Впервые Эйхо Халлоран ощутила присутствие женщины в черном во время посещения художественного музея Хайбридж в Кембридже, штат Массачусетс. В тот день Эйхо и ее босс встречались с главным хранителем музея Чарлзом Карвудом. Хайбридж переживал время, как говорят музейные работники, уступления некоторых полотен, по большей части произведений художников XX века, спрос на которые устоялся в переменчивом мире живописи. У Хайбриджа возникли трудности с ВНС, и Карвуд выискивал, кому бы уступить коллекцию репрезентационалистов миллионов за тридцать.

Босс Эйхо, Стефан Конин, директор нью-йоркского аукционного центра «Джильбардс», цветом кожи походил на отварного лосося. Мужчина крупный, он старательно скрывал возраст, а развлекался тем, что на досуге разыгрывал из себя старую клячу. Костюмы от фирмы, не причисленной к клану грандов, он носил с достоинством члена королевской фамилии. Его репрезентационалисты не интересовали, и он предпочел, чтобы Эйхо, диплом которой в Нью-Йоркском университете был посвящен Бокильской школе, правила бал, пока к ним на седьмой этаж, в зал заседаний, благоговейно, одну за одной, доставляли картины на просмотр. В ясный, погожий день из отлично расположенных окон открывалась вся панорама южной части города, в том числе река Чарлза.

У Конина Эйхо работала чуть больше года. За это время отношения между ними стали едва ли не родственными, и они хорошо понимали друг друга. Эйхо деловито сверялась со своим лэптопом, когда речь шла о происхождении картин, в то время как Стефан потягивал шабли и оглядывал каждое полотно с одинаково кислым выражением лица, будто за обедом проглотил шар для боулинга. Мыслями он по большей части уносился далеко, к ипподрому в Бельмонте, к скачкам и ставкам «в тройном», однако чутко улавливал нюансы каждого обращенного на него взгляда Эйхо. Одним словом, они составляли команду.

Карвуд представлял:

— Еще у нас есть изысканный Дэвид Эррера из поместья Оппенгейма, возможно, выдающийся образец кисти Дэвида периода Крутого поворота.

Эйхо улыбалась, пока два служителя музея вкатывали громадное полотно. Сама она пила не шабли, а газировку.

Картина была в стиле Джорджии О'Киф времен Санта-Фе, где формировался талант художницы. Эйхо взглянула на экран лэптопа, нажала несколько клавиш и опять посмотрела на картину. Взгляд ее был долог и внимателен, словно она старалась проследить весь путь до земли Крутого поворота под названием Техас. Минуты через две Стефан вопросительно выгнул кустистую бровь. Карвуд беспокойно заерзал на канапе, не отрывая глаз от Эйхо. С той минуты как Эйхо представили ему, он тоже кое-что успел разглядеть.

Есть красота, от которой останавливается движение машин на улицах, а есть красота, которая чем дальше, тем больше завладевает сердцами людей, тонко чувствующих или просто влюбчивых. Эйхо Халлоран природа наделила как раз такой красотой. Грива роскошных темных волос, крупные округлые глаза… Они темнели отполированными каштанами, и в глубине их словно мерцало золото. Бойкая, будто сказочный джинн, она достойно утвердила в своем нраве доставшееся ей богатство хороших манер и самоуважения, а на мир взирала с таким ищущим применения доброжелательством, что вызывала ревнивое изумление у людей незнакомых.

Когда Эйхо, прочищая горло, откашлялась, Карвуд нервно вздрогнул. Стефан лениво глянул на свою протеже, и на лице его заиграла предвестница понимающей улыбки. Чутье подсказывало — предстоит нечто захватывающее.

— Мисс Халлоран, — подал голос Карвуд, — возможно, вам стоит присмотреться поближе? Свет от окон…

— Свет отличный. — Эйхо удобно откинулась на спинку кресла. Прикрыв глаза, она коснулась лба кончиками двух пальцев над самой переносицей. — Я увидела достаточно. Очень прошу меня извинить, мистер Карвуд, но это не произведение Дэвида Эрреры.

— Э, прелесть моя, — произнес Карвуд с таким придыханием, словно его охватил то ли приступ гнева, то ли просто приступ, — осторожнее подбирайте слова, которые могут сказаться на цене торгов…

— Так я и поступаю. — Эйхо широко раскрыла глаза. — Всегда осторожна. Это подделка. И не первая подделка Эрреры, которую я вижу. Дайте мне пару часов, и я скажу вам, кто из его учеников написал картину и когда.

Карвуд просительно глянул на Стефана, но тот предостерегающе погрозил указательным пальцем:

— Только это будет стоить вам тысячу долларов за время и экспертную оценку мисс Халлоран. Тысячу долларов в час. От себя посоветовал бы вам заплатить. Она отлично разбирается. Что касается лота, который вы нам сегодня представили… — Стефан поднялся и ободряюще кивнул. — Благодарю за то, что остановили свой выбор на «Джильбардс». К сожалению, боюсь, что в осенний сезон наше время невероятно плотно расписано. Почему бы вам не попробовать «Сотбис»?

Для человека своей комплекции Стефан с успехом изображал разгулявшегося циркового медведя, когда они спускались в лифте в вестибюль Хайбриджа.

— Стефан, перестаньте, — с мягким укором произнесла Эйхо.

— Помилуйте, я ведь и в самом деле до безумия счастлив увидеть, как старину Карвуда ткнули носом в дерьмо.

— Вот уж не думала, что он входит в число ваших старых врагов.

— Враг? Я не удостаиваю Чарлза столь высокой чести. Он всего-навсего надутый осел. Если бы о нем судили по уму, он давно бы в трубу вылетел. Так поведайте, кто же сотворил подделку?

— Не уверена. Или Фиммел, или Арцат. В любом случае поддельный Эррера мимо меня не проскочит.

— Уверен, вам здорово помогает ваша фотографическая память. Вам, наверное, следовало на моем месте работать.

— Стефан, перестаньте. — Эйхо нажала на кнопку с цифрой «два».

— Когда-нибудь вы непременно окажетесь на моем месте. Только, предупреждаю, извлекать его придется из моих холодеющих мертвых пальцев.

Эйхо усмехнулась. Лифт остановился на втором этаже.

— Что вы задумали? Мы разве не уходим отсюда?

— Задержимся ненадолго. — Эйхо вышла из кабины и поманила Стефана. — Пойдемте сюда.

— Что? Куда вы меня тащите? Мне до смерти хочется покурить и узнать, как там моя Малютка Марджи прибежала в четвертом заезде.

Эйхо глянула на новые часы, подарок жениха к ее двадцатидвухлетию, и в который раз подумала, что стоят часики куда больше, чем оба они могут позволить себе потратить на подарки.

— Время есть. Хочу взглянуть на Рэнсома, которого они одолжили для своей выставки портретистов двадцатого века.

— Боже праведный! — застонал Стефан, выходя тем не менее вслед за Эйхо. — Мне претит Рэнсом! Бьющая в глаза театральщина. На матросской заднице я видывал живопись и получше.

— В самом деле, Стефан?

— Увы, должен с сожалением признаться, что в не столь недавние времена.

Галерея, где монтировались картины для выставки, временно была закрыта для посещения, но Эйхо со Стефаном выручили бирки-пропуска, дающие доступ в любое помещение Хайбриджа. Эйхо, не обращая внимания на насупленные взгляды взбешенных сотрудников галереи, прямиком направилась к портрету кисти Рэнсома.

Полотно представляло собой изображение сидящей обнаженной блондинки с длинными, как у леди Годивы, волосами. Живопись Рэнсома по стилю можно было отнести к импрессионистской — его холсты словно заливали потоки света. Поза молодой женщины была расслабленно-непринужденной, как у девушки Дега во время перерыва за кулисами, шея повернута так, что часть лица скрыта от зрителя. Стефан изобразил, как обычно, самоубийственное презрение. Но и он не мог оторвать взгляд от картины. Великим художникам свойственно гипнотизировать кистью.

— Полагаю, надо отдать ему должное — у него превосходный глаз на красоту.

— Это изумительно, — тихо произнесла Эйхо.

— Как сказал Делакруа, «никто не пишет вполне неистово». Следует отдать должное Рэнсому и в том, что в своем творчестве он неистов. И я должен выпить рюмку арманьяка, если бар внизу все еще открыт. Эйхо?

— Иду-иду, — отозвалась та, стоя перед живописным полотном. Она молитвенно сложила перед собой руки и вглядывалась в изображение с легкой улыбкой почтительного восхищения.

Стефан, видя, что она так и не тронулась с места, пожал плечами:

— Не смею мешать вашей безрассудной страсти. Давайте-ка встретимся в машине минут, скажем, через двадцать, идет?

— Непременно, — пробормотала Эйхо.

Погруженная в изучение живописной техники Джона Леланда Рэнсома, Эйхо не сразу обратила внимание на легкое покалывание в области шеи — верный признак того, что кто-то очень пристально ее разглядывает.

Обернувшись, она заметила стоявшую шагах в десяти женщину, которая, не обращая внимания на шедевр Рэнсома, не сводила с Эйхо глаз.

Женщина была одета в черное, что, на взгляд Эйхо, в разгар лета выглядело навязчиво и угнетающе. Впрочем, наряд был элегантен и свидетельствовал о хорошем вкусе. Никаких драгоценностей. Возможно, перебор с макияжем, но все равно незнакомка выглядела замечательно. Зрелая, однако возраст Эйхо определить не смогла. Черты лица неподвижные, похожие на маску. Пару раз Эйхо ощутила неловкость от прямоты ее взгляда. Она догадывалась, что к ней станут приставать: после достижения половой зрелости ей приходилось иметь дело с подобными случаями раза по три в неделю.

Однако разглядывание продолжалось, а женщина ничего не говорила. Ну и, само собой, ирландские корни Эйхо дали себя знать и она завела разговор первой.

— Простите, — обратилась Эйхо к женщине. — Мы с вами знакомы? — Причем выговорила это так, что в голосе легко слышалось: «Что бы ты ни замышляла, и думать про то забудь».

В ответ легкий прищур удивления. И лишь спустя еще несколько секунд женщина нарочито перевела взгляд с Эйхо на картину Рэнсома. Бегло осмотрела ее, повернулась и, будто Эйхо не существовала больше на этом свете, пошла, цокая каблучками по полу галереи.

У Эйхо вдруг свело плечи. Она взглянула на тучного музейного охранника, который тоже смотрел вслед женщине в черном.

— Это что за диво?

Охранник пожал плечами.

— На нервы действует. С утра тут толчется. Думаю, она из галереи, что в Нью-Йорке. — Указал на портрет Рэнсома: — Его галереи. Вы ж знаете, как эти художники носятся с тем, куда да как их на выставке поместят.

— Угу. Она вообще не говорит?

— Со мной не заговаривала.

Машина, которую нанял Стефан, поджидала на стоянке такси возле Хайбриджа. Стефан, прислонившись к дверце автомобиля, выискивал в вестнике последние результаты скачек. На багажнике лежал бланк с записью его ставок.

Когда Эйхо подошла, он отложил вестник с кислым выражением лица. Судя по всему, Малютка Марджи добралась до финиша, когда разбор призовых денег завершился.

— Итак, чары наконец-то спали. А я-то уж собирался раскладушку разыскивать, чтобы всю ночь здесь провести.

— Спасибо вам, Стефан, вы очень терпеливы.

Они задержались на тротуаре, наслаждаясь благоухающим теплом. Нью-Йорк, откуда они выехали утром, напоминал кипящий котел.

— Все это пускание пыли в глаза, — произнес Стефан, глядя на отделанный золотом и стеклом фасад здания, построенного по проекту Цезаря Пелли. — В мире искусства Рэнсомы набили руку на манипуляции. А редкость его работ делает их еще желаннее для грифов-торгашей.

— Нет, я считаю, Стефан, что дело тут в редкостном качестве. Курбе, Боннар, Рэнсом — их роднит чувство… назовите его божественной печалью.

— Божественная печаль. Мило сказано. Надо запомнить и стянуть для моей колонки «Новости живописи». Мы где сегодня ужинаем? Вы, Эйхо, разумеется, позаботились о том, чтобы заказать столик?

Эйхо смотрела мимо него на женщину в черном, которая, выйдя из музея, направлялась к такси.

Стефан обернулся:

— Это еще кто или что такое?

— Не знаю. Я ее в галерее увидела. Пялилась на меня.

Жуть одна, подумала Эйхо, до чего похожа на черную королеву, что у нас дома на шахматной доске стоит.

— Судя по отсутствию интереса к вам, вы ее отшили.

Эйхо покачала головой:

— Нет. В общем-то она ни слова не произнесла. Ужин? Ой, Стефан, прошу прощения. Вы ужинаете с Бронуисами в восемь тридцать в «Деталь». А вот мне придется вернуться в Нью-Йорк. Я думала, что сказала вам. Вечером сегодня торжество по случаю помолвки. Сестра Питера.

— Которая сестра? Такое впечатление, что им счету нет.

— Сиобан. Она последняя.

— Это не та, огромная, неуклюжая, жутко крикливая?

— Тсс-с. На самом деле она очень милая.

— Теперь, когда Питер заслужил свой золотой щит, смею ли я предположить, что следующее торжество состоится по поводу вашей помолвки?

— Да. Как только все оправятся от сегодняшней.

Стефан принял глубоко огорченный вид.

— Эйхо, вы хотя бы представление имеете, что сотворит вынашивание ребенка с вашей изумительной фигурой, с вашим лицом?

Эйхо посмотрела на часы и виновато улыбнулась:

— Я едва успеваю на четырехчасовой до Нью-Йорка.

— Тогда в путь.

На всем их коротком пути по Мемориал-драйв и через реку к бостонскому Северному вокзалу Эйхо только тем и была занята, что отвечала на пришедшие по электронной почте сообщения. Она даже не заметила, что такси, в которое села женщина в черном, неотступно следует за ними.

Поезд тихо катил через туннель, выбираясь из города. Эйхо откинулась на спинку уютного мягкого кресла, оторвав взгляд от компьютера, за которым просидела большую часть дня. В глазах все расплывалось, затылок и шея занемели, к тому же болела голова. Она взглянула на свое отражение в оконном стекле, а оно вдруг исчезло, стоило поезду вырваться на яркий солнечный свет. Эйхо несколько раз сжала веки, закрыла лэптоп, отправив матери сообщение, поискала в сумочке успокоительное и проглотила три таблетки, запивая их глотком воды. Потом закрыла глаза и потерла виски.

Когда она вновь открыла глаза, то увидела женщину в черном. Та мрачно взирала на нее, перед тем как открыть дверь в тамбур, а потом пропала из виду, удалившись в клуб-вагон.

Взгляд ничего не значил. Даже то, что они оказались в одном поезде, тоже ничего не значило. И все-таки немалую часть пути до Нью-Йорка Эйхо, пытаясь соснуть, никак не могла выбросить эту женщину из головы.