Глава 10
На этот раз прием гостей был устроен в саду среди лужаек, клумб и ярких парусиновых навесов. Горничные и лакеи разносили охлажденное шампанское, женщины прятались под зонтами от жары и лучей солнца. Таким представилось Шарлотте еще одно событие в рамках предвыборной кампании Джека. Она пришла на него, надеясь побольше узнать о лорде Байэме, но, как выяснилось, ни его, ни леди Байэм на приеме не было, несмотря на то что их ждали. День был великолепный, хотя и немного жаркий, и все оживленно обсуждали ожидаемые крикетные матчи между Итоном и Хэрроу. Они проходили ежегодно между учениками двух самых дорогих частных школ для отпрысков знатных фамилий.
Второй темой не менее оживленных бесед была предстоящая регата в Хенли. Строились догадки, высказывались предположения, кто победит в крикетной баталии. Поскольку спорящие в большинстве своем были выпускниками одной из этих школ, страсти так и кипели.
— Мой дорогой друг, — жеманно говорил своему собеседнику элегантно одетый мужчина, опираясь на трость и несколько сдвинув на затылок цилиндр. — Тот факт, что Итон победил в прошлом году, еще ни о чем не говорит. Хэкфилд был лучшим игроком с битой, какие были когда-либо в этой команде, но он ушел; теперь он в Кембридже. Это развалит весь левый фланг команды, вы не считаете?
Оба беседующих стояли возле цветочной клумбы.
— Ерунда, — улыбнулся его приятель и, отступив в сторону, дал пройти даме в огромной шляпе, поля которой задели плечо мужчины, но дама и бровью не повела, ибо ее внимание была поглощено кем-то, кого она узнала в толпе и кто спешил в другую от нее сторону. — Абсолютная ерунда, — продолжал оппонент. — Хэкфилд был всего лишь эффектен, а все держалось на Ниммонсе.
— Ниммонс? — Мужчина в цилиндре снисходительно удивился. — Насколько я помню, он сделал всего двадцать пробежек.
— Ваши воспоминания окрашены предвзятостью, вы выдаете желаемое за действительное. В вас просто говорит лояльность своей школе. — Собеседник был очень доволен тем, как отбрил джентльмена в цилиндре. — Пробежать двадцать раз, подать мяч пять раз на вашу сторону — и вот вам тридцать три очка. Он все еще играет в этом сезоне. Не собирается уходить до девяносто второго года.
— Потому что дурак. — Лицо мужчины в цилиндре стало мечтательным от воспоминаний, он машинально поставил пустой бокал на поднос проходившего мимо лакея и взял новый.
— Но только не тогда, когда у него мяч в руке, старина; с мячом он отнюдь не дурак, — резко осадил его поклонник Ниммонса.
Шарлотта представила себе солнечный день, зрителей на трибунах или прогуливающихся по краю поля, игроков в белых костюмах, звук удара биты по мячу, восторженные крики, солнце слепит глаза, день тянется долго и лениво, оживленные голоса мальчишек, окликающих друг друга, сэндвичи со свежими огурцами к чаю. Приятно было вспомнить, но ни малейшего желания опять побывать на матче. Мысли Шарлотты были заняты более насущными и менее радостными делами. К тому же это был мир, к которому она по-настоящему никогда не принадлежала, а Питт — тем более. Вдруг в голову ей пришла мысль — играл ли Томас в крикет, когда был мальчишкой? Шарлотта попыталась представить себе, как это было, но, конечно, не в школе, основанной несколько столетий назад и освященной аристократическими традициями, а на деревенском лугу по соседству с прудом для уток и поблизости от таверны, у которой сидит старик, а у его ног греется на солнце пара собак.
Шарлотта заметила Регину Карсуэлл и двух ее дочерей. Третья, которую Шарлотта видела на музыкальном вечере беседующей с молодым человеком, опять была с ним. На этот раз они прогуливались рядом и о чем-то увлеченно переговаривались, обмениваясь улыбками и нежными взглядами. Подобная ситуация в обществе считается признаком намерений. Теперь должно случиться нечто невероятное, чтобы изменить неизбежный ход событий.
Шарлотта улыбнулась и порадовалась за девушку.
Эмили, стоявшая рядом, тоже наблюдала за молодой парой. В совсем недавнем прошлом она познала одиночество и поэтому не могла не симпатизировать чужому счастью.
— Джек собирается вступить в это секретное общество? — внезапно спросила Шарлотта.
— Господи, почему вид мисс Карсуэлл заставляет тебя задавать мне этот вопрос? — удивилась Эмили.
— Потому что я вижу: она так же счастлива, как и ты. — Шарлотта не собиралась отступать. — Больше всего на свете мне хочется, чтобы ничто не нарушило твоего счастья.
Эмили улыбнулась.
— Как я люблю тебя за это! Но если ты думаешь, что мое счастье зависит от того, удастся Джеку попасть в парламент или нет, ты глубоко заблуждаешься. — Легкая тень огорчения пробежала по лицу Эмили. — Я думала, ты знаешь меня лучше. Сознаюсь, я была тщеславной, мне нравилось бывать в свете, это развлекало меня, я получала от этого удовольствие и до сих пор получаю, но не более того, уверяю тебя. Не в этом мое счастье. — Она подобрала подол юбки, чтобы на него не наступил явно близорукий джентльмен с тростью. — Я желаю успеха Джеку, это бесспорно. Я люблю его, а он не может быть счастлив, не имея цели и дела, которое любил бы. Он не может праздно проводить свое время. Если ему не повезет и он не пройдет в парламент, у него будут другие возможности.
— Отлично, — с чувством произнесла Шарлотта. — Потому что я очень не хочу, чтобы он входил в любое тайное общество, требующее от своих членов клятв верности, которые отнимают у них свободу и честь. Томасу кое-что известно, по крайней мере об одном из них, в Лондоне; оно очень опасное и очень могущественное. — Шарлотта стала еще серьезней, чтобы произвести большее впечатление на сестру. — Эмили, сделай все, что только можешь, чтобы отговорить Джека, даже если это заставит вас крупно поссориться. Не такая уж дорогая цена за то, чтобы уберечь Джека от этих людей.
Эмили стояла, глядя на сестру.
— Тебе известно что-то очень важное, но ты от меня скрываешь… Я догадываюсь, что это связано с убийством ростовщика. Лучше расскажи мне все.
Шарлотта встретила спокойный твердый взгляд голубых глаз Эмили. Если она хочет убедить сестру, то должна рассказать ей всю правду.
— Эта информация не из первых рук, — начала она, подождав, пока лакей с подносом не пройдет мимо. Еще больше понизив голос, продолжила: — Расследуя это дело, Томас обнаружил, что шантажу подвергаются еще некоторые лица или, во всяком случае, намечены как будущие его жертвы. Оказывается, они все являются членами одного из тайных обществ, которое требует от своих членов полнейшего подчинения, независимо от того, страдает ли от этого их честь и совесть, и даже когда это грозит нарушением законов.
— Как это может быть? Что ты хочешь сказать? — Эмили была встревожена, но пока еще ничего не понимала.
— Например, полиция, — шепотом сообщила ей на ухо Шарлотта. — Кое-кто из членов этого общества — люди, служащие в полиции. Это означает коррупцию, сокрытие некоторых преступлений…
— Но это дело выбора каждого, — возразила Эмили и невольно приложила руку к пояснице. — Что может сделать это общество, если они откажутся ему подчиняться? Будет их шантажировать? В такой ситуации каждый из них будет только рад, если его выгонят. Ведь они рискуют быть привлеченными к суду, если речь идет о коррупции.
— Эмили, ты слишком долго находилась на ногах, — озабоченно сказала Шарлотта, заметив жест сестры и поняв, что это значит. Эти боли в пояснице во время беременности были ей хорошо знакомы. — Пойдем, тебе надо сесть. Я вижу скамейку. — И, не давая Эмили времени на раздумья, она, взяв ее за руку, повела к садовой скамье.
— Не думаю, что все так просто обходится в подобных случаях, — продолжала Шарлотта, механически улыбаясь какой-то толстой даме, чье имя ей следовало бы запомнить. — Они не прощают предательства, а именно так расценивается любой отказ. — Сестры сели, аккуратно расправив юбки. — Ты, кажется, забыла, что это тайное общество, — продолжала Шарлотта. — Поэтому ты можешь не знать, что твой начальник тоже член этой тайной организации. Или же твой банкир, врач, адвокат, любой полицейский офицер, с которым ты знакомишься. Некоторым членам организации — Томас не знает, кому именно, — поручалось наказывать провинившихся, а наказания были крайне неприятными. Изобличающие улики могут быть специально оставлены там, где они легко попадут в руки полиции, а потом — скандал и расследование.
Лицо Эмили потемнело.
— Ты уверена в этом?
— Да. Томас очень расстроен.
— Но это может быть совсем другая организация, — резонно заметила Эмили. — Есть же настоящие благотворительные организации, а из того, что рассказывал Джек, эта, как я понимаю, полностью занята добрыми делами. Они засекретили себя, чтобы не хвалиться тем, что делают, и еще потому, что правосудие иногда вершится втайне, чтобы его враги не могли этому помешать. Лорд Энстис — член этого общества, это он предложил Джеку присоединиться.
— Твое общество, возможно, не то, с которым сейчас имеет дело Томас, — согласилась Шарлотта. — Но разве слова «возможно, не то» могут себя успокоить?
— Нет…
Прежде чем Эмили успела еще что-то сказать, дама в шляпе, украшенной магнолиями, громогласно помешала им, приветствуя Эмили так шумно и многословно, будто они были давнишними подругами. С ослепительной улыбкой она познакомилась и с Шарлоттой и тут же завладела разговором, вспоминая обо всех своих встречах с Эмили на светских раутах.
Шарлотта, извинившись, обменялась взглядом с сестрой и, вежливо кивнув даме, поспешила покинуть их. Минуя роскошные клумбы азалий и бельведер, она примкнула к остальным гостям.
Вторая встреча была полной неожиданностью. Увидев вдали тетушку Веспасию и предвкушая радость общения с ней, Шарлотта направилась к ней прямо через лужайку, подобрав повыше юбки, чтобы не испачкать их о траву. В двух шагах от Веспасии она вдруг увидела, что, кажется, может помешать важной встрече. Леди Камминг-Гульд, как всегда, держалась очень прямо, как-то по-особенному распрямив свои хрупкие плечи под нежно-розовым шелком и кружевами. На ней были ее знаменитые жемчуга в три нити до пояса, огромная, как колесо телеги, шляпа, которую она дерзко сдвинула набок, и светящиеся теплым светом крупные жемчужины в ушах. Высоко вскинутый подбородок тетушки свидетельствовал о боевой готовности.
Та, что приближалась к ней, была столь же высокого роста, с роскошной фигурой, белоснежной кожей и золотисто-каштановыми волосами. Она была действительно хороша собой, с классическими чертами лица, и ее роскошное платье подчеркивало все достоинства фигуры, которыми, не скупясь, наградила ее мать-природа. Судя по лицу дамы, она прекрасно понимала, сколько шума наделало ее появление. В ней была уверенность, но никакого высокомерия, и она явно наслаждалась тем впечатлением, которое неизменно производила.
Немолодой джентльмен, стоявший рядом с Веспасией, с чисто выбритым румяным лицом и высоким лбом, взял на себя честь познакомить двух дам. Шарлотта была уже совсем близко и все слышала.
— Леди Камминг-Гульд, разрешите представить вам миссис Лилли Лангтри…
Глаза Веспасии расширились, серебряные брови высоко поднялись, и ноздри тонкого с горбинкой носа почти незаметно дрогнули.
— Пожалуй, просить разрешения уже несколько поздновато. — В голосе тетушки звучал едва заметный сарказм и чуточку удивления.
Джентльмен покраснел.
— Я… видите ли… — заикаясь попытался он что-то сказать, не ожидая такой реакции. Он был уверен в себе. Большинство в свете завидовали его знакомству с Лилли из Джерси. Он сам не раз хвастался этим.
Веспасия повернулась к миссис Лангтри и подчеркнуто милостиво кивнула. В свое время она была первой красавицей Англии и не собиралась кому-либо уступать.
— Как поживаете, миссис Лангтри? — холодно произнесла она. Перед тетушкой Веспасией стояла всего лишь выскочка. Она может сколько угодно быть любовницей принца Уэльского и бог знает кого еще, она красива и даже, возможно, умна, но она не может быть представлена леди Камминг-Гульд так, будто за несколько лет смогла добиться того, на что Веспасии понадобилась целая жизнь. Для этого нужен природный ум, терпение, достоинство и благоразумие. — Надеюсь, вам нравится нынешний сезон в Лондоне? — добавила она.
Вопрос застал миссис Лангтри врасплох.
— Как поживаете, леди Камминг-Гульд? Благодарю вас, сезон действительно удачный, но он не первый для меня, как вам известно. Далеко не первый.
Брови Веспасии взлетели еще выше.
— Неужели? — без всякого интереса сказала она. По ее безразличному виду можно было подумать, что она до этого вообще ничего не слышала о какой-то Лилли Лангтри. Тетушка окинула ее взглядом с ног до головы, подольше задержавшись на шее и талии, где возраст особенно беспощадно выдает себя. — Вы полагаете, мне это известно? Конечно же, нет. Ведь до сегодняшнего дня наши пути не пересекались… — Она не сказала, что они не пересекутся и в будущем, но это было и без того понятно.
Лилли Лангтри, самую известную красавицу Лондона, появившуюся неизвестно откуда, и раньше третировали подобным образом, но она все терпеливо сносила. Поэтому какая-то старая леди — неважно, кто она — не может помешать ее триумфу.
Лилли терпеливо улыбалась.
— Нет, конечно нет, — согласилась она. — Вы часто обедаете во дворце Мальборо? — Она имела в виду резиденцию принца Уэльского и его всем известные встречи с друзьями.
Веспасия не собиралась сдаваться и с ледяной улыбкой парировала удар.
— Это не мое поколение, — скромно заявила она, как бы уступая место поколению миссис Лангтри, хотя у принца собирались люди по крайней мере на десяток лет старше, чем его любовница.
Миссис Лангтри вспыхнула, но не отступила — она приняла правила войны.
— Слишком много танцев, пожалуй. — И, не стесняясь, уставилась на трость Веспасии.
Глаза той вспыхнули.
— Я люблю вальс — восхитительный танец, — а также кадриль. Современные танцы мне не по душе — например, канкан… — Конец фразы многозначительно повис в воздухе.
Миссис Лангтри сжала губы. Скандальная репутация канкана шокировала лондонское общество. Его исполняли лишь проститутки и другие женщины сомнительных профессий в предосудительных местах в Париже, да и там он уже под запретом.
— Вы, разумеется, ужинаете у Ее Величества, не так ли? — спросила Лангтри, улыбаясь.
Обе отлично знали, что после смерти принца Альберта двадцать восемь лет тому назад королева никого не принимала и тем более не устраивала званых ужинов. Траур ее был столь глубок, что в обществе по этому поводу ходило немало неодобрительных слухов, вплоть до обвинения Ее Величества в том, что она забыла о своих монарших обязанностях.
Веспасия удивленно подняла брови.
— О нет, дорогая. Ее Величество уже давно никого не принимает. — А затем добавила мягко, с сожалением: — Странно, что вы этого не знаете. Хотя, возможно… — Она опять оставила фразу, полную намеков, недосказанной, словно решила пощадить бедняжку Лилли.
Та втянула в себя слишком много воздуха, чтобы ответить, не поперхнувшись, и поэтому благоразумно промолчала. С холодной улыбкой она теперь рассчитывала лишь на свою красоту и молодость — верные карты в любой игре. Миссис Лангтри была действительно очень красива.
Веспасия, вполне насладившись победами в прошлом и ни о чем не сожалея, милостиво кивнула побежденной.
— Рада познакомиться, миссис Лангтри, было весьма интересно, — заключила она и проследовала дальше, чтобы не растерять лавры, оставив Шарлотте прикрывать тылы, если та пожелает.
Шарлотта торопливо догнала Веспасию, намереваясь что-то прокомментировать, но вовремя передумала и изобразила на своем лице простодушие и невинность, словно ничегошеньки не произошло. Потом она начала о чем-то весело болтать, еле удерживаясь от смеха, видя торжество и вызов в глазах тетушки Веспасии.
Затем, пытаясь одновременно изящно держать в одной руке бокал с шампанским, а в другой — пирожное и великолепно понимая, как это плохо у нее получается, Шарлотта направилась к Эмили, оживленно беседующей с Фитцгербертом и лордом Энстисом. Рядом, однако, стояла Оделия Морден. В розовом платье, с изящным зонтом и белыми лентами на шляпке, в безукоризненно белых перчатках, она казалась более женственной и прелестной, чем Эмили. У Шарлотты сжалось сердце. Девушка была такой одинокой и неуверенной в себе — она стояла, не зная, что сказать или сделать.
Шарлотта приблизилась, и Герберт быстро отодвинулся, пропуская ее, словно обрадовался, что она спасет его от внезапно наступившего молчания.
— О, миссис Питт, как приятно вас видеть. Я уверен, вы знакомы с лордом Энстисом.
— Да, — Шарлотта сделал легкий книксен. — Добрый день, лорд Энстис.
— Добрый день, миссис Питт, — улыбнулся ей лорд. Он был более оживлен и подвижен, чем при их первых встречах. В его взгляде Шарлотта заметила острый ум; во всей его коренастой фигуре чувствовалась энергия поиска, беспокойства, любознательности. Лорд Энстис также наделен прекрасным чувством юмора, это Шарлотта запомнила по первым встречам. Она не хотела бы вступить в спор с таким человеком. Мысль о нем как о друге заинтриговала ее, однако иметь его врагом было страшно.
Приход Шарлотты, видимо, прервал их разговор. Когда он снова возобновился, Шарлотта включилась в него сразу, что стало для нее своего рода комплиментом.
— Мы устроили в честь нее прием, — продолжал Фитцгерберт, улыбаясь. — Должен сказать, я был в ударе. У мадам Бернар такая слава…
— Кажется, в новом сезоне она будет играть Жанну д’Арк, — заметил Энстис, и глаза его блеснули интересом. — На французском. — Он посмотрел на Оделию.
— Я с удовольствием пойду, — быстро ответила та. — Я неплохо знаю французский.
— Я в этом уверен. — Энстис наклонил голову в ее сторону. — В конце концов, все мы хорошо знаем эту вещь. Есть что-то особое, когда видишь хорошо сыгранную драму, конец которой тебе известен. В этом есть какая-то особая острота ощущений.
Шарлотте показалось, что он вкладывает в эти слова нечто более глубокое, чем кажется на первый взгляд, и имеющее совсем иное значение.
— На прошлой неделе я смотрел Генри Ирвинга, — оживленно продолжал Герберт. — Я считаю, что он был необыкновенен. Захватил всех, публика была очарована.
— В самом деле? — Кажется, Энстис не был с этим вполне согласен. — А вы, миссис Питт, видели что-нибудь интересное в последнее время?
— Только не в театре, милорд. — Шарлотта удержалась от улыбки и увидела в его глазах искорки юмора, но они тут же исчезли, когда Энстис снова повернулся к Фитцгерберту.
— Кажется, вы женитесь, и скоро? — Он бросил взгляд на Оделию. — Медовый месяц, конечно, свадебное путешествие, не так ли? Если отправитесь через месяц или два, вполне успеете вернуться к выборам. — Он пожал плечами. — К сожалению, приходится думать и о таких вещах. Простите, что поднял этот вопрос. Это неделикатно с моей стороны, но как бы нам ни хотелось быть внимательными и тактичными, политика — очень серьезное дело, если мы намерены в ней преуспеть. — Слова были приятны, сказаны легко и непринужденно, но в них чувствовалась твердость стали, и это понял не один только Фитцгерберт. Нельзя было на них не ответить, если он намеревался рассчитывать на поддержку Энстиса в предвыборной кампании.
Стоявшая рядом с Шарлоттой Эмили шумно вздохнула, словно охнула.
Герберт медленно поднял глаза, лицо его утратило прежнее выражение интереса к разговору, привычная непринужденность пропала. Оделия замерла еще больше, лишь пальцы крепче обхватили ручку зонта.
— Бесспорно, — медленно произнес он. — Искусство состоит в том, чтобы превратить работу в приятное времяпрепровождение, что-то вроде хобби. Интерес ради интереса, профессионализм как искусство — нечто такое, что поможет джентльмену скоротать время.
— Вот именно, — согласился Энстис, чуть улыбнувшись, но взгляд его был неподвижен. — Но дилетантов-политиков у нас предостаточно. Нам нужны преданные делу люди.
В глазах Фитцгерберта погасла последняя искорка юмора. Он почувствовал, что ему не удастся избежать непоправимого. Ему выпал случай, и он должен воспользоваться им, независимо от их с Оделией отношений.
Энстис, словно предчувствуя, ждал.
Эмили хотела было поторопить Герберта, но, интуитивно почувствовав серьезность момента, поняла, что любое вмешательство может быть во вред, промолчала.
— Я… — начал молодой политик, побледнев. Нахмурившись, он повернулся, чтобы видеть глаза Оделии. Это был долгий взгляд, в нем сквозили и сожаление, и стыд.
Никто не шелохнулся, Энстис мрачно нахмурился, на лице его резко обозначились скулы.
Фитцгерберт сделал глубокий вдох, тень улыбки мелькнула на его губах — тщетная попытка бравады. Былой веселости как не бывало.
— Я дорожу карьерой как таковой и готов служить делу всем сердцем, если мне представится такая возможность; но я не соглашусь с тем, чтобы мне диктовали, как поступать в личных делах или в вопросах, касающихся моей семьи. Я женюсь, когда сочту, что поступаю так для блага и счастья всех, кто в этом заинтересован. — Он смело встретил взгляд Энстиса, хотя в его голосе звучали нотки почтительного уважения и сожаления. — Надеюсь, я не сказал ничего некорректного. Во всяком случае, у меня не было таких намерений.
Было ясно, что его слова не нашли понимания. Энстис смотрел на него мрачно, сдвинув брови и сжав губы в узкую линию.
Эмили, бросив взгляд на Герберта, тут же перевела его на Оделию; на лице той отразилась вся буря охвативших ее чувств — сострадание, тревога и, как не укрылось от острых глаз Шарлотты, чувство вины. Равновесие кончилось. Весы качнулись, и теперь все зависело от Фитцгерберта — найдет ли он в себе мужество отказаться от победы, которая так близка, и от того, как отреагируют Энстис и Оделия на его откровенный вызов. От всего этого зависело также будущее Джека.
Эмили, избегая встретиться взглядом с сестрой, сделала шаг вперед и взяла Оделию за руку.
— Пойдемте, дорогая, позволим им поговорить о политике. Лучше расскажите мне, куда вы собираетесь в свадебное путешествие. Вы хотели поехать в Европу? Я ездила. Там много интересного, но оказалось, что я плохо переношу путешествия. Я не создана для физических нагрузок. Однажды в Африке… — Рассказ о том, что произошло в Африке, уже не долетел до ушей оставшихся. Эмили постаралась увести Оделию как можно дальше от них. Фитцгерберт, Энстис и Шарлотта остались одни.
— Весьма тактичный поступок, — сухо заметил Энстис, и, хотя он не смотрел вслед уходящей Эмили, было ясно, что он имел в виду. — Жена, обладающая незаурядным умом и тактом, очень важна для политика, желающего преуспеть. — Глаза его выражали непреклонность. — Насколько я понимаю, у вас есть сомнения в отношении женитьбы на мисс Морден? Неужели вы все еще думаете о девице Хиллард? Красивая, но в жены вам не годится.
Лицо Герберта вспыхнуло от гнева. Энстис сделал вид, что не заметил этого. Он более не собирался осторожничать. Судьба молодого политика была в его руках.
— Каким бы примерным ни было ее поведение, Фитцгерберт, — а оно под вопросом, даже при всем возможном снисхождении, — репутация ее подорвана.
— Позволю себе с вами не согласиться, — возразил Герберт с ледяной вежливостью. — Это слухи, распускаемые людьми болтливыми и неосведомленными.
— Они и составляют общество, — резко оборвал его Энстис. — И что бы вы ни думали о них и их плохой осведомленности, вам следует помнить, что эти люди могут послать вас в парламент или, наоборот, не пустить туда.
Щеки Фитцгерберта вспыхнули.
— Я не хочу быть обязанным своим успехом людям, которые растаптывают репутацию молодой женщины, о которой ровным счетом ничего не знают.
— Мой дорогой Фитцгерберт, она публично названа любовницей Карсуэлла и, заметьте, не попыталась опровергнуть этого. Более того, она просто сбежала, что означает признание вины. Даже дураку ясно.
Герберт упрямо молчал. Как бы ни верил он в Фанни, факты казались неопровержимыми. Молодой человек был глубоко несчастен, но уступать не собирался. Он стоял перед Энстисом, выпрямившись, высоко подняв голову и сжав губы.
— Вы можете назвать мне день, когда состоится ваше бракосочетание с мисс Морден? — Энстис произнес это ровным твердым голосом, вежливо, но холодно. — Оставьте мисс Хиллард своей любовницей, если вам уж так хочется, но, ради всех святых, держите все в тайне. Пройдет пара лет, она все еще будет молода и хороша.
— Это не в моих моральных правилах, сэр, — жестко отрезал Герберт. Лицо его пылало, он ненавидел себя за эти слова и напыщенный тон, каким он их произнес, понимая, как это оскорбительно, но отступать было поздно. — Я удивлен, что именно вы даете мне такой совет.
Энстис невесело улыбнулся.
— Это тоже не в моих правилах, Фитцгерберт. Но у меня нет любовных намерений в отношении мисс Хиллард, а у вас они есть. Я просто подсказываю вам единственный выход, который может удовлетворить общество, когда речь идет о подобных женщинах.
Фитцгерберт еще решительнее расправил плечи.
— Мы еще посмотрим. — Он отвесил поклон. — Всего доброго, сэр.
— До свидания. — Кивок Энстиса был едва заметен. Отказ в дальнейшем покровительстве был недвусмысленным и окончательным.
Герберт, резко повернувшись, ушел. Шарлотта, бросив взгляд на Энстиса и словно извиняясь, тоже стала пробираться сквозь толпу гостей вслед за Фитц-гербертом, который шел, ничего не видя, безжалостно топча шлейфы дам, неосторожно задевая гостей с полными бокалами в руках, пока наконец не достиг увитой розами арки. Только тогда он остановился и повернулся к Шарлотте.
— Надеюсь, вы шли за мной не для того, чтобы заставить меня переменить свое решение. Конечно же нет, ведь вы сестра миссис Рэдли.
— И еще я друг Фанни, — сказала Шарлотта с заметным холодком.
Он вспыхнул.
— Простите. Я отвратительно груб и несправедлив. Винить во всем мне следует только самого себя. Мне стыдно, как ужасно я поступил с Оделией. Надеюсь, ее отец официально разорвет нашу помолвку, обвинив меня в связи с неподходящей особой, что сразу сделает меня недостойным руки его дочери. Иначе репутация Оделии…
Он не смог договорить фразу. Как Герберт, так и Шарлотта хорошо знали, какими злостными и мерз-кими слухами обрастает сообщение о разрыве помолвки по желанию жениха, ибо в таких случаях все принято объяснять небезупречной репутацией невесты. Молодая женщина неизбежно становится жертвой слухов.
— Они постараются испортить вашу репутацию, Фитц! — воскликнула Шарлотта. — А ведь это несправедливо.
— Несправедливо? Я ухаживал за недостойными женщинами…
— Разве?
— А Фанни…
— Вы не ухаживали за ней, вы просто встречались с ней в свете, как и все мы.
— Я постараюсь это наверстать, если вы будете настолько добры и скажете мне, где ее найти. Вы говорили, что она живет на другом берегу Темзы?
— Я не знаю точно где, но могу узнать, если вы уверены, что хотите этого. Она не отрицала своего знакомства с Карсуэллом, вам это известно?
Герберт страшно побледнел.
— Я знаю.
В двух шагах от них крупный мужчина в форме гусара громко хохотал, похлопывая по плечу малорос-лого молодого человека с огромными усами. Стоявшие за ними две дамы глупо хихикали.
— Все, что сказал лорд Энстис, — это правда, — осторожно напомнила Фитцгерберту Шарлотта.
В ней вопреки всему — и прежде всего здравому смыслу — крепла надежда. Но могут ли Фитц и Фанни быть счастливы? Если она примет его предложение, а он поспешит жениться на ней — сможет ли это повысить социальный статус Фанни в обществе? Друзья Фитцгерберта никогда не будут относиться к ней как к равной. Какой бы ни оказалась правда, все будут помнить, в чем ее обвинили, а главное, тот факт, что она не сочла нужным опровергнуть это. Она будет теперь для всех женщиной легкого поведения, а он — дураком, потому что женился на ней. Энстис ясно дал понять, что в парламент ему дорога закрыта. Фанни придется осознать это и понять, чего это будет ему стоить. Зная Фанни лучше, чем знал ее Герберт, Шарлотта была уверена, что девушка ни за что не согласится, чтобы за брак с ней он заплатил такую цену.
Гусар громко окликнул кого-то и зашагал прочь.
— А теперь поставьте себя на место Фанни, — продолжала Шарлотта. — Если она вас любит, то не даст своего согласия на брак с вами, если за это вам придется заплатить своей карьерой. Разве брак такой ценой сможет сделать ее счастливой?
Герберт посмотрел на Шарлотту, однако не с насмешкой, как она того боялась. В его умных глазах она видела растущее понимание.
— Вы думаете, она любит меня? Да, вы так думаете! Более того, миссис Питт, вы считаете ее бескорыстной и гордой и еще что она, став моей женой, всегда будет ставить мои интересы, благополучие и репутацию выше своего покоя и безопасности? — В порыве чувств он положил руки на плечи Шарлотты и поцеловал ее в щеку. — Да хранит вас Господь, миссис Питт, а в вашем лице — хитроумие и проницательность женщины. А теперь вы узнаете для меня, где я могу увидеть Фанни, ибо, зайдя так далеко, вы не можете меня бросить. К тому же вы окажете услугу мужу вашей сестры, потому что он отличный парень и из него выйдет полезный член парламента, вполне приемлемый для лорда Энстиса, с женой, которая выше всякой критики, образованна, тактична, очаровательна и, как я полагаю, чертовски умна, а репутация ее безупречна.
— Я постараюсь найти вам адрес, — согласилась Шарлотта. — Но прежде я спрошу Фанни, хочет ли она вас видеть.
— Нет, не делайте этого! Она откажется встречаться со мной. Позвольте мне самому это устроить. Даю вам слово, что я ничего не сделаю против ее воли. У нее есть брат, он всегда может защитить ее. Просто скажите, где я могу ее увидеть. Ради бога, миссис Питт, я джентльмен и никогда не навязываю свое общество там, где его не хотят.
Шарлотта прикусила губу, чтобы скрыть свое изумление.
— Разве бывало так, что кто-то этого не хотел, мистер Фитцгерберт?
На мгновение бледность его исчезла и вернулся прежний цвет лица. Над Фитцем подшутили, а он ценил хорошую шутку.
— Очень редко, признаюсь, — ответил он с прежней живой иронией. — Но я всегда знаю, когда меня это ждет. Обещайте, что поможете мне.
— Обещаю, — согласилась Шарлотта. — А теперь я должна вернуться к Эмили и посмотреть, как идут дела. Адрес я передам через нее.
Это вполне удовлетворило Герберта. Они попрощались, и Шарлотта, извинившись, поспешила к Эмили, беседовавшей о капризах климата с отставным полковником с торчащими усами. Он зычным голосом расхваливал климат Индии.
Пока Шарлотта гостила у Эмили, Питт занялся той частью расследования, которую так долго откладывал. Ему очень не хотелось проверять Сэмюэла Урбана, но избежать этого было невозможно, как бы он ни симпатизировал этому парню. Конечно, старший инспектор мог провиниться, допустив ошибку при расследовании, или злоупотребил тем, что начал искать дополнительные заработки, которые не считались бы делом запретным, если бы он не служил в полиции. С точки зрения Питта, то, чем занимался Урбан, было куда невинней, чем страсть Латимера к кулачным боям. Но из своего печального опыта Томас знал, как люди, во всех отношениях законопослушные и даже приятные, под воздействием страха и неблагоприятных обстоятельств вынужденные принимать немедленные решения, совершают убийства. И наоборот: люди жестокие, равнодушные к чужим страданиям и унижениям, умеют сохранять хладнокровие и выдержку, что нередко удерживает их от совершения насилия. Не потому, что оно противно их натуре, а потому, что они трезво способны оценить его последствия для себя.
Бесполезно было и дальше изучать прошлую работу Урбана по расследованию преступлений. Питт не нашел ничего, что нельзя было бы объяснить, а откуда у Урбана лишние деньги, ему уже было известно. С вопросом о том, использовал ли он свое членство в «Узком круге» в ущерб своей профессиональной деятельности, можно было повременить. Питт считал, что не использовал. Он хорошо помнил, с каким гневом тот воспринял скандал с делом Осмара и бесцеремонное вмешательство «Узкого круга», пытавшегося выгородить провинившегося. Тот факт, что Урбан, в сущности, уже нарушил клятву и изменил «Кругу», когда рассказал Питту о существовании такой организации и своем членстве в ней, свидетельствует о том, что старший инспектор сделал свой выбор, и было ясно, кому он теперь будет лоялен.
Чем больше Питт думал об Урбане, тем больше тот ему нравился как человек, и приятно было сознавать, что «Кругу» не удалось использовать его в своих целях. Непослушание Урбана было причиной того, что его имя стояло первым в списке Уимса.
Но почему там значится также и Карсуэлл? Он подчинился давлению «Круга» и закрыл дело Осмара. А Латимер? О нем предстоит еще многое узнать. Теперь же главное — где найти Урбана?
Питт начал с мюзик-холлов, где тот мог подрабатывать и, если не соврал, работал в ту ночь, когда убили Уимса. Днем мюзик-холлы представляли собой неприглядную картину: пыльные жалкие декорации, ничего сверкающего, никакой музыки и смеха — лишь пустота, тишина, оголенность, заброшенность. Томас потратил целый день, ходя из одного заведения в другое, расспрашивая неохочих до разговоров управляющих, чье достоинство, репутация, честность и прочие моральные качества подвергались испытанию дотошными расспросами полицейского инспектора. Конечно, они проверяют каждого, кого принимают на работу. К сожалению, они вынуждены нанимать людей для охраны порядка в заведении — ведь сюда приходит всякий люд, — но что касается отбора кадров, то принимаются лишь те, кто имеет хорошие рекомендации. Если кто думает иначе, то наносит несправедливую обиду управляющему и самому заведению и тому подобное.
Питт не обращал внимания на эти жалобы и сетования, его мало интересовала репутация того или иного заведения, а вот человек, которого он им описывал, его весьма занимал.
Трое из управляющих сказали, что видели его, но при подробном выяснении оказывалось, что это мог быть Урбан, а мог быть и кто-то другой. Судя по описанию, таких тысячи. Это лишь убедило Питта, что доказать невиновность Урбана можно, лишь предъ-явив для опознания его самого.
Наконец он решил вернуться в мюзик-холл в Степни, где постоянно работал Урбан, и расспросить о нем у управляющего. К Питту вышел крупный мужчина с редким зачесом через лысину и седыми висками. Он был хорошо одет, и Томас сразу подумал, что он не только управляющий мюзик-холлом, но, возможно, даже владеет им.
— Слушаю вас, инспектор. Меня зовут Колфилд, Осия Колфилд. Чем могу вам помочь? — приветливо встретил он Питта. Голос у него был высокий и какой-то свистящий. — Всегда готов помочь полиции, если могу. Что на сей раз? Опять этот вышибала? Полиция уже спрашивала о нем. Попал в передрягу парень, а? Им уже интересовались.
— Да, я знаю, — подтвердил Питт, не спуская глаз с лица управляющего. Что-то в нем его удивило, что-то такое, чего он совсем не ожидал.
— О господи, — воскликнул Колфилд, потирая руки, словно они у него озябли. — Меня это беспокоит с тех пор, как сюда наведался первый полицейский. Но я ничем не могу вам помочь. — Он решительно покачал головой. — Он к нам больше не приходил. Удрал, можно сказать. Подозрительно само по себе, как вы думаете?
Питт тщетно пытался понять, что же на самом деле не понравилось ему в этом человеке. Он переговорил со многими управляющими мюзик-холлов. Все они были спокойны и вежливы, все не любили полицию, и им больше нравилось провожать инспектора, чем встречать. А вот Колфилд совсем наоборот, он — сама готовность помочь. Управляющий стоял, покачиваясь с носков на пятки, и не сводил своих внимательных глаз с Томаса, словно чего-то ждал, но только не того, что тот уйдет. Прежде ему хотелось что-то получить от Питта. Информацию? Или же, наоборот, что-то сообщить?.. Видимо, сообщить. Что же, кроме того, что Питт уже знал от побывавшего здесь Иннеса или из других опросов? А этого человека явно что-то беспокоило, что-то более сильное, чем страх, — или, во всяком случае, страх перед Питтом.
— Что вы хотите узнать от меня, инспектор? — настойчиво добивался своего Колфилд; на лице его было ожидание, манера держаться все время менялась от спокойного достоинства до почтительности, словно он никак не мог решить, какую роль ему играть. — Об этом человеке я знаю очень мало, кроме одного — он хорошо выполнял свою работу. У меня с ним никаких недоразумений не было, хотя он непростой парень. — Управляющий покачал головой, но поскольку Питт промолчал, продолжил: — Заводил странную дружбу, хотя слово «знакомство» тут больше подходит. Я полагаю, мюзик-холл — удобное место для встреч, здесь никто ничего не заметит, легко затеряться в толпе. — Он вопросительно посмотрел на Томаса.
Питт испытывал явную неприязнь к этому типу, но не хотел полагаться только на интуицию, а старался следовать доводам разума. Возможно, он ошибается. Просто человек беспокоится за свое дело. Полицейский уже наведался к нему и справлялся о его служащих. Если Колфилд заподозрил, что в его заведении кто-то проворачивает свои грязные делишки, у него есть все основания нервничать. Любой на его месте вел бы себя так.
Колфилд внимательно следил за лицом Питта.
— Хотите посмотреть комнату, которой он пользовался? — вдруг продолжил он, облизнув пересохшие губы.
— Пользовался? — переспросил Питт, нахмурившись. — В каких целях?
Колфилд замялся.
— Видите ли… комната — это, пожалуй, некоторое преувеличение. — Управляющий красноречиво пожал плечами. — Скорее, каморка. Он попросил у меня разрешения иногда оставлять там свои вещи. — Снова искоса взглянул на Питта и быстро отвернулся. — Конечно, я разрешил ему. Не видел в этом ничего плохого.
Казалось, Колфилд чувствовал необходимость объяснить что-то Питту, пока вел его по узкому душному коридору, а затем открывал дверь комнаты. Она имела спартанский вид — деревянный стол, зеркало без рамы на стене, два стула и стенные шкафы, некоторые достаточно высокие, чтобы служить платяными шкафами, и окно без занавесок, выходящее на глухую стену соседнего дома.
— Мы ею пользуемся как дополнительной артистической уборной, — продолжал пояснять Колфилд, словно испытывал в этом необходимость; лицо его заметно покраснело. — Ваш парень пользовался шкафом в дальнем конце. — Он указал на шкаф наманикюренным пальцем.
Питт посмотрел в ту сторону, но не сдвинулся с места.
Колфилд, сделав глубокий вдох, снова облизнул губы.
— Вы, наверное, захотите посмотреть, что там?
Томас удивленно поднял брови.
— Разве там что-то есть?
— Да… видите ли… э-э-э, — пробормотал Колфилд, явно растерявшись.
Почему? Если он заглянул в шкаф, в этом нет ничего странного. Это ведь его комната и его шкаф, а человек, которому он позволил временно ею пользоваться, исчез без всякого предупреждения. Вполне нормально, что управляющий захотел заглянуть в шкаф и проверить, не забыл ли тот что-нибудь. Подобное действие не требует ни объяснения, ни, разумеется, каких-либо извинений.
Питт глядел на Колфилда немигающим взглядом. Тот густо покраснел.
— Я не знаю, что там, — зачем-то сказал он. — Я поду-мал, что вам, полицейскому, захочется посмотреть.
— Да, захочется, — согласился Томас, теперь уже уверенный, что отыщет там что-то. Не стоило сердиться на управляющего. Очевидно, это касалось Урбана, помешавшегося на картинах и ради этого нанявшегося в мюзик-холл вышибалой. Что ж, ничто не вынуждало его губить свою карьеру, и, конечно, этот неловко чувствующий себя, с багровым лицом и нервными руками управляющий мюзик-холла менее всего в этом повинен.
— Кстати, почему вы закрываете эту комнату на ключ? В ней нет ничего, что представляло бы хоть какую-то ценность.
Этот вопрос снова привел управляющего в смятение.
— Э-э-э… по привычке, я думаю. Иногда здесь что-то оставляют… — Он умолк. — Будете смотреть шкаф? Не хочу быть нелюбезным, сэр, но меня ждет работа…
— Разумеется. — Питт направился в угол и открыл дверь шкафа.
Там лежал большой плоский предмет двух футов в ширину и трех — в длину, обернутый в коричневую упаковочную бумагу. Инспектору не надо было его открывать, чтобы догадаться, что это.
На сей раз Колфилд хранил полное молчание. Он даже не удивился тому, что увидел.
— Он часто оставлял здесь картины? — спросил Питт.
Колфилд ответил не сразу.
— Отвечайте, — потребовал Томас.
— Он часто приносил с собой какие-то пакеты, — ответил Колфилд, нервничая. — Он не говорил, что в них, а я не спрашивал. Я подумал, может, он художник и ему нужны деньги, вот он и подрабатывает по ночам.
— Художник, который зачем-то ночью приносит свои картины в мюзик-холл? — c сомнением произнес Питт.
— Да… — Колфилд широко открытыми глазами посмотрел на Питта. — Он приносил иногда с собой одну картину, а уносил другую.
— Как вы могли это определить? Ведь поначалу вы даже не знали, что это были картины. Вы говорили о каких-то «пакетах».
— Я хочу сказать, что пакеты, с которыми он уходил, были другой формы и размера. — Управляющий повысил голос от раздражения. — И… он… очень осторожно обращался с ними. По тому, как он постоянно предупреждал о бережном обращении с пакетами, я понял, что они ему очень дороги. Что еще могло там быть?
Питт медленно стал развязывать бечевку на пакете, и вскоре перед его взором предстала большая резная позолоченная рама. Вместо картины в ней была гладкая доска.
— Рамы? — произнес он с мрачным удивлением.
— Кто бы мог подумать! — Изумление управляющего было явно наигранным. — Зачем он это сделал? Куда девалась картина? Похоже, что она была в раме.
— Да, похоже, — неохотно согласился Томас.
Сама рама была новой, а дерево задника потемнело от времени. Очевидно, рама и задняя доска к ней были от старой ценной картины. Питт провел пальцем по гладкой поверхности рамы. Он не был полностью уверен, но не исключал, что под верхней позолотой было, возможно, накладное золото.
— Думаю, она краденая, — промолвил за его спиной Колфилд.
— Краденая рама? — удивился Питт.
— Наверняка в ней была и картина тоже. Тот, кому он ее продал, не пожелал брать раму.
— А возможно, он подобрал для кого-то раму и принес ее сюда? — размышлял Питт, сам в это не веря.
— Ну, это уже ваше дело решать, — как-то отрешенно сказал Колфилд. — Делайте что хотите. У меня своих дел полно. Если вы нашли, что искали, так, может, заберете ее с собой и мы на этом покончим?
Питт снова упаковал раму.
— Да, я заберу ее с собой.
— Мне понадобится бумажка о том, что вы ее забрали, — предупредил Колфилд. — Так, для порядка, на всякий случай. Я не хочу, чтобы следующий полицейский обвинил меня в том, что я ее продал или присвоил. — На этот раз он не побоялся смело посмотреть инспектору в лицо.
Питт все понимал. Управляющий мюзик-холлом хотел иметь доказательство того, что Питт обнаружил раму, а раз так, то инспектор по долгу службы доложит об этом своему начальству. Вот такую цель преследовала вся эта затея с рамой: обвинить Урбана. В чем? Кража предметов искусства, подлог, перепродажа краденого, подкуп офицера полиции, готового порой закрыть глаза на кражу предметов искусства? Питт почувствовал озноб. Опять рука «Узкого круга»? Урбан во второй раз отказался подчиниться, настояв на новом расследовании дела Осмара. Теперь он навлек на себя более суровую кару, чем «черный» список Уимса. Что же ждет его?
Томас почувствовал, как в нем растет отвращение к Колфилду, хотя и знал, что вести себя так безрассудно. Скорее всего, управляющий сам жертва «Круга» и попал к ним в лапы, сам того не ведая.
— Это вполне справедливо, — с широкой улыбкой согласился Питт. — Я доставлю раму в участок на Боу-стрит и доложу обо всем мистеру Урбану. Он ведает личным составом. Я сообщу ему, что вы оказали нам содействие, и уверен, что теперь никто вас больше не побеспокоит.
Колфилд чуть не поперхнулся, втянув в себя слишком много воздуха. Его выпученные глаза испуганно глядели на Питта. Он хотел было протестовать, но вовремя вспомнил, что не должен знать, что вышибалой у него работал инспектор полиции Урбан. Он чуть не выдал себя. Колфилд постарался придать своему лицу спокойное выражение и даже улыбнуться Питту.
— Да, конечно. Я очень вам признателен. А теперь расписку, прошу вас! Для безопасности, сами понимаете.
— О, конечно, я понимаю вас, — злорадно подтвердил Томас. — Я прекрасно понимаю. Принесите бумагу и перо.
Колфилд поспешно кивнул:
— Конечно, офицер, сию минуту.
Пока Питт в Степни разбирался с делами Урбана и «Узкого круга», Шарлотта раздобыла адрес Фанни и переслала его Эмили для последующего вручения Фитцгерберту. Проведя день в напряженных заботах по дому — а их было немало; достаточно сказать, что надо было испечь хлеб и печенье, как всегда в количестве большем, чем требовалось, перегладить все, что под руку попало, стираное и нестираное, — она наконец смогла приступить к исполнению того, что обдумала еще накануне утром. Об этом Шарлотта посоветовалась с Грейси, а затем, надев свое лучшее летнее платье и прихватив пальто, поскольку было ветрено, наняла кэб и отправилась в городской суд, где заседал судья Эдисон Карсуэлл.
Она уже послала ему весьма тщательно составленное письмо, напомнив, кто она, и добавив, что является другом Фанни Хиллард. Шарлотта очень привязалась к ней за то время, что они встречались в свете, и их сближение было настолько искренним, что Фанни нашла возможным поделиться с ней своими неприятностями. Поэтому она была бы признательна, если бы из сострадания к ее подруге мистер Карсуэлл оказал бы ей честь позавтракать с ней и обсудить, как лучше можно помочь прелестной, но попавшей в беду молодой женщине, к которой она, Шарлотта Питт, и мистер Карсуэлл испытывают одинаковую симпатию.
Шарлотта не собиралась угрожать и, что бы там ни было, ни в коей мере не обманула бы доверие Фанни, но она не хотела получить от судьи вежливый письменный отказ с оговоркой, что он слишком занят, чтобы тратить время на ланчи.
Шарлотта без угрызений совести попросила Эмили оплатить как поездку в кэбе туда и обратно, так и сам ланч в одном из общественных ресторанов — на тот случай, если Карсуэлл примет ее приглашение, но откажется оплатить завтрак на двоих. Она написала подробное письмо сестре, которое Грейси отнесла на почту еще вчера вечером. Письмо было без всяких обиняков.
Дорогая Эмили!
Я уверена, что ты, так же как и я, должна приложить усилия, чтобы между Фитцем и Фанни все сложилось хорошо, хотя наши цели не совсем совпадают, но в чем-то они очень близки. Я от всей души желаю Джеку пройти в парламент и уверена, что он преуспеет в своей работе там, если будет избран. Но тебе, как и мне, известно, как в процессе всех этих событий пострадала бедняжка Фанни. Она не заслуживает таких наветов, и здесь ты должна мне безо-говорочно поверить.
Недалек тот день, когда я смогу рассказать тебе всю правду, которая столь же невероятна, сколь и горька. А теперь я собираюсь сделать все, чтобы поправить положение, но для этого мне нужна небольшая сумма денег, чтобы нанять кэб и съез-дить в центр города, а затем вернуться обратно, и еще для того, чтобы пригласить на ланч некоего джентльмена. Я должна уговорить его помочь раскрыть эту печальную правду — по крайней мере, пока хотя бы Фитцу, если нельзя остальным.
Я полностью полагаюсь на твою помощь, поэтому не задумываясь беру сейчас нужную мне сумму из денег, оставленных на домашние расходы, и надеюсь, что ты мне их восполнишь.
Любящая тебя сестра
Шарлотта
Шарлотта ехала в кэбе, полная уверенности, что ее четко разработанный план должен помочь ей осуществить задуманное. Молодая женщина была не совсем уверена лишь в одном: найдет ли она такие слова, которые смогут убедить Эдисона Карсуэлла подвергнуть риску все, что он имеет, ради того, чтобы помочь Фанни, особенно если ни ей, ни Карсуэллу неизвестно, хочет ли этого сама девушка.
Дело кончилось тем, что, трясясь в кэбе, Шарлотта стала уже сомневаться в разумности того, что затеяла. Конечно, предсказать результаты невозможно, но одно она знала: Фанни и Фитц любят друг друга, — и поэтому страстно хотела, чтобы он узнал правду о Фанни и судье, ибо сама девушка никогда ему не расскажет.
Она подъехала к зданию суда слишком рано, поэтому, выйдя и расплатившись с возницей, оказалась на тротуаре, где могла только удивлять прохожих и мальчишек-газетчиков или, еще хуже, стать объектом приставаний мелких торговцев или нищих, которым она все равно ничего не могла подать. Шарлотта решила укрыться в здании суда.
Запахнув поплотнее пальто — не потому, что ей было холодно, а инстинктивно, как бы защищаясь не только от холода, но и прочих случайностей, — она стала подниматься по широким ступеням.
В здании суда шла своя жизнь, все были заняты и равнодушны. Было много нервничающих женщин, кутающихся в пальто или шали; лица их были бледны, они с тревогой смотрели на проходящих мимо служащих, которых так и не решались ни о чем спросить. Бедно одетые мужчины ждали, глубоко засунув руки в карманы, глаза их были настороженны. Судебные исполнители и клерки торопливо сновали с кипами бумаг, фалды их сюртуков развевались, парики нетвердо держались на головах, придавая им важный и комичный вид. Все зависело от того, как на них смотреть: с надеждой или со страхом.
Шарлотта рискнула остановить одного из них, который, как ей показалось, бежал по коридору не так быстро, как остальные.
— Простите, сэр…
Клерк резко повернулся к ней, выражая всем своим видом высокомерие.
— Да, мэм? — Он смотрел на нее моргая через стекла пенсне в металлической оправе.
— У меня срочное письмо к судье Карсуэллу, — не задумываясь, объяснила Шарлотта цель своего появления здесь. — Кому я могу его передать и быть уверенной в том, что он получит его до того, как начнется перерыв на ланч?
— Он в зале судебных заседаний, мэм.
— Я так и полагала, иначе сама постаралась бы передать ему это письмо. — Она, не дрогнув, выдержала его взгляд, и это озадачило клерка. Он не ожидал такой смелости от молодой дамы, да и вообще от женщины.
— Это важное письмо, — настойчиво повторила Шарлотта.
— Оно личное, мэм? — Клерк все еще сомневался.
— Да, для мистера Карсуэлла оно личное, — ответила Шарлотта немного категорично, чтобы удержать его от дальнейших вопросов. — Но не для меня.
— Вот как. Тогда я передам ему. — Он протянул руку за письмом.
— Но сделайте это до перерыва на ланч, — повторила Шарлотта, передавая письмо.
— Разумеется, — ответил клерк, кладя письмо в карман, и, кивнув, проследовал дальше по коридору.
Теперь оставалось только найти стул, чтобы усесться и ждать. Обычно Шарлотта с удовольствием разглядывала людей, их лица, одежду, наблюдала за их отношениями между собой — и мысленно гадала, кто они, чем занимаются, какие у них семьи, друзья. Но в коридорах суда, казалось, сам воздух был напоен тревогой, безнадежностью, еле скрываемым страхом. Поэтому она решила предаться раздумьям — например, о лорде и леди Байэм, о том, какие отношения у Элинор с Микой Драммондом и каким человеком оказался бы лорд Энстис, если бы с ним удалось по-дружиться и более не испытывать в его присутствии благоговейного страха. Интересно, каким его видела Лора Энстис?
Возвращение клерка прервало мысли Шарлотты. На этот раз он был более почтителен с ней.
— Миссис Питт? Мистер Карсуэлл велел передать вам вот это. — Он протянул ей конверт.
— Благодарю вас. — Беря конверт, Шарлотта несколько удивилась тому, какими неловкими стали ее пальцы и что они начали дрожать. Шарлотта подождала, когда клерк уйдет, полный сознания выполненного важного поручения, и лишь тогда стянула с рук перчатки и вынула письмо из конверта.
Уважаемая миссис Питт!
Боюсь, я мало чем могу помочь мисс Хиллард, однако с удовольствием встречусь с вами, и, надеюсь, вы не откажетесь быть моей гостьей ровно в полдень за ланчем. Попросите любого из клерков проводить вас в мою комнату отдыха, а затем я позволю себе пригласить вас позавтракать со мной там, где мы спокойно сможем поговорить. Прошу вас быть пунктуальной, ибо я весьма ограничен во времени и завишу от расписания судебных заседаний.
С уважением,
ваш Эдисон Карсуэлл
Шарлотта сложила письмо вдвое и положила в сумочку. Она догадалась захватить с собой карманные часики, подарок отца, которыми пользовалась в тех случаях, когда знала, что поблизости не будет часов, а опаздывать нельзя.
Когда до полудня осталось пять минут, она остановила одного из клерков, который проводил ее в комнаты судьи. Ровно в двенадцать появился он сам, очень собранный и подтянутый, но чрезвычайно бледный. При виде Шарлотты судья сразу изменился в лице; черты его стали жестче, подбородок тверже, губы сжались в тонкую линию.
Это неприятно удивило Шарлотту. Возможно, ее письмо чем-то насторожило судью и он решил, что она намерена шантажировать его. Если Уильям Уимс проделывал с ним такое, можно ли винить судью за его опасения, подумала она.
— Добрый день, миссис Питт, — ровным голосом поздоровался он. — Благодарю за точность. Могу я пригласить вас на завтрак? Рядом за углом есть очень неплохая харчевня, славящаяся мясными блюдами, где никто не помешает нашей беседе, да и обслужат нас очень быстро. — Он не предложил Шарлотте руку.
— Благодарю, это все, что нам нужно, — согласилась она.
Тем не менее его подозрения задели ее, хотя она сама только что их оправдывала. Поэтому Шарлотта, тоже высоко вскинув голову, старалась не отставать от него ни на шаг.
Харчевня оказалась, как предупредил судья, шумным, полным людей заведением; почти все столики были заняты мужчинами в темных строгих сюртуках. Официанты сновали между столами с полными подносами, ловко и быстро ставя на столы заказанные блюда и кружки с элем. Когда Шарлотта и Карсуэлл сели за столик, судья сам сделал заказ на двоих, даже не пытаясь быть с ней по-светски вежливым. У Шарлотты не было времени оглядеться вокруг, хотя это могло бы быть интересным. Ей не доводилось бывать в таких местах. Вскоре она поняла, что соседние столики были заняты адвокатами и их клиентами. Все они о чем-то оживленно говорили, низко склонившись над столом.
— Вы упомянули мисс Хиллард, — сказал судья холодно. — И еще сказали, что подружились с ней. Я знаю, какие недобрые сплетни распускают о ней, но я не хотел бы беседовать с вами об этом. Мне искренне жаль, что такое случилось. — В глазах его была боль, но на этот раз он не избегал ее взгляда. — Но я действительно не знаю, как этому помочь. Я уверен, что и вы будете согласны с тем, что простое опровержение ничего уже не исправит.
Шарлотте было жаль его, и она не испытывала к нему неприязни. Еще больше ей было жаль Регину Карсуэлл, эта женщина ей по-настоящему нравилась. Шарлотта искренне сочувствовала ее трем дочерям. Создавшаяся ситуация угрожала их надеждам на столь желанный удачный брак. Однако ее не могла не беспокоить в равной мере судьба Фанни, которая, отвергнутая всеми, должна страдать ни за что.
Шарлотта решительно взяла себя в руки и отважилась на самый решительный шаг.
— Я и не ожидаю, мистер Карсуэлл, что опровержение клеветы будет для вас легким делом. — Она чуть улыбнулась. — Тем более что правда больно заденет вашу жену и дочерей, а также погубит репутацию мисс Хиллард в обществе, что, как я знаю, не самое главное для нее. Круг людей, слышавший эту сплетню, пока не так велик, а со временем Фанни обретет новых друзей и знакомых…
Она сделала глубокий вдох и продолжала:
— Как это ни ужасно, но это все же лучше, чем абсолютная правда. — Она увидела, как побледнел Карсуэлл, но он все так же, не отрываясь, продолжал смотреть ей в лицо. Холодный блеск в его глазах подтверждал: он все еще подозревает ее в том, что она встретилась с ним для того, чтобы потребовать у него денег. Шарлотта почти физически ощущала презрение, которое, подобно неким флюидам, достигало ее через этот стол с белоснежной скатертью и столовыми приборами.
Карсуэлл молчал. Шарлотта хотела продолжить беседу, но официант принес заказ и стал расставлять блюда на столе.
Судья мрачно поблагодарил его.
— Я подозреваю, миссис Питт, что вы к чему-то клоните; не проще ли перейти прямо к делу?
Шарлотта почувствовала, что сейчас не на шутку рассердится.
— Я знаю, что Фанни ваша дочь, мистер Карсуэлл. Я не требую от вас, чтобы вы объявили об этом всему миру. Это погубит вас, вашу нынешнюю жену и ваших других дочерей. Фанни ни за что не захотела бы этого сделать. И вы прекрасно знаете, иначе она не убежала бы, обиженная и оскорбленная, отказавшись что-либо объяснять в свою защиту, даже Герберту Фитцгерберту.
Судья окаменело уставился на нее застывшим взглядом. За соседним столиком молодой человек размахивал каким-то документом с красной сургучной печатью и длинными лентами. Мимо пробежал официант с кружками эля на подносе.
— Чего вы хотите, миссис Питт? — наконец процедил сквозь стиснутые зубы Карсуэлл.
— Я хочу, чтобы вы подумали, как рассказать мистеру Фитцгерберту правду, — спокойно ответила Шарлотта. — Он любит Фанни и готов жениться на ней, несмотря на скандал, но она не поверит даже ему и не станет оправдываться. Я считаю несправедливым, если он будет всегда думать о ней как о падшей женщине; со временем его любовь будет отравлена горечью, и между ними возникнут недоверие и подозрительность. Он отказался от возможности баллотироваться в парламент, ибо по-настоящему любит Фанни. Он дорожит этой любовью. Но я боюсь, что сама она никогда не скажет ему правды, оберегая вас, и никогда не выйдет за него замуж, пока он, не зная правды, продолжает считать ее вашей любовницей.
Она подняла свой бокал за ножку, но, передумав, снова поставила на стол.
— Ее брат тоже заслуживает того, чтобы ему сказали правду. Почему Фанни должна страдать от того, что родной брат презирает ее? Она окажется в полной изоляции, ее будут считать безнравственной самые близкие и дорогие ей люди — и все это только для того, чтобы защитить вас и вашу новую семью. Вы можете жить счастливо и спокойно, зная это, мистер Карсуэлл?
Лицо судьи залила краска; в глазах, глядевших на Шарлотту, застыло страдание. Мгновение назад он мучительно обдумывал самое страшное для себя решение, сейчас же перед ним был поставлен вопрос о меньшей жертве.
— Какова ваша цель, миссис Питт? Почему это вас так интересует? Вы совсем мало знаете Фанни. Мне трудно поверить, что вами руководят лишь чувства.
— Я знаю, о чем вы думаете, мистер Карсуэлл, и, учитывая ваши дела с Уимсом, понимаю ваше недоверие.
Шарлотта увидела, как побледнело его лицо и на нем появилось выражение недоумения. Затем медленно, но верно его осенила догадка:
— Миссис Питт? Может ли это быть, что вы?..
В его непроизнесенных словах сконцентрировалась вся колоссальная социальная разница между сестрой Эмили Рэдли, блистающей на приемах, балах, в опере, и миссис Питт, женой инспектора полиции, разыскивающего убийцу ростовщика в трущобах Кларкенуэлла.
Шарлотта удержалась от резких и беспощадных слов в свою защиту, уже готовых было сорваться с ее языка. С холодным достоинством она решила, что далее не позволит ему подозревать ее в такой гнусности, как шантаж.
— Да, я миссис Питт, жена инспектора Питта, — охотно призналась она. — И я искренне озабочена тем, что произошло с Фанни. Кого-то же должна тронуть ее судьба? Если она не трогает вас.
Судья снова покраснел.
— Это несправедливо, миссис Питт! Вы должны понимать, как это отразится на моей нынешней семье, если все станет известно… Они так же не виноваты в этом, как и Фанни. У меня четыре дочери и сын. Вы хотите погубить их, чтобы помочь Фанни? — Голос его немного дрожал, и Шарлотта с внезапной жалостью поняла, как невыносимо трудно ему беседовать о сокровенном, личном с не только незнакомым, но и крайне неприятным ему человеком.
— Это полностью моя ошибка, — промолвил он, опустив глаза в тарелку. — Никто из них не притронулся к еде. — Я женился на матери Фанни, когда мне было двадцать, а ей — семнадцать. Нам казалось, что это любовь. Она была очень красивой, полной жизни хохотушкой… — На мгновение его суровое лицо просветлело. — Как Фанни сейчас. — Он вздохнул. — Мы были счастливы четыре года, потом родилась Фанни, затем Джеймс. Когда он был еще младенцем, Люси внезапно изменилась ко всему. И к тому же еще влюбилась в учителя танцев. А я был слишком погружен в свою работу. Я был молодым, подающим надежды адвокатом, берущимся за все дела, которые мог получить. Но денег все равно не хватало, чтобы жить прилично. Ко всему прочему, я был тщеславен.
Шарлотта механически взяла с тарелки кусочек мяса и, положив его в рот, стала жевать. Все ее внимание было поглощено рассказом судьи.
— Я слишком часто оставлял ее одну, признаюсь. К тому же мне не удалось достичь в обществе должного положения, и я не имел достаточно денег, чтобы дать ей все, что она хотела. — Он поежился, как от холода. — Она бросила меня и ушла к учителю танцев, забрав с собой детей.
Шарлотта застыла от удивления. Ей был известен закон, карающий нерадивых жен, и закон о детях.
— Почему же вы не настояли, чтобы детей оставили вам? — удивленно спросила она. — Даже если не хотели, чтобы жена вернулась?
Карсуэлл снова покраснел.
— Я много думал над этим. Жена сбежала с учителем танцев. Как мог я в этом признаться? Мне было тяжело расставаться с детьми, но что я мог им дать? Няньку, которая сидела бы с ними, пока я был на работе? Жена любила их и была хорошей матерью.
— А учитель танцев?
— Это длилось недолго. — В голосе судьи и в его глазах была печаль. — Через два года он умер от тифа, что, пожалуй, лучше, чем если бы он ее бросил. Она осталась жить в его доме на Кенсингтон-роуд. Теперь это ее дом. — Судья опять покраснел — видимо, ему самому стало стыдно за все, что он рассказывал. — Конечно, мне надо было развестись с ней, но я боялся скандала. Поскольку я юрист, все сразу же стало бы известно моим коллегам, и я просто не вынес бы, если бы они принялись жалеть меня, как неудачника. Я не мог никого пригласить в гости, да и двое маленьких детей не позволили бы жене принимать приглашения. Кроме того, мы просто никогда не смогли бы ответить тем же. Поскольку никто не знал, что я женат, я ничего о себе не рассказывал.
— А ее родители? — не удержалась Шарлотта.
— Люси — сирота. Ее опекун, престарелый дядя, прекратил всякое общение с нею, когда она вышла замуж. Он считал, что поиски женихов не входят в его обязанности опекуна.
— Вы не захотели вернуть ее? А ваших детей?
— Ни я, ни Люси не испытывали желания жить под одной крышей. А с моей стороны было бы жестоко отобрать у нее детей. Тогда я был одинок, жены у меня не было, никто не мог бы заботиться о детях, и, как уже было сказано, я не хотел, чтобы кто-то знал о моем неудачном браке. — Карсуэлл поднял на нее страдальческий взгляд, в котором Шарлотта уже не увидела неприязни и недоверия. — В это время я встретил Регину. Я полюбил ее так, как никогда не любил Люси. Я делал все, чтобы Регина не узнала о моем браке. Ее родители не благоволили ко мне. Было очень трудно убедить их, что я способен обеспечить их дочери достойную жизнь… — Карсуэлл умолк, глядя на Шарлотту.
Это была некрасивая история, и он мучительно сознавал это, но Шарлотта вполне понимала, как это могло случиться. Рассказанная в течение нескольких минут, она была лишена того шока, чувства унижения и одиночества, которые некогда испытывал Карсуэлл. Молодой человек с комплексом неполноценности, опасающийся насмешек, каждый вечер безумно усталый, возвращается в дом, где совсем недавно его встречали жена и дети, а теперь он видит перед собой лишь лица вежливой, но не испытывающей к нему сочувствия прислуги. Наконец он заставляет себя забыть обо всем, выбросить все из памяти и сердца, а когда судьба дарит ему счастье в виде Регины, хватается за это и, невзирая на цену, платит сполна. Но сейчас, двадцать три года спустя, цена неожиданно поднялась так высоко, что платить приходится не только ему, но и Фанни — или же Регине и ее детям от второго брака.
— Вы платили Уимсу? — неожиданно, без предупреждения спросила Шарлотта.
Лицо судьи обмякло и выражало лишь полное недоумение.
— Нет. Бог мне свидетель и судья, я никогда не знал этого человека.
— Однако же вы освободили от суда Горацио Осмара? Вы закрыли дело, даже не допросив свидетельницу Бьюлу Джайлс?
— Это не имеет никакого отношения к Фанни и моему первому браку или же к Уимсу и убийству.
— Да, не имеет, — согласилась Шарлотта и хотела было добавить, что это имеет прямое отношение к «Узкому кругу», но предупреждающие слова Питта о зловещем могуществе этой секретной организации, как набат прозвучавшие в памяти, заставили ее прикусить язык. — Нет, — снова повторила она. — Я так не думаю, но должна все же спросить вас, как вы намерены поступить с Фанни и Гербертом Фитцгербертом.
— А что вы собираетесь делать, миссис Питт?
— Ничего. Я уже сделала все, что могла. Теперь решение за вами.
— Фитцгерберт может предать меня ради Фанни и ради себя тоже.
— Возможно, но тогда он навсегда потеряет Фанни и ее любовь. Он достаточно умен, чтобы понимать это.
— Я должен подумать.
— Пожалуйста, поторопитесь. Как только Фанни откажет Фитцгерберту, он поверит в клевету и больше не попросит ее руки.
— Вы оказываете на меня давление, миссис Питт.
Шарлотта впервые улыбнулась.
— Да. Я понимаю, что это очень трудно сделать. Я уверена, что миссис Карсуэлл, я имею в виду Регину, будет очень трудно согласиться, что ее брак является незаконным. — Она видела, как Карсуэлл болезненно поморщился, но продолжал внимательно слушать. — Но, думаю, для нее не столь болезненной новостью окажется то, что у вас роман с девушкой примерно тех же лет, что и Фанни. Встав перед необходимостью выбирать между одинаково ужасными ситуациями, хотелось бы заступиться за правду, прежде чем ложь ужалит слишком сильно и будет слишком больно.
— Вы в это верите? Как бы вы себя чувствовали, миссис Питт, если бы узнали, что ваш муж вовсе не ваш муж, а ваши горячо любимые дети — незаконнорожденные?
— Мне трудно представить, мистер Карсуэлл, каким страшным ударом это было бы для меня. Я была бы взбешена, растеряна, чувствовала бы себя покинутой и преданной. Но, мне кажется, я бы легче смирилась с этим, чем с мыслью, что мой муж любит кого-то и близок, скажем, с девушкой не старше моей дочери.
Судья печально улыбнулся.
— Весьма воодушевляющий пример для благочестивого среднего класса и, я бы добавил, низшего. Если говорить о втором варианте, то, что касается светской леди, она, скорее всего, способна воспринять его как часть образа жизни, и если ей не напоминать об этом, не говорить вслух и не ставить ее этим в неловкое положение, она едва ли станет придавать такое значение шалостям мужа. Более того, леди утонченного воспитания и изысканных вкусов будет даже рада, что ее муж удовлетворяет свои низменные желания где-то в другом месте и не беспокоит ее, не заставляет рожать детей в большем количестве, чем она того хочет и чем позволяет ее здоровье.
— Судя по тому, что вы сказали, я явно отношу себя к низшим классам, — заявила Шарлотта с легким сарказмом. — Итак, если принять это за некий устойчивый ориентир в обществе, по которому можно судить о его мнении, я не удивлюсь, если миссис Карсуэлл согласится разделить его. И все же решение за вами. — С этими словами Шарлотта склонилась над тарелкой и принялась есть почти остывшую отбивную, отпив немного действительно очень хорошего вина.
— Я поговорю с Фитцгербертом, — наконец сказал судья, когда они уже готовились уходить. — И с Джейм-сом тоже.
— Благодарю вас, — сказала Шарлотта так спокойно, будто попросила его передать ей солонку. Но в душе она все же испытывала радость, совсем небольшую, но легкую и светлую.
В дни, последовавшие за приемом в парке дома Рэдли, когда Фитцгерберт слишком откровенно дал понять, что не собирается жениться на Оделии Морден, и, отказавшись от помощи лорда Энстиса, фактически бросил ему вызов, Джек Рэдли медленно и мучительно стал осознавать, во что это обойдется его сопернику.
Никто не сказал ни слова. Никаких комментариев не последовало. Джек не слышал также, чтобы лорд Энстис хотя бы обмолвился словом о Герберте, а ведь Рэдли и Энстис встречались уже несколько раз на светских раутах. Однако в том, что вокруг имени Фитцгерберта ходят разные слухи, Джек впервые убедился сам, когда в клубе случайно услышал разговор двух мало знакомых ему людей. Обсуждая Фитцгерберта, они сокрушенно качали головами по поводу того, что в клубе, членом которого состоял один из говоривших, Герберт при голосовании получил одни черные шары и был исключен из его членов.
— Силы небесные! Герберт Фитцгерберт? Невероятно. — Белесые брови говорившего высоко взлетели от изумления. — За что? Всегда считал его приличным человеком, одним из нас, и все такое прочее.
— Я тоже так думал, — согласился его друг. — Но я сам это слышал.
— Ты уверен, что речь шла о Фитцгерберте?
— Конечно, о нем. Ты принимаешь меня за идиота, что ли, Альберт?
— За что же его? Не из-за того ли, что девица Морден расторгла помолвку? Мне плевать на это, за такое не исключают из клуба. Господи, если они начнут это делать, в клубах станет пусто.
— Нет, конечно, не из-за этого. Тут что-то другое. Я точно не знаю, но ходят всякие слухи. Это все, что я знаю. Но скажу тебе: если так проголосовали в Уайт-клубе, то теперь проголосуют и во всех других приличных местах.
— Ты так считаешь? Но в чем он провинился?
— Это уже не имеет значения для бедняги. Можно уже не расспрашивать почему, а делать то, что делают другие. Неплохой был парень, всегда приветлив, к тому же не жаден…
— Может, это из-за девицы Хиллард, как ты считаешь?
— Не будь ослом. Кому дело до того, что ты встречаешься с девицей с подмоченной репутацией? Если ты не оскорбляешь жену и не навязываешь любовницу своей семье…
— Перестань. Почему этого не знает принц Уэльский?
— Что? А, ты о миссис Лангтри… Ну, то, что делают Мальборо, не можешь делать ты. Нечего брать с них пример. Тебе это все равно не сойдет с рук. Все, что я слышал, так это то, что Фитцгерберт пофлиртовал немного с этой девицей. Не вижу в этом большого греха. Нет, тут что-то другое, но что — ума не приложу.
Джек не знал, что это дело рук Энстиса, но подозрения пугали его. Он вспомнил гнев в его глазах, жесткую складку сжатых губ. Приятное умное лицо лорда внезапно перестало выражать что-либо, кроме жестокости.
До Джека потом доходили и другие слухи; он замечал, как менялись лица, когда произносилось имя Фитцгерберта.
— Странное отношение к тому, кого все так хорошо знают, — сказал он Эмили и Шарлотте, когда однажды в полдень они сидели в саду у последней — супруги Рэдли зашли ненадолго, чтобы рассказать о некоторых изменениях в своих планах. Джек усмехнулся с несвойственным ему сарказмом. — Мне кажется, что всю эту публику по ее реакции на данную ситуацию можно разделить на две категории: на тех, кем я восхищаюсь, и на тех, за кого мне стыдно. Крайне огорчительно вдруг убедиться, как много людей готовы осуждать ближнего, даже не зная, в чем он провинился; более того, виновен ли он вообще!
— Ты не должен удивляться этому, дорогой, — с печальной гримаской сказала Эмили. — На общество мгновенно действуют две силы: личное влияние и мода. Человек, пользующийся влиянием, проголосовал против Фитца черными шарами, и Фитц более не в моде. Каждый, или почти каждый, изо всех сил карабкается вверх, чтобы стать хоть чуточку да повыше. А поскольку никто не знает, куда карабкается, то он, естественно, следует за влиятельными и авторитетными людьми.
Шарлотта бросила на сестру взгляд, чтобы убедиться, действительно ли та произнесла это с горечью, но увидела лукавые смешинки в глазах Эмили и поняла, что это просто разумная оценка действительности, без всякой попытки жаловаться на обстоятельства.
— Что вы намерены делать? — спросила Шарлотта, глядя на Джека.
— Скажу лорду Энстису, что буду добиваться избрания, но не собираюсь вступать в общество, куда он меня приглашал, — неожиданно серьезно произнес Джек.
Пристально взглянув на него, Шарлотта поняла, что он как никогда серьезен и даже напуган. Она догадалась: Джек уверен, что за всем тем, что случилось с Фитцем, стоит Энстис. Они все знали, что его огромная власть и авторитет держатся отнюдь не на деньгах, актах благотворительности, щедрых советах и покровительстве, а на его огромном влиянии, могущем как вознести человека, так и сломать его, если Энстису это заблагорассудится. Он был другом, без которого трудно обойтись, и врагом, которого следовало опасаться.
— Ему это не понравится, — тихо заметила Шарлотта, почувствовав огромное облегчение. Любая угроза служебной или общественной неудачи, которую мог причинить Энстис, не шла в сравнение с тем страхом, в котором держал своих членов «Узкий круг», как он калечил их души, отнимал право на совесть, искажая понятие лояльности, своей секретностью лишая свободы выбора, порождая у человека чувство неопределенности своего положения в обществе, внушая недоверие ко всему и в конце концов грозя полным одиночеством.
— Я знаю, — согласился Джек. — Та ли это организация, о которой говорил Томас, или нет, но на всякий случай я предпочел держаться от всех подальше.
— Ты по-прежнему будешь баллотироваться?
— Конечно. Но в качестве независимого кандидата, если такова плата за непослушание. — Рэдли невесело улыбнулся. Возможно, он уже понял, что именно такую цену ему придется заплатить, ибо без протекции Энстиса и ему подобных у него будет не больше шансов, чем у Герберта.
Шарлотта с сожалением подумала, как много полезного он мог бы сделать, — и все же она гордилась тем, что Джек принял такое нелегкое решение. Взглянув на Эмили, она увидела гордость в ее взгляде и искреннюю радость, которая дороже тщеславия.
— Я рада, — тихо сказала Шарлотта. — Трудно угодить всем, но главное знать, чье одобрение нам всего дороже.
