэролайн взглянула на нее. — Как они? Хорошо?
— Не особенно. Викарий выглядит достаточно неплохо, я полагаю, а Марта была очень напряженной. Я тогда подумала, что женщина никогда не должна позволять себе выглядеть так. Она становится похожей на загнанную лошадь.
— Она очень много работает, — попыталась защитить ее Сара.
— Одно к другому не имеет отношения, моя дорогая, — неодобрительно сказала бабушка. — Как бы напряженно кто ни работал, он всегда должен следить за своим видом. Это очень много значит.
Эмили взглянула на них:
— Сомневаюсь, что это имеет какое-то значение для викария. Я буду очень удивлена, если он вообще замечает что-либо вокруг.
— Не в этом дело. — Бабушку было трудно остановить. — Женщина обязана делать так для себя. Это дело долга.
— Я уверена: все, что делается в силу обязанности, понравилось бы викарию, — заметила Шарлотта. — Особенно если это неприятная работа.
— Шарлотта, мы все знаем, что ты не любишь викария. Для всех это давно очевидно. — Бабушка смотрела на нее свысока. — Однако комментарии вроде тех, что ты высказала, бесполезны и не делают тебе чести. Викарий — очень важный мужчина, и, как человек церкви, он не одобряет легкомыслия, косметики и всего того, что ведет к разврату.
— Даже при самом диком воображении я не могу представить, что Марта Преббл ведет кого-нибудь к разврату, — нисколько не смутилась Шарлотта. — Разве что примером от противного…
Кэролайн даже выронила наволочку:
— Шарлотта! О чем ты говоришь?
— О том, что при виде бледного лица Марты и при мысли о жизни с кем-то, таким ворчливым и самодовольным, как викарий, каждый начнет обдумывать альтернативу этому, в том числе и разврат, — сказала Шарлотта с разрушительной откровенностью.
— Я могу только надеяться, — сказала бабушка ледяным тоном, — что ты лишь воображаешь свои слова забавными. Когда я вижу, какие манеры имеет молодежь в наши дни, я впадаю в отчаяние. То, что сейчас выдается за остроумие, выглядит просто вульгарным!
— Думаю, ты немного злишься, Шарлотта, — очень мягко заговорила Кэролайн. — Викарий — трудный человек, я признаю, и не очень симпатичный, но он выполняет много нужной работы, а бедная Марта неутомимо трудится вместе с ним.
— Я не думаю, что вы осознаете, как много она делает, — вставила Сара. — Что она глубоко страдает от всех этих убийств. Марта очень любила и Хлою, и Верити, вы знаете?
— Нет, я не знала, — удивилась Шарлотта. — Верити — да, но что она была знакома с Хлоей… Я никогда бы не подумала, что у них было много общих интересов.
— Думаю, она пыталась помочь Хлое… твердо стоять на земле. Бедняжка была немного глуповатой, но очень доброй, вы знаете.
Слушая ее, Доминик внезапно почувствовал растущее в нем чувство жалости. Он совершенно не беспокоился о Хлое, когда она была жива. Фактически он находил ее надоедливой. Теперь Доминик чувствовал что-то похожее на любовь, и к этому примешивалась боль.
Он взглянул на Шарлотту. Она часто моргала, слеза выкатилась на ее щеку. Кэролайн снова взялась за наволочку. Эмили ничего не делала, а бабушка уставилась на Шарлотту с отвращением.
О чем они думают?
Бабушка осуждает каждого за падение нравов. Кэролайн сконцентрирована на шитье. Эмили тоже думает о чем-то практичном. Сара защищала Хлою, а Шарлотта плакала о ней.
Насколько хорошо он знал любую из них?
Доминик продолжал выходить в клуб и в другие места, чтобы пообедать и развлечься. Несколько раз он встречал там Джорджа Эшворда, находя его легким и приятным собеседником.
Он ожидал, что Сара полностью забудет их глупые разговоры с Эмили и те обвинения, которые она выдвинула против него и Шарлотты; но жена, очевидно, не забыла об этом. Она ничего не говорила на эту тему, однако холодность оставалась. Дистанция между ними становилась все больше.
Стоял пронзительно холодный ноябрьский вечер, туман висел вдоль улицы и окутывал ряды газовых фонарей мелким моросящим дождиком. Было промозгло и ужасно холодно, и Доминик обрадовался, когда экипаж завернул с Кейтер-стрит на его улицу и вскоре остановился. Он вышел, расплатился, послушал, как конские копыта застучали по булыжнику, удаляясь и затихая в поглощающем звуки густом тумане. Доминик как будто был высажен на необитаемом островке, освещенном единственным газовым фонарем. Все остальное вокруг утопало в кромешной тьме. Следующий фонарь казался очень далеким.
Доминик провел изумительный вечер с хорошим вином и теплой компанией. Сейчас, стоя в одиночестве, окруженный густым туманом, он не мог думать ни о чем, кроме как об одиноких женщинах, возможно даже, со знакомыми лицами и голосами, — и о звуках шагов позади них. Затем они почувствуют режущую боль в горле — и темнота, взрыв в легких и смерть… Безмолвное тело будет найдено на мокрых камнях случайным прохожим следующим утром, затем будет отвезено в полицию…
Холод пробирал Доминика до костей, проникал в душу. Он поспешил вверх по ступенькам и сильно постучал в дверь. Казалось, прошел целый век, прежде чем Мэддок открыл ее и Доминик смог пройти мимо него туда, где тепло и светло. Он непроизвольно выдохнул, когда дверь закрылась за ним, отделяя его от улицы с ее туманом, темнотой и бог знает какими отвратительными существами.
— Миссис Сара ушла спать, сэр, — сказал Мэддок, стоя за его спиной, — но не очень давно. Мистер Эллисон в своем кабинете, читает и курит. В гостиной никого нет, могу принести вам что-нибудь, если пожелаете. Вы предпочтете горячий напиток, сэр, или бренди?
— Ничего. Спасибо, Мэддок. Думаю, я пойду спать. На улице сегодня адски холодно и очень густой туман.
— Очень неприятно, сэр. Хотите, чтобы я сделал вам ванну?
— Нет, все нормально, спасибо. Я просто хочу лечь в постель. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сэр.
Наверху было тихо. Только маленький ночничок горел на площадке. Доминик зашел в раздевалку и переоделся. Через десять минут он открыл дверь в спальню.
— Ни к чему подкрадываться, — холодно сказала Сара.
— Я подумал, что ты, может быть, уже спишь.
— Ты имеешь в виду — надеялся, что я уже сплю.
Он не понял.
— Почему я должен беспокоиться об этом? Я просто не хотел тревожить тебя, если ты спишь.
— Где ты был?
— В своем клубе. — Это было не совсем точно, но достаточно близко. Не было такой лжи, которая имела сейчас какое-либо значение.
Сара подняла брови в сарказме:
— Весь вечер?
Она никогда раньше не задавала ему вопросов. Доминик был слишком удивлен, чтобы обижаться.
— Нет, я посетил несколько других клубов. Почему тебя это интересует?
— Один?
— Хорошо, я точно не был там с Шарлоттой, если ты это имеешь в виду, — огрызнулся он.
— Я не способна представить, что могу встретить Шарлотту в подобного рода местах. Даже с тобой. — Она смотрела на него ледяным взглядом.
— Что с тобой случилось? Какого черта? Я был с Джорджем Эшвордом, и мне кажется, что ты уже оправдываешь его!
Она отвернулась.
— Сегодня я ходила навестить миссис Лессинг.
— О! — Доминик сел на подставку для белья. Его совсем не интересовало, кого она навещала, но было очевидно, что она вела весь этот разговор к какой-то цели.
— До сих пор я не понимала, насколько хорошо ты знал Верити, — продолжила она. — Я знала, что ты был хорошо знаком с Хлоей, но Верити была для меня полным сюрпризом.
— Какое это имеет значение? Я только поговорил с ней несколько раз. Я даже думаю, что понравился ей. Но бедняжка мертва… Однако, ради бога, Сара, ты не можешь ревновать меня к мертвой девушке. Подумай, где она сейчас.
— Я не забыла о том, где она, и о том, что Хлоя там же.
— И Лили, и Бесси… Или ты ревнуешь и к служанкам тоже? — Доминик по-настоящему разгневался. Он смотрел на Шарлотту всего лишь как на сестру — и этого было достаточно, чтобы Сара обвинила его в связи с ней… Но ЭТО было смехотворно и грязно.
Сара сидела в кровати.
— Кто такая Бесси? Служанка Хилтонов? Я даже не знала ее имени. Как ты узнал его?
— Я не знаю. И что это значит, черт возьми? Она мертва!
— Я знаю это, Доминик. Они все мертвы.
Он взглянул на жену. Сара смотрела на него широко раскрытыми глазами, как будто он был чужим для нее, и она видела его в первый раз, как если бы он вышел из тумана с проволокой в руках.
Почему Доминик начал думать об ужасном? Потому что это было на лице жены. Она боялась его. Она вся сжалась, сидя на кровати, сгорбив плечи. Он видел, как напряглись мускулы горла, ее шея.
— Сара!
Ее лицо было словно заморожено.
— Сара! Ради бога! — Доминик подвинулся к ней, сел на кровать, наклонился вперед, чтобы поддержать ее за оголенные плечи, и почувствовал, как она вся напряжена. — Ты не можешь думать… Сара! Ты же знаешь меня! Ты не можешь думать, что я мог… — Он отклонился назад. У него пропал голос.
Она не отвечала.
Доминик отодвинулся от жены. Ему вдруг расхотелось дотрагиваться до нее. Внутри него словно все оледенело. Как будто его ранили, и он мог видеть весь ужас этой раны, но от шока все онемело, и он не чувствовал боли. Боль придет позднее, может быть, завтра.
Он встал.
— Я буду спать в соседней комнате. Спокойной ночи, Сара. Запри дверь, если ты будешь чувствовать себя в большей безопасности.
Доминик услышал, как она произнесла его имя, очень тихо, хрипло, но он закрыл дверь за собой не оборачиваясь. Он хотел остаться один, переварить все это — и уснуть.
