Книга: Невероятные расследования Шерлока Холмса
Назад: Вонда Н. Макинтайр Полевые теоремы
Дальше: Мэри Робинетт Коваль Трагедия на голландском лайнере «Фрисланд»

Даррел Швейцер
Тень смерти

Даррел Швейцер — автор романов «The Shattered Goddess» и «The Mask of the Sorcerer», а также многочисленных рассказов, вошедших в сборники «Transients», «Nightscapes», «Refugees from an Imaginary Country» и «Necromancies and Netherworlds». Его последние книги — «The Fantastic Horizon», «Ghosts of Past and Future» и «Living with the Dead». Швейцер также известен как редактор и критик. Последние несколько лет он являлся одним из редакторов журнала «Weird Tales» и в настоящее время редактирует антологии «The Secret History of Vampires», «Cthulhu’s Reign» и антологию городского фэнтези про оборотней.
У любого из нас бывают дни, когда окружающий мир кажется невыносимым, хочется запереться у себя в комнате и не выходить. Мысль о том, что слой дерева и штукатурки толщиной в фут способен защитить от проблем — иллюзия, но иллюзия утешительная, и она находит отклик. На идее безопасной комнаты во враждебной вселенной основаны полные драматизма сюжеты ряда авторов. Например, «Музыка Эриха Цанна» Г. Ф. Лавкрафта повествует о скрипаче, играющем неземные мелодии, чтобы не позволить враждебным сущностям вторгнуться в его жилище. В «Деталях» Чайны Мьевиля рассказывается о женщине, оштукатурившей и покрасившей в белый цвет стены своей квартиры, чтобы не осталось никаких линий, поскольку они складывались в навязчивый образ чудовища. Персонажи фильма «Пульс» вынуждены отгораживаться красным скотчем от злых духов.
В человеке, не желающем выходить из замкнутого пространства, есть нечто интригующее, как и в предположении, что зло можно удержать на безопасном расстоянии простыми средствами вроде музыки или клейкой ленты. Наш следующий рассказ представляет собой жуткую вариацию на данную тему.
Оглядываясь на прошлое, я порой удивляюсь, что Ватсон вообще решил поведать эту историю мне — девятнадцатилетнему студенту американского колледжа, приехавшему погостить на рождественские каникулы к родственникам в Англию. Я случайно оказался в доме, когда старый доктор зашел к нам. Он был другом отца задолго до моего рождения и поддерживал близкие отношения с несколькими моими тетушками. И конечно, Джон Ватсон мгновенно завоевывал внимание любой аудитории.
Почему он рассказал об этом мне одному? Почему не тетушкам? Возможно, потому, что я в его жизни оказался человеком случайным, наше знакомство не могло иметь никаких последствий, да к тому же вскоре я должен был вернуться в далекую школу. Чем-то Ватсон напоминал раба из сказки, который не смог умолчать о том, что у царя Мидаса ослиные уши. Ему хотелось снять это со своей груди, как говорят у нас в Америке. И дело не в том, что надо кого-то убедить или открыть миру правду, а просто слишком тяжело держать тайну в себе. Несчастному рабу, опасавшемуся за свою жизнь, в конце концов пришлось вырыть на болоте яму, сунуть туда голову и прошептать запретные слова. Впрочем, это не спасло, так как все сказанное им разнес по камышам ветер.
Для доктора Ватсона подходящего болота не нашлось. Эту роль предстояло сыграть мне.
Старому джентльмену в то время было около восьмидесяти. Мне он вспоминается крепким, не слишком тучным, почти лысым и с густыми белыми усами. Он часто курил у погасшего камина, когда все остальные давно спали, и, казалось, вспоминал свою жизнь, полную чудесных приключений.
В тот вечер я тоже долго не ложился. После безуспешных попыток почитать отправился в кухню за чаем. Случилось так, что путь мой лежал через гостиную. Сидевший перед камином доктор Ватсон слегка шевельнулся.
— О, простите, доктор. Я не знал, что вы еще здесь.
Он указал на пустое кресло напротив, и я молча присел, благоговея перед этим великим человеком. Нервозно сглатывая, сидел минут пять и глядел в пол, подняв голову лишь единожды, когда затрещало горевшее в камине полено и взлетели искры. Было тихо, лишь на улице время от времени проезжали автомобили.
Трубка догорела, и доктор Ватсон убрал ее, после чего сложил на коленях покрытые старческими пятнами руки, откашлялся и наклонился вперед.
Он полностью завладел моим вниманием, сердце почти перестало биться. Я понял: сейчас прозвучит рассказ.
— Наверняка тебе известно, что некоторые дела Шерлока Холмса остались нераскрытыми и потому не были описаны.
— Да-да, доктор, — утратив всякое самообладание, пробормотал я. — Вы о них иногда упоминали. Вроде той истории человека с зонтиком…
Он поднял руку, останавливая меня.
— Я не об этом, мой мальчик. Не то чтобы у меня просто не нашлось времени описать некоторые дела и я вставлял намеки на них в качестве напоминаний самому себе. Однако были и другие, не ставшие достоянием гласности из-за прямого запрета Холмса. Например…
По крайней мере, я не стал говорить глупостей вроде: «Тогда почему вы об этом рассказываете?» Нет, мне хватило ума сидеть, не шевелясь, и молча слушать.
— Это случилось зимой, — начал Ватсон, — в тысяча девятисотом году, если не ошибаюсь, через несколько дней после Рождества. Точно сказать не могу — у меня нет при себе записок. К тому же этот случай в них не попал. Но вне всякого сомнения, тот зимний день был ясен и свеж. Выпал снег, однако праздник не чувствовался. Напротив, казалось, что город охвачен глубоким покоем, словно он отдыхает и приводит себя в порядок перед возвращением к обычной жизни.
Холмс заметил, что, вопреки всякой логике, частота преступлений порой зависит от календаря.
— Возможно, это суеверия, — задумчиво возразил я. — И безумцы действительно подчиняются фазам луны.
— В трясине суеверий может скрываться множество важных фактов, Ватсон, — сказал он. — Если бы науке хватало терпения все их откопать…
Разговаривая на ходу, мы подошли к углу Бейкер-стрит и Мэрилебон-роуд, обсуждая какое-то дело, — жаль, что у меня нет при себе записок! — когда наше общение прервала симпатичная и хорошо одетая молодая женщина, подбежавшая и схватившая Холмса за руку.
— Мистер Шерлок Холмс? Ведь вы Шерлок Холмс, да?
Мой друг мягко высвободился.
— Он самый, мисс…
— О! Слава богу! Мой отец говорит, что больше никто не может его спасти!
К моему удивлению и немалому раздражению, Холмс зашагал быстрее, оставив несчастную девушку позади, словно обычную нищенку. В приватной обстановке я часто говорил, что порой ему не хватает вежливости, но сейчас мог лишь в растерянности идти следом. Тем временем незнакомка, которой, судя по всему, не было еще и двадцати, задыхаясь, поведала нам бессвязную историю о таинственном проклятии, о грозящей опасности и о чем-то еще совершенно непонятном.
У дверей дома 221-б Холмс резко повернулся к ней:
— А теперь, мисс… боюсь, не расслышал вашего имени?
— Тэрстон. Меня зовут Эбигейл Тэрстон.
— Вы не родственница сэра Хамфри Тэрстона, знаменитого исследователя Юго-Восточной Азии?
— Он мой отец, как я уже вам говорила…
— Сомневаюсь, что вы многое мне рассказали!
Холмс повернулся, собираясь войти в дом. На лице мисс Тэрстон отразилась вполне ожидаемая смесь разочарования, горя и даже — в чем я не стал бы ее винить — гнева.
— Холмс! — сказал я. — Прошу вас!
— А теперь, мисс Эбигейл Тэрстон, поскольку этим утром у меня все равно нет никаких дел, буду рад пригласить вас к себе.
Пока мы с гостьей поднимались по лестнице, мой друг сказал:
— Прошу простить мои грубые манеры, но от них есть польза.
Когда я предложил девушке кресло и позвонил в колокольчик, чтобы миссис Хадсон принесла чаю, Холмс продолжил:
— Моя главная цель заключалась в том, чтобы привести вас в чувство, мисс Тэрстон. Бессвязное повествование подобно несущемуся в пропасть ручью: он, даже если красив, создает лишь ненужный шум. Теперь первоначальное волнение прошло, и вы, возможно, сумеете спокойно и кратко объяснить, какой помощи ждете от меня. Прошу не упустить ни одного факта, сколь бы тривиальным он вам ни казался. Опишите все события в хронологическом порядке, вплоть до любой мелочи, способной пролить свет на вашу историю.
Глубоко вздохнув, она уже более ровным голосом начала:
— Я действительно дочь путешественника сэра Хамфри Тэрстона. Возможно, вам известно о его экспедициях в джунгли Индокитая, где он нашел давно забытые города. Книги отца предназначены для ограниченного круга ученых, но о нем вышло множество статей в популярных журналах…
— Достаточно сказать, что я наслышан и о вашем отце, и о его достойном восхищения вкладе в науку. Продолжайте, прошу вас.
— Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой, мистер Холмс, а папа проводил столько времени за границей, что стал мне почти чужим. Я воспитывалась у родственников под наблюдением нескольких гувернанток. Все это время отец казался мне скорее ангелом-хранителем, чем родителем, — неким доброжелателем, который всегда заботился о моем благополучии, но при этом оставался невидимым. Конечно, он присылал письма и подарки, однако не принимал никакого участия в моей реальной жизни. Всякий раз по его приезде домой нас приходилось снова знакомить: таковы особенности взросления ребенка между шестью и двенадцатью годами. Я сильно менялась, а он всегда был отважным, таинственным и неизбежно загорелым. Проведя в джунглях и пустынях долгие годы, ненадолго возвращался в Лондон, чтобы отдохнуть, написать отчеты и прочитать несколько лекций, и снова отправлялся на поиски неизведанного. Так продолжалось много лет. В прошлом месяце, в очередной раз вернувшись после трехлетнего отсутствия, отец обнаружил, что его девочка стала женщиной. На этот раз он пообещал остаться и подождать, пока я выйду замуж и создам собственную семью…
— Тогда для вас это счастливый случай, — улыбнулся Холмс, но уголки его рта дрогнули, выдавая нетерпение; улыбка тут же исчезла. — Но, как я догадываюсь, все обернулось не слишком удачно. Что ж, прошу ближе к делу. Почему вы с утра пораньше выскочили на мороз и устремились на Бейкер-стрит, расставшись с домашним уютом и обществом бывалого путешественника?
Она молчала, тревожно глядя на меня, словно ища поддержки. Я ободряюще кивнул.
— Первые несколько дней его присутствия действительно были счастливыми, мистер Холмс, но внезапно на него словно опустилась тень. В течение недели с лишним он казался рассеянным и задумчивым, а пять дней назад заперся у себя в кабинете. И отказывается выходить! Он боится, смертельно боится!
— Чего же? Прошу, объясните.
— Мне неизвестна причина его страхов, я вижу только следствие. Он явно испытывает ужас перед собственным отражением, поэтому не смотрится в зеркало, даже бреется с закрытыми глазами, на ощупь.
— Очень странно, — сказал я.
— Подобная фобия, — сказал Холмс, — скорее по части доктора Ватсона, чем по моей.
— О нет, сэр! Мой отец полностью здоров, я в этом уверена. Как и в том, что он не говорит мне всего, возможно пытаясь защитить от чего-то ужасного. Ибо только настоящий кошмар заставит смелого искателя приключений сидеть взаперти с заряженным слоновьим ружьем на коленях!
Наклонившись к ней, я мягко заговорил, как и подобает врачу:
— Уверен, мисс Тэрстон, у вашего отца есть серьезный повод вести себя именно так. Главная его цель — защитить вас.
— Да, — сказал Холмс. — Я в этом не сомневаюсь.
— Он сам сказал: «Позови Шерлока Холмса, девочка, или я не доживу до конца недели». Поэтому я здесь. Пожалуйста, мистер Холмс, пойдите и встретьтесь с ним, немедленно!
Холмс вскочил на ноги.
— Ватсон! С нашей стороны было глупостью даже снять шляпу и пальто. Идемте! — Взяв нашу гостью за руку, он помог ей подняться. — Как я уже говорил, мисс Тэрстон, нынче утром у меня нет никаких других дел.

 

Поездка в самый фешенебельный район западного Лондона, до резиденции Тэрстона, не заняла много времени. Мы ехали молча, девушка сидела между мной и Холмсом, глубоко ушедшим в свои мысли. Сама того не сознавая, мисс Тэрстон взяла меня за руку, ища поддержки, и я сжал ее кисть в ответ — крепко, но бережно.
Загадка оказалась весьма интригующей. Что, если не внезапный приступ некой фобии, могло вызвать парализующий страх при виде собственного отражения у такого отважного человека, как сэр Хамфри Тэрстон?
Когда мы уже подъезжали к дому, девушка вдруг попыталась встать в еще двигавшемся кебе.
— Отец!
Она показала вперед. Я едва успел разглядеть у перекрестка высокого мускулистого человека в коричневом пальто, цилиндре, перчатках и при трости с серебряным набалдашником. Он повернулся на крик, и я увидел лицо с седой бородой, темными глазами и высоким лбом. Затем он быстрым шагом, почти бегом, скрылся в переулке.
Холмс заколотил по крыше кеба, веля кучеру остановиться, и мы втроем выбрались наружу. Я остался с мисс Тэрстон, Холмс же бросился в погоню, но вернулся через несколько секунд, тяжело дыша, — он потерял след сэра Хамфри.
— Не знаю, как это объяснить, — сказала мисс Тэрстон. — Возможно, проблемы моего отца, будь то фобия или еще что-то, разрешились, и я зря отняла у вас время.
Холмс кивнул мне.
— Душевные расстройства — не моя специальность, — сказал я. — Но, судя по последним медицинским статьям и разговорам моих коллег, вряд ли серьезная галлюцинация могла пройти так быстро. Непонятно…
— Действительно непонятно, — согласился Холмс. — Сперва человек ведет себя так, будто оказался перед лицом смертельной опасности, затем как ни в чем не бывало выходит на прогулку, но бежит прочь при виде своей любимой дочери и исчезает — должен заметить, с потрясающей быстротой и ловкостью.
— Что нам теперь делать, мистер Холмс?
— Если бы вы позволили осмотреть его комнату… Возможно, он оставил какую-то улику.
— Да-да, мне следовало об этом подумать. Умоляю, простите меня…
— Не беспокойтесь, мисс Тэрстон. Просто ведите.
Она отперла дверь. В большом красивом доме не было видно слуг. Я помог ей снять пальто и повесил его в ближайший шкаф. Когда мы поднимались по парадной лестнице, девушка объяснила, что ее отец совершил еще один странный поступок — отпустил всю прислугу. До тех пор, полагала она, пока не пройдет кризис.
— Боюсь, он действительно болен, мистер Холмс.
У меня уже возникли аналогичные опасения, когда сверху прогремел голос:
— Эбигейл! Это ты?
Мисс Тэрстон посмотрела на Холмса, потом на меня. В ее глазах читалось такое замешательство и страх, что я встревожился, как бы она не лишилась чувств, и даже приготовился подхватить бедняжку.
Снова послышался тот же голос — откуда-то слева и сверху:
— Эбигейл! Если это ты, девочка, отзовись! А если подлец Хокинс, то у меня в руках ружье и я готов стрелять!
— Сэр Хамфри, — крикнул в ответ Холмс, — это Шерлок Холмс и его коллега доктор Ватсон. Нас впустила ваша дочь, которая здесь, с нами.
— Эбигейл?
— Да, папа, это я. Я привела их, как ты просил.
На верхней площадке раздались тяжелые шаги, щелкнул замок и отворилась дверь.
— Слава богу…
Сэр Хамфри впустил Холмса, мисс Тэрстон и меня в свой кабинет. К моему удивлению, я увидел того же человека, что и несколькими минутами ранее на улице. Его атлетическое телосложение, широкие плечи, бородатое лицо, высокий лоб и темные глаза запоминаются мгновенно. Но вместо уличной одежды на нем были халат и шлепанцы. Поперек кресла, где он, судя по всему, сидел несколько мгновений назад, лежало ружье для охоты на слонов. На столе по правую руку бутылка и бокал бренди, а рядом блокнот, перо и открытая чернильница.
— Слава богу, вы пришли, мистер Холмс, — сказал он. — Наверняка дочь рассказала вам о моих тревогах и мнимом безумии. Если кто-то в целом мире и может убедить меня, что я не сумасшедший, то это вы. Уверен, вам под силу обнаружить дьявольские орудия, вынудившие меня увидеть то, чего быть не может.
Мы все сели. Тэрстон предложил Холмсу и мне бренди. Холмс жестом отказался, а я из вежливости взял бокал, но сделал всего один глоток.
Сэр Хамфри уже собирался заговорить, когда Холмс прервал его:
— Сперва вопрос: вы сегодня утром выходили из дома?
Тэрстон удивленно посмотрел на него.
— Однозначно нет. Я не покидаю эту комнату уже пять дней… — Он замолчал, словно не зная, как продолжить.
Теперь пришла очередь Холмса удивляться, но только я, хорошо его знавший, смог ощутить едва заметную перемену в поведении и выражении лица. Остальным он наверняка, как и прежде, казался спокойным и сосредоточенным.
Молчание длилось пару минут. Теперь, когда появилась возможность оглядеться, комната предстала именно такой, как я ожидал. Беспорядочное собрание сувениров и книг, большой бронзовый Будда на подставке из тикового дерева, демонического вида азиатские маски по стенам среди цитат и фотографий в рамках. На почетном месте позади письменного стола — портрет красивой женщины, похожей на Эбигейл Тэрстон, но чуть старше на вид. Я решил, что это ее мать.
— Продолжайте, сэр Хамфри, — сказал Холмс, — и расскажите нам, что происходило в эти пять дней, проведенных вами в комнате.
— Вероятно, вы решили, что имеете дело с сумасшедшим. Я и сам так думаю каждый раз, когда не могу убедить себя в том, что стал жертвой некоего дьявольского фокуса. Клянусь, я не представляю себе, как это делается!
— Что делается, сэр Хамфри?
— Мистер Холмс, вы поймете, что я имею в виду, если скажу, что видел тень моей смерти?
Эбигейл Торстон вскрикнула и прикрыла рот ладонью.
Холмс оставался невозмутим.
— Согласно суевериям многих народов мира, человек может встретить собственный призрак. По-немецки это называется «доппельгангер» и переводится как «двойник». Такое привидение считается зловещим предзнаменованием, а его прикосновение означает скорую смерть. К вам оно не прикасалось, сэр Хамфри?
Лицо Тэрстона побагровело.
— Если вы насмехаетесь, мистер Холмс, то я обманулся в своем доверии к вам!
— Это не насмешка. И я не занимаюсь призраками. Мой опыт основан на фактах. Так что вынужден согласиться с вашим выводом, даже не ознакомившись с обстоятельствами дела, — вы стали жертвой некоего обмана. Но сперва опишите то, что, по вашему мнению, вы видели.
— Себя, мистер Холмс. Моя дочь наверняка упоминала о моем внезапном отвращении к зеркалам.
— Разве не все мы видим себя в зеркале?
— Оказывается, видеть можно по-разному. Пять дней назад, утром, я стоял перед зеркалом и брился, когда вдруг в нем появилось второе изображение, словно из-за плеча выглядывал мой двойник. Я мгновенно обернулся, сжимая в руке бритву, и мне показалось, что я смотрю еще в одно зеркало. Лицо моей точной копии искажала злобная гримаса — подобную ненависть трудно представить, мистер Холмс. Губы двойника шевельнулись, и стало ясно, что сейчас прозвучит смертный приговор. Замахнувшись, я в отчаянии рубанул его бритвой и почувствовал, что лезвие рассекло воздух. Призрак исчез, как лопнувший мыльный пузырь.
— И он не причинил вам никакого вреда, — сказал Холмс. — Не более чем мыльный пузырь или игра света и тени.
— О нет, мистер Холмс! Это была не картинка из волшебного фонаря, а настоящее, полностью трехмерное изображение. И оно было столь же реально, как реальны вы с доктором Ватсоном.
— Вы видели двойника не один раз?
— Трижды, мистер Холмс, пока мне не хватило ума убрать из комнаты все зеркала и отражающие поверхности. Именно так возникает призрак — у меня нет в этом никаких сомнений.
— А у меня нет сомнений, сэр Хамфри, что вы знаете намного больше, чем рассказали. И пока не сообщите мне все известные факты, я не смогу быть вам полезен, как бы о том ни просила ваша дочь. Например, кто такой «подлец Хокинс», за которого вы сперва приняли нас?
Вновь налив себе бренди, Тэрстон сделал большой глоток и откинулся на спинку кресла.
— Да, вы правы, мистер Холмс. Я должен рассказать вам и доктору Ватсону обо всем. — Он повернулся к дочери. — Дорогая, возможно, тебе не стоит слушать наш разговор.
— Папа, я уже вполне взрослая.
— Это не слишком приятная история…

 

— Моя молодость была бурной, — начал сэр Хамфри. — В двадцать один год я отнюдь не являлся образцом научной респектабельности, скорее был обычным преступником. Меня уволили из индийской армии при крайне позорных обстоятельствах: избежать трибунала удалось лишь потому, что сочувствовавший офицер дал мне возможность дезертировать, сменить имя и исчезнуть. Преступление состояло в разграблении местного храма, а сочувствие офицера было оплачено частью добычи.
Вот так, с новым именем, я отправился бродяжничать по Востоку. У меня не было средств, чтобы вернуться в Англию, к тому же не хотелось предстать перед друзьями и родней опозоренным неудачником. Изредка я отправлял письма, полные замысловатых, нарочито туманных историй о приключениях на тайной службе у короны.
За время странствий я освоил несколько языков и глубоко познал греховность мира: не раз оказывался в дурных компаниях, часто бывал не в ладах с законом. На золотых приисках Австралии у меня случилась ссора с одним человеком, закончившаяся его смертью. Пришлось снова исчезнуть. В Шанхае я стал помощником богатого мандарина, чью голову, после того как китайским властям стало известно о его истинной деятельности, замочили в рассоле.
Но самые черные дни наступили в Рангуне, где я познакомился с Уэнделлом Хокинсом. Это был настоящий злодей, мистер Холмс, даже по сравнению с той компанией, в которой мы познакомились. Убийца, вор, пират, и наверняка не только. Рослый и могучий, с огромной черной бородой, он порой в шутку хвастался — хотя, думаю, сам не вполне в это верил, — что в него переселилась душа Эдварда Тича, знаменитого пирата, известного под прозвищем Черная Борода.
Несмотря на мое безрассудство, инстинкт подсказывал, что от такого человека, как от кобры, надо держаться подальше. Но у него имелась вещь, приводившая меня в благоговейный трепет, — идол шести дюймов в высоту в виде чудовищной собаки с крыльями летучей мыши, вырезанный из прекрасного молочно-зеленого нефрита в стиле, похожем на китайский. Его глаза были сделаны из чистейших сапфиров.
Мистер Холмс, в то время я был лишь неотесанным грабителем. Мой жизненный путь прояснялся, но еще предстояло научиться хорошим манерам. Впрочем, уже тогда давало себя знать мое ненасытное желание постичь величайшие тайны Востока. Да, я мечтал о богатстве, однако еще больше хотел вернуться в Англию знаменитым, как Бёртон, Ливингстон или Спик, принеся свет европейской науки в самые темные и недоступные уголки земного шара.
Что это за идол, я узнал еще до того, как мне о нем рассказал Уэнделл Хокинс. Это артефакт народа чан-цзо, населявшего в Центральной Азии плато Ленг — неисследованный край к северо-востоку от Тибета, где теоретически граничат Китайская и Российская империи. На самом деле там не ступала нога цивилизованного человека, несмотря на выдумки мадам Блаватской. Само название «чан-цзо» часто неправильно переводят как «пожиратели трупов», поэтому оккультисты в страхе перешептываются о чудовищных ритуалах «трупоедского культа Ленга». В действительности некрофагия — не главный ужас Ленга. Чан-цзо — это «извергатели душ»… Но я забегаю далеко вперед.
У Хокинса был не только идол, но и карта, приобретенная, как он туманно намекал, ценой нескольких жизней и написанная на малопонятном бирманском диалекте. Перевести ее мог только я, иначе бы меня не посвятили в план охоты за сокровищами. Мы должны были отправиться в Ленг вооруженными до зубов, убить туземцев, вставших на нашем пути, и вернуться в цивилизованный мир богатыми людьми. Я успокаивал совесть доводами, что получу знаний не меньше, чем богатств, и благодаря моим усилиям находка обретет научную ценность.
Хокинс и десять его товарищей собрали деньги на покупку парового катера, который по желанию нашего предводителя получил имя «Месть королевы Анны». Обеспечив себя достаточным количеством оружия и припасов, мы ночью тайком двинулись вверх по Иравади, а затем отправились вглубь материка, за пределы досягаемости колониальных властей. Якорь мы бросили в Путао возле китайской границы, после чего продолжили путь по суше.
Нас повсюду преследовал злой рок. Припасы портились или бесследно исчезали. Все страдали от лихорадки. Проводники-туземцы, которых нам удавалось нанять или подчинить силой, вели по ложному следу, а потом убегали. Никто, кроме меня, не мог читать проклятую карту, но она оставалась непонятной, даже если удавалось разобрать слова. Бóльшую часть времени я шел наугад, пытаясь найти дорогу по звездам.
Много раз мне казалось, что никто не вернется живым. Первым умер сумасшедший американец по фамилии Джонс, постоянно носивший с собой кнут и похвалявшийся, будто он археолог. Мы нашли его тело в палатке — распухшее в полтора раза, с лицом, объеденным пиявками длиной в фут.
Один за другим гибли остальные: в результате несчастных случаев, от болезней и отравлений. Южноафриканец Гутцман ночью получил дротик в шею. Голландец Ван Эйзен попытался сбежать с остатками еды и чистой воды, и Хокинс застрелил его в спину, потом убил возмутившегося малайца, а заодно и матроса-индийца — из принципа. Еще одному англичанину, Ганну, перерезали горло, чтобы не кормить лишнего едока.
Благодаря своим способностям я не сомневался, что нужен Хокинсу живым. В конце концов нас осталось двое — оборванные и исхудавшие, мы продолжали брести в юдоли безвременья, боли и страха, подобно живым мертвецам.
Но вот мы вышли из джунглей и поднялись на продуваемое всеми ветрами плоскогорье. Казалось, путешествию не будет конца. Я уже не имел ни малейшего понятия о том, куда мы идем, лишь раз за разом делал вид, что сверяюсь с картой, чтобы Хокинс меня не убил. Каждую ночь мне снилось черное неприступное плато Ленг, его руины и рукотворные пещеры — возможно, древнее самого человечества, как и проклятия чан-цзо.
Не знаю, что снилось Хокинсу. Его речь становилась все менее связной, не считая моментов, когда он угрожал мне смертью, если я откажусь от нашей цели. Вскоре стало очевидно, что он тронулся умом и мне грозит то же самое, если не удастся избавиться от его общества.
Я тоже ворочал мозгами с трудом, но все-таки придумал простой выход из положения. Упав на землю, я отказывался вставать, как ни вопил Хокинс, как ни грозился вышибить мне мозги выстрелом из пистолета. Я сказал, что умираю и пуля станет избавлением. Однако давать мне избавление он не собирался. Вместо этого вынудил перевести все названия, что стояли на карте. Писать было нечем, кроме шипа колючего растения и собственной крови, но я все сделал. Удовлетворенно рассмеявшись, Хокинс сунул карту в карман, забрал последние припасы и предоставил меня моей судьбе на бескрайней голой равнине.
Так мы расстались. Преднамеренно исказив направление, я надеялся, что Хокинс в конце концов придет в гости к самому дьяволу. Он же, естественно, предполагал, что я через пару дней стану добычей стервятников.
Но он просчитался. Обезумевший от лихорадки и голода, одержимый жуткими видениями, я бродил много дней или даже недель, пока Бог не смилостивился и не вывел меня на лагерь кочевников. К белому человеку они отнеслись гуманно — отвезли на верблюде в китайскую провинцию Синьцзян, где передали торговцу, а тот, в свою очередь, — миссионеру.
Это было спасение во всех смыслах. Я женился на дочери миссионера, матери Эбигейл, и в основном благодаря влиянию ее семьи впоследствии нашел себе место в куда более респектабельной англо-французской экспедиции в Ангкор, что стало началом моей научной карьеры. Тайны Востока по-прежнему не давали мне покоя, но жажда знаний теперь вела в нужном направлении, и в конце концов я приобрел добрую славу.

 

Сэр Хамфри замолчал. Слышалось лишь медленное тиканье больших часов в другой комнате. Эбигейл Тэрстон, побледнев от ужаса, едва дышала. Холмс сидел неподвижно, подперев подбородок рукой и уставившись в пространство.
Я заговорил первым.
— Сэр Хамфри, наверняка это не вся история. Не понимаю, какое отношение ваша злополучная экспедиция и судьба мерзавца Хокинса имеют к тому, что происходит здесь и сейчас.
— Черт побери! — взорвался Тэрстон. — Они имеют самое непосредственное отношение к той ситуации, в которой я оказался, и, вполне возможно, к моей неизбежной судьбе. Но… вы правы. Это не вся история. Много лет я странствовал по миру, читал лекции, писал книги… Сама королева посвятила меня в рыцари. Когда прошлое стало казаться дурным сном, я решил, что мне больше нечего опасаться. Не тут-то было! Вот уже две недели я получаю послания от проклятого Хокинса!
— Послания? — переспросил Холмс. — О чем вы?
— Вон там, на столе.
Холмс открыл резную лакированную шкатулку, извлек стопку бумаг, быстро их просмотрел и передал мне.
— Что скажете, доктор Ватсон?
— Мне не прочитать. Это восточная рисовая бумага. Судя по почерку, автор пребывает в состоянии серьезного умственного расстройства, возможно, под воздействием алкоголя. Обратите внимание на многочисленные царапины и кляксы. Больше ничего сказать не могу.
— Это архаичная — можно сказать, выродившаяся — разновидность бирманского языка, такой письменностью вместо шифра пользовались преступники на Дальнем Востоке, — сказал сэр Хамфри. — В наши дни, возможно, никто, кроме меня, не способен это прочитать, поскольку Уэнделла Хокинса нет в живых, если верить его словам.
— Он мертв? — переспросил Холмс. — Если так, то с вашими проблемами покончено.
— Нет, мистер Холмс, проблемы остались, хотя все эти письма написаны спустя немалое время после смерти Хокинса. Похоже, он все-таки добрался до плато Ленг, являвшееся мне в видениях. Там жрецы чан-цзо, которых язык не поворачивается назвать людьми, подвергли его неописуемым пыткам, содрали кожу с лица, вырвали сердце — а потом вернули к жизни. Сейчас этим чудовищным ходячим мертвецом движет и воля хозяев, и собственное желание отомстить мне, ставшему причиной его бесконечных мучений. Он знает все тайны жрецов чан-цзо и может вызывать тени смерти.
— Он рассказывает обо всем этом в своих письмах? — спросил я.
— Даже больше, доктор Ватсон. И если это правда, мне нет спасения. Одна надежда — что вы с мистером Холмсом сумеете доказать: я стал жертвой иллюзии, некоего трюка, проделанного злодеем, который, вне всякого сомнения, принадлежит к миру смертных. Если это удастся, у меня найдутся средства, чтобы достойно вознаградить вас за услугу.
— Мои услуги оплачиваются по фиксированной ставке, — сказал Холмс, — но давайте не будем сейчас забивать голову финансовыми вопросами. Я действительно намерен ухватить за воротник вашего Хокинса и сорвать покров мистики с его фокусов, по сравнению с которыми трюки английских медиумов покажутся детской забавой.
— Мистер Холмс, я до конца дней буду перед вами в долгу.
— Понаблюдаем и дождемся момента, когда Хокинсу придется раскрыть карты. Но сперва, думаю, доктору Ватсону следует сопроводить мисс Эбигейл в более безопасное место — моя квартира до завершения этого дела мне все равно не понадобится.
Дочь Тэрстона попыталась возражать, но Холмс повернулся к ней и сказал:
— Вы вели себя как героиня, но сейчас лучше покинуть поле боя. Вы пойдете с доктором Ватсоном.
— Как скажете, мистер Холмс.
— А мне нужно осмотреть дом внутри и снаружи, выяснить, каким образом в него сможет проникнуть враг.
Тэрстон положил на колени ружье и начал протирать ствол тряпицей.
— Я уже выдержал пять дней, думаю, за запертой дверью протяну и дольше. Ваш план просто великолепен, мистер Холмс.
Мы оставили сэра Хамфри одного. Пока спускались следом за мисс Тэрстон по лестнице, Шерлок спросил меня:
— Что скажете, Ватсон?
— Уникальный случай. Вполне достойный ваших талантов.
— А что насчет сэра Хамфри?
— Полагаю, он вполне в здравом рассудке, но на его суеверных страхах играет убийца Хокинс, который, похоже, совсем выжил из ума.
— Сумасшедший он или нет, в ближайшее время наверняка явится собственной персоной — из плоти и крови, и тогда его можно будет обезвредить самым обычным способом.
— И все-таки кое-что не сходится. Кого или что мы видели перед домом? Ведь сэр Хамфри из комнаты не выходил.
— Самозванца, возможно, обученного актера, действующего заодно с Хокинсом. Согласен, еще не все части головоломки легли на место. Но имейте терпение. Мои методы вам знакомы.
— Я так рада, что вы и доктор Ватсон готовы помочь отцу, — тихо сказала мисс Тэрстон, когда мы спустились вниз. — Вас послало само небо.
— Пожалуй, причина моего появления здесь не столь возвышенная, — снисходительно улыбнулся Холмс, — но мы сделаем все, что в наших силах.
Увы, мы мало что успели сделать. Пока я помогал мисс Тэрстон надеть пальто, она повернулась и, случайно подняв глаза, закричала.
— Господи! — воскликнул я.
Наверху лестницы стоял человек, похожий на сэра Хамфри, но в уличной одежде, пальто и цилиндре, которые мы видели ранее. Он никак не мог пройти мимо нас.
— Эй вы! Ни с места!
Холмс бросился в погоню, перепрыгивая через три ступеньки.
Незнакомец двигался молниеносно и при этом так тихо, что я слышал лишь стук ботинок Холмса по деревянной лестнице. Затем донесся вопль из кабинета. Сэр Хамфри кричал что-то на чужом языке, и в его голосе звучал неподдельный ужас. Крик оборвался, сменившись булькающим хрипом; раздался выстрел из слоновьего ружья.
Оставив мисс Тэрстон, я бросился следом за Холмсом. Когда добрался до двери кабинета, выбитой изнутри, словно пушечным ядром, мой друг уже находился в комнате. Мгновение спустя он выскочил обратно — бледный, с диким взглядом — и увидел идущую к нам мисс Эбигейл Тэрстон.
— Ради всего святого, Ватсон! Не пускайте ее!
— Отец! — закричала она. — Дайте мне войти!
Я крепко держал девушку.
— Ватсон! Не позволяйте ей войти, что бы ни случилось! Это… слишком ужасно.
Думаю, то был единственный раз, когда я видел Шерлока потрясенным едва ли не до потери дара речи.
Я заставил мисс Тэрстон спуститься обратно, несмотря на ее протесты и сопротивление, и продержал внизу до прибытия полиции, которую вызвали соседи, услышавшие крики и выстрел. После того как девушку увезли в полицейском фургоне, мне удалось наконец осмотреть тело сэра Хамфри Тэрстона. Он, как я и опасался, был убит.
Его, так и не покинувшего кресла, кто-то изуродовал почти до неузнаваемости. Горло было перерезано от уха до уха, чего вполне хватило для умерщвления, при этом с лица почти полностью содрано мясо. На обнаженную лобную кость нанесли ряды таинственных символов, похожих на те, что я видел в письмах. Макушку разбили каким-то тупым орудием, и, к моему ужасу, исчезла бóльшая часть мозга.
Хуже всего выглядела последняя деталь преступления, нарочито издевательская, — на коленях мертвеца лежало дымящееся ружье, в полированной поверхности ствола отражался нефритовый идол с изумрудными глазами — стилизованная фигурка собаки с крыльями летучей мыши.
— Да, Холмс, — сказал я, — это и впрямь слишком ужасно.

 

Доктор Ватсон прервал свой рассказ, а я, девятнадцатилетний студент американского колледжа, все таращился на него с раскрытым ртом, все пытался отбросить сомнения в душевном здоровье славного старика. Мысль о его помешательстве едва не довела меня до слез.
Возможно, я так и сидел бы дурак дураком, не в силах вымолвить ни слова, если бы Ватсон не продолжил:
— Об этом деле я ничего не мог написать — так приказал Холмс, угрожая, что в противном случае дружбе придет конец. У нас просто ничего не вышло.
— В каком смысле?
— В самом прямом. Все закончилось слишком быстро, и это был полный провал. Исход дела отдали на откуп, как язвительно заметил Холмс, «официальному воображению», которое, естественно, пришло к выводу, что убийство — дело рук сумасшедшего или сумасшедших, возможно, приверженцев какого-то зловещего восточного культа вроде знаменитых душителей-тугов. Но даже полиция не смогла найти объяснения сильному запаху падали, продержавшемуся в кабинете исследователя еще долго после того, как убрали тело. Словно туда вторглось нечто давно умершее, сделало свое черное дело и скрылось так же необъяснимо, как появилось.
На прессу оказывалось чудовищное давление, чтобы подробные репортажи о случившемся не просочились в печать. Думаю, распоряжения поступали с самого высшего уровня. По иронии судьбы в некрологе сэра Хамфри причиной его ухода из жизни названа азиатская лихорадка. Я сам подписал свидетельство о смерти.
Мои собственные выводы не сулили ничего хорошего. Тайна осталась нераскрытой. То, чему мы и мисс Тэрстон стали свидетелями, было не просто загадочно, а невозможно.
— Я отвергаю невозможное, — горячо заявил Холмс. — Такова моя позиция.
— И я, и вы, и девушка видели все собственными глазами.
— Нет, Ватсон! Иррациональному нет места в работе детектива. Мы должны ограничиваться осязаемым и вещественным, основываясь на здравом смысле. Иначе весь труд моей жизни рассыплется в прах. Против сверхъестественного я бессилен, от моих методов нет проку. Но ведь в прошлом они приносили пользу, вы не можете с этим спорить. Так будет и впредь, но нам следует оставаться в определенных границах.

 

И снова я, студент колледжа, лишился дара речи.
— Холмс взял с меня клятву, что я никогда не напишу об этом случае. И я не писал…
Неужели доктор Ватсон нарушил свою клятву, рассказав обо всем мне? Я не осмеливался спросить. Узнал ли он о чем-то таком, что вынуждает его спешить?
— Я просто хотел кому-нибудь рассказать, вот и все. Подумал, что стоит…
Король Мидас. Ослиные уши. Кто поверит завыванию ветра в камышах?
Через неделю после возвращения в Америку я получил телеграмму с известием, что Джон Ватсон скончался от сердечного приступа, мирно сидя в том самом кресле у камина. Спустя еще семь дней пришла посылка от одной из моих тетушек. В прилагавшейся записке та с удивлением сообщала, что посылку попросил отправить доктор.
В ней была фигурка собаки с крыльями летучей мыши.
Назад: Вонда Н. Макинтайр Полевые теоремы
Дальше: Мэри Робинетт Коваль Трагедия на голландском лайнере «Фрисланд»