Джуд Б. поняла — это конец. Пошел шестой день, до жертвоприношения оставалось всего четыре. Пути назад нет.

Дениз ломалась прямо на глазах. Смотрела тупо-невидяще, точно ей врезали по башке, и учительница в начале урока спросила:

— Дениз, может, ты заболела?

Но сперва Дениз словно и не слышала ее. А потом покачала головой и выдавила еле слышно:

— Нет.

Анита в школу вообще не пошла. Пряталась дома. Стало ясно, что она может выдать Джуд. И добраться до нее, чтобы раз и навсегда заткнуть рот предательнице, не было теперь никакой возможности.

И это ученики и последователи Джуд, которым она так доверяла! Не стоит доверять людям, зная, что они в подметки тебе не годятся.

Дениз продолжала умолять:

— Джуд, может, нам лучше все-таки… отпустить Кукурузную Деву? Потому что если она, если она вдруг…

Кукурузная Дева стала табу. Кукурузную Деву ни за что нельзя отпускать. Ну разве только если кто-то займет ее место. А так отпускать нельзя.

— Может, ты хочешь занять место Кукурузной Девы?

— Но, Джуд, никакая она не Кукурузная Дева, она М-мариса Бэн…

Джуд охватил праведный гнев. Бац-бац, ладонью наотмашь по голове, по щекам, по этой тупой и наглой физиономии…

Обычно у пятнистых гиен рождаются близнецы. Но один близнец всегда сильнее второго и тут же начинает нападать на брата, пытается порвать ему глотку. И другого выхода у него просто нет, потому как тот, второй, тоже будет стараться прикончить его. Выбора нет…

Обычно Джуд Б. и ее «ученики» занимали столик в самом укромном углу школьного кафетерия, вдали от придирчивых и насмешливых взглядов одноклассников. Там и поедали свои завтраки. И вдруг сегодня вместо святой троицы все увидели только Джуд Б. и Дениз Людвиг и заметили, как Дениз о чем-то слезно умоляет Джуд, даже вроде плачет, непрестанно шмыгая носом и утирая его тыльной стороной ладони, размазывая сопли по лицу. Словом, ведет себя самым непотребным образом для мало-мальски воспитанной девочки. А Джуд бормочет сквозь крепко стиснутые зубы: «Я запрещаю тебе плакать, запрещаю устраивать здесь представление». А Дениз все не унимается, продолжает плакать, бормотать, просить. И тут Джуд охватывает бешенство, и она влепляет Дениз пощечину. И та отшатывается, стул переворачивается и падает, и Дениз выбегает из кафетерия, что-то жалобно лепеча. А затем на глазах у изумленно застывших учеников коварная Джуд Б. тоже выбегает через заднюю дверь. Бежит по дорожке к изгороди, возле которой школьники оставляют свои велосипеды, садится на свой и мчится с бешеной скоростью, словно подстегиваемая собственным негодованием. Проезжает на бешеной скорости расстояние, что отделяет школу от старого дома Трейернов, пулей пролетает по Хайгейт-авеню, и машины едва успевают увернуться, чтоб не сбить эту ослепленную гневом велосипедистку.

И еще все это время Джуд бешено хохочет, ибо не испытывает абсолютно никакого страха. Она подобна ястребу, парящему над горным хребтом. Восходящие потоки воздуха держат его, и он взмахивает крыльями лишь изредка, чтобы парить в небесах и источать смертельную угрозу. Ястреб! Джуд Б. самый настоящий ястреб! Если бы тогда велосипед ее сбили, если бы она погибла на Хайгейт-авеню, Кукурузная Дева так бы и истлела на своем смертном ложе, укутанная в шелка и кружева. Кукурузную Деву долго бы еще не нашли.

«Так лучше. Мы умрем вместе».

Ее не станут допрашивать перед жюри присяжных. Ведь чтобы в чем-то убедить это жюри, приходится нести такую чушь. Нет, ее будет допрашивать только судья.

Судья — аристократ. Джуд Б. — тоже аристократка.

И еще. Ее будут судить как взрослую! Она на этом настоит.

В саду под навесом хранилась старая проржавевшая газонокосилка. С полбака бензина там еще осталось. Можно вылить его в канистру через воронку, если удастся открыть. Джуд попробовала, открыть удалось.

Старинная серебряная зажигалка бабушки с выгравированными на ней инициалами «Д.Л.Т.». Клик-клик, и возник мерцающий и прозрачный язычок голубовато-оранжевого пламени.

Сначала она спалит Кукурузную Деву. Нет! Лучше умереть вместе.

Надо просто и спокойно объяснить ей: «Больно будет только вначале. Всего несколько секунд. Ну а потом… потом будет уже поздно».

При мысли об этом она довольно усмехнулась. Словно дело уже сделано.

Так, теперь осторожно войти в дом через заднюю дверь. Чтобы старуха, сидящая перед телевизором, не услышала.

О, она была так взволнована! Главное — не ошибиться. Она забыла, что уже совершила одну большую ошибку, позволила двум своим «ученицам» уйти, зная, что они слабачки. Ошиблась и до этого, поверив Повелителю Глаз, решив, что ему можно доверять, как родному брату, как близнецу, напрочь позабыв о том, что никак нельзя доверять щенкам-близнецам пятнистой гиены. Что ж, впредь будет умнее!

Она заставила себя написать предсмертную записку. Вообще-то мысленно Джуд уже давно сочиняла такую записку (теперь она была в этом просто уверена!), сочиняла вдумчиво и вдохновенно, прекрасно понимая значимость каждого слова. И еще с самого начала было ясно, кому адресовать ее. Вам, задницы! Кому ж еще.

И она улыбнулась при мысли, как удивятся, прочтя это, задницы.

И эту записку увидят по телевизору, и в Интернете, и во всех газетах, включая «Нью-Йорк таймс». На первой полосе.

Что да почему, спрашиваете вы, и при чем тут ее волосы.

Подчеркиваю, ее волосы. Просто как-то увидела их на солнце…

Как же я возбуждена! Сердце колотится так, слово я проглотила целую пригоршню Э. Даже навесной замок подался с трудом, так дрожали руки. А что, если Дениз уже все рассказала? Надо было прикончить обеих кретинок еще вчера вечером. Тогда был шанс. Но вот я вошла в кладовую и увидела, что Кукурузная Дева слегка изменила позу. С утра, покормив, я оставила ее лежащей на боку. Вот вам и доказательство. Кукурузная Дева хитрит. Притворяется, что слабее, чем есть на самом деле. Едва живая, а все туда же, проклятая предательница.

Джуд оставила дверь в кладовую открытой, чтобы проникал свет. Не станет она возиться с ароматическими свечами, зажигать. Их слишком много, а времени нет. И огонь понадобится теперь совсем для другой цели.

Затаив дыхание, склонилась она над Кукурузной Девой. Осторожно нажала пальцами на синеватые веки, приподняла. Молочные белки. Зрачки сильно сужены. Проснись! Проснись же, пора!

Кукурузная Дева слабо оттолкнула Джуд. Она была напугана и бормотала нечто нечленораздельное. И пахло у нее изо рта просто ужасно, какой-то гнилью. Со времени появления в доме Джуд зубы Кукурузной Деве чистить не разрешали, мыться — тоже. Лишь Джуд и ее «ученицы» имели право обтирать ей тело влажными, смоченными в мыльном растворе губками.

— Знаешь, который теперь час? Время пришло, время поджимает, пора, пора, пора!..

— Пожалуйста, не мучай меня, не надо, пожалуйста, отпусти…

Но здесь Джуд хозяйка положения, это она налагает табу. И вот она схватила Кукурузную Деву за длинные шелковистые волосы, крепко сжав их в кулаке, и затрясла, стала пригибать к похоронным дрогам, бормоча:

— Нет, нет, нет, нет…

Так порой бранят непослушного ребенка.

Ребенка, который есть плоть и кровь твоя, но ты должен его проучить.

Сожжение следует производить быстро, Джуд это понимала. Потому как эта предательница, толстая задница Дениз, наверняка уже проболталась. И жирная поганая задница Анита — тоже. «Ученицы» предали, оказались ее недостойны. Ничего, они еще об этом пожалеют! Она ни за что и никогда их не простит. Как не простит мамашу Кукурузной Девы — за то, что смотрела на нее, как смотрят на какую-то грязь, ничтожную, жалкую букашку. Сама Джуд жалела только об одном: у нее не будет времени и возможности вырезать сердце у Кукурузной Девы, как того требовал ритуал.

— Лежи смирно, кому говорю. Время пришло.

Тут вдруг мелькнула новая мысль. Она еще не успела толком ухватиться за нее, как не успевает человек ухватиться за особенно сладостный сон, сохранить, чтоб он успел окончательно оформиться в сознании.

Джуд втащила канистру с бензином в кладовую и стала щедро его расплескивать вокруг. Это можно расценивать как благословение священником Кукурузной Девы и ее похоронных дрог. Вонища стояла невыносимая — наверное, именно это и заставило Кукурузную Деву очнуться от спячки.

— Нет, нет! Не трогай меня, отпусти! Я хочу к маме!

Джуд даже смех пробрал. Ишь, до чего раздухарилась. Ей даже удалось вырваться от Джуд, но стоять она не могла — до того ослабела. И поползла к дверям на всех четырех, да к тому же голая. Ведь до этого Джуд никогда не оставляла дверь открытой. Кукурузная Дева умудрилась заметить это и теперь отчаянно пыталась спастись. Джуд усмехнулась: ну и зрелище! Голая, в чем мать родила, Кукурузная Дева отчаянно рвется к двери, волосы тащатся по полу, точно грязная спутанная грива животного. А сама-то, кожа да кости! Просто страсть смотреть. Ребра можно пересчитать. Даже коленки толще, чем сама нога. А ляжки не толще, чем два пальца Джуд, сложенные вместе. Одна попка чего стоит! Смешное все же это слово, «попка», всякий раз вызывает улыбку. Давным-давно миловидная кудрявая женщина, что-то напевая себе под нос, втирала в маленькую попку Джуд сладко пахнущий белый порошок, перед тем как надеть на нее подгузники. А уж потом Джуд наряжали в хорошенькое вышитое платьице с танцующими котятами. Или, может, то была ночная рубашка, а вместо подгузников ее просто пеленали?..

Джуд смотрела как завороженная. Еще никогда Кукурузная Дева не выказывала столь открытого неповиновения! И напоминала она сейчас грудного младенца, не умеющего ходить. Вот уж не ожидала Джуд, что у Кукурузной Девы такое огромное желание жить. И тут пришла неожиданная мысль: пусть себе живет и всю жизнь чтит меня. Ведь я оставила на ней свою отметину, она этого никогда не забудет.

Священник, он же жрец, наделен огромной властью. Может даровать жизнь, может и отнять. Итак, решено, она дарит ей жизнь. А теперь надо взобраться на похоронные дроги, вот так. И облить себя бензином. Все кругом облить, заключить в священный замкнутый круг. От противного всепроникающего запаха трепетали ноздри, на глаза навернулись слезы, теперь она почти ничего не видела. Но ей и не надо видеть. Все внутри ее, все, что ей нужно видеть. Больно только первые секунды. А потом… потом будет уже слишком поздно.

Клик-клик-клик, защелкала она зажигалкой скользкими от бензина пальцами, и вот вспыхнул тоненький и светлый язычок пламени.

Смотрите, на что я способна, задницы, самим небось слабо!..