БЕЗ ПИЩИ

Я сидел в кокпите и рассматривал свою карту юго-западной части Тихого океана. Думая о том расстоянии, которое мне предстояло проплыть, я снова и снова взвешивал правильность принятого решения. Над головой все еще летали птицы, и я по-прежнему был уверен, что земля близко, но искать ее в пустынном океане, без пищи, почти без воды, теперь, когда «Язычник» еле двигался, а до следующего архипелага было шестьсот миль, я не мог. Нельзя было терять больше ни одного дня. Длинную цепь островов Фиджи найти легче, чем Самоа. Из двух зол нужно выбирать меньшее.

У меня был превосходный ориентир: звезда Сириус, перемещаясь по небу с востока на запад, пересекала цепь островов как раз посередине. Я намеревался плыть на юг до тех пор, пока Сириус не окажется у меня прямо над головой, а затем на запад, пока не увижу землю.

Ветер, дувший с траверза, поднял легкую зыбь, время от времени вода перекатывалась через палубу. Я укрылся в темной каюте,

Перед вечером я вспомнил о том, что за долгое плавание от Галапагоса подветренный борт яхты оброс каким-то подобием мха. Я бы давно съел его, но боялся расстроить желудок.

Поднявшись на палубу, я внимательно рассмотрел этот мох. Он был зеленого цвета – иногда темного, иногда более светлого, и рос в нескольких местах пучками, похожими на клочья волос и достигавшими дюйма в длину. Сорвав целую пригоршню, я выжал из нее соленую воду, сунул травянистую массу в рот, пожевал и проглотил ее. Вкус у нее был как у травы с солью. Голод не уменьшился, зато настроение стало лучше.

Я вспомнил, что у меня осталось полбаночки бриллиантина, и отнес мох в каюту. Небольшая примесь жидкости и немного воображения – и мох приобрел вкус салата. Но когда я съел этот «салат», голод продолжал все так же преследовать меня и мне нечем было его заглушить.

Кроме водорослей, есть было нечего. Я наскреб еще мха, полил его остатками бриллиантина и проглотил все это месиво. Теперь на яхте не было никакой пищи. Я допил дневную порцию воды, поработал у помпы и лег спать.

Проснулся я от невыносимого голода. Мох без бриллиантина был отвратителен, и все же я глотал его до тех пор, пока не притупилось немного ощущение пустоты в желудке. После этого я терпел до полудня, но затем мне стало невмоготу. Я начал искать хоть что-нибудь, что можно было бы засунуть в рот и пожевать,– это принесло бы мне облегчение.

Оставалась последняя пара ботинок, но когда я попробовал откусить кусок кожи, мне стало дурно от запаха и вкуса краски. Я достал ремень и начйл внимательно его рассматривать. Этот ремень, выделанный из добротной коровьей кожи, я приобрел еще в детстве и не расставался с ним ни в годы учебы в колледже, ни в годы войны: вместе со мной он перенес четыре кораблекрушения. Воспоминания нахлынули на меня, и я положил ремень на место. Оставался бумажник из кожи кенгуру – подарок отца Мэри. На этот раз голод взял верх над воспоминаниями; переложив содержимое в карманы рубашки, я сварил бумажник, постучал им о койку и разрезал его на куски. Этого мне хватило на сутки.

На рассвете следующего дня я сидел на палубе и всматривался в горизонт, ожидая появления первых птиц. Белая морская птичка, взмахивая длинными крыльями, с громким криком появилась неизвестно откуда и начала кружить возле яхты.

Я выстрелил в нее кусочком цемента, просто так, без всякой надежды. Каким-то чудом мой заряд попал в цель. В воздух взвилось несколько белых перьев, а птица, как подбитый самолет, упала в воду в каких-нибудь тридцати футах от яхты.

Отвязав румпель, я резко положил руль на ветер, яхта повернула и направилась к белому комку. Я быстро подхватил птицу.

То, что последовало за этим, до сих пор кажется мне невероятным. От одной мысли о пище я совсем потерял рассудок: когда птица оказалась у меня в руках, я мигом оторвал ей голову и, сунув в рот трепещущий кусок мяса, до капли высосал живительную кровь. Я вел себя как хищник, поймавший добычу, рвал её зубами и ногтями. Высосав всю кровь, я начал жевать тонкую шейку птицы и проглатывал ее вместе с костями. Остановиться я не мог. Я свирепо впивался в птицу зубами, не разбирая что это – перья, мясо или кости. Ни один хрящик не избежал моих зубов, все было перемолото и проглочено.

Лапки и голову я съел целиком, вместе с кожей. Клюв крустел у меня на зубах. Я ощипал самые большие перья и стал жевать пух, вязкий, как шерстяное одеяло. Пустота в желудке ваполнилась, голод был обманут. С искренним огорчением я обнаружил, что от птицы ничего не осталось.

Когда я закончил свое дикое пиршество, лишь несколько перьев на палубе да пух, застрявший у меня в зубах, напоминали о съеденной птице.

Следующие два дня тянулись томительно долго, минуты казались часами. Леса с крючком все время была за кормой, но рыбы по-прежнему обходили его. Водоросли на корпусе яхты быстро исчезали. Несколько раз я стрелял из рогатки по пролетавшим птицам, но руки мои плохо слушались, и кусочки цемента либо не долетали до цели, либо летели мимо.

Однажды утром, выйдя на палубу, я вдруг увидел судно. Сначала мне показалось, что это гребная лодка, но, присмотревшись внимательнее, я разглядел трубу, кончики мачт и реи. Корпус был скрыт за горизонтом, судно шло наперерез моей яхте: это был большой транспорт, красиво скользивший по волнам.

Я уже рисовал себе радужные картины: встречное судно берет яхту на буксир, отводит ее в Самоа, где меня ждет отдых и пища. Там я ставлю новую мачту, меняю паруса, запасаюсь провиантом и плыву дальше, в Сидней.

Судно, видимо, шло в Панаму с островов Фиджи или из Брисбена. Надстройка его смутно вырисовывалась на горизонте, двигалось оно быстро. Хотя до него было не очень далеко, мне не удалось определить ни его водоизмещения, ни национальности. Оно было окрашено в серый защитный цвет. Я ожидал, что вотвот судно изменит курс и повернет ко мне.

Взобравшись на шаткую мачту, я начал подавать фонарем сигналы. Мачта затрещала подо мной, и я соскользнул вниз. Тогда я стал поднимать и спускать стаксель. Все это время я кричал как обезумевший. Я знал, что крики мои никто не услышит, но это меня не останавливало. Корабль, красиво скользя по воде, шел прежним курсом.

Тогда я вспомнил, что огонь служит у моряков сигналом бедствия. Я помчался вниз, бросил в ведро рубашку, плеснул туда примочки, поджег ее оставшимися у меня спичками и вытащил ведро на бак. Корабль пересек мой курс и стал удаляться. Меня не заметили.

Когда я понял это, меня охватило отчаяние. Я прыгал, кричал, размахивал руками, лихорадочно метался по палубе. Побежав на корму, я изменил курс, чтобы не потерять корабль из виду. Широкая серая струя дыма поднималась из ведра футов на двадцать. Вахтенный офицер на судне либо подсчитывал свое жалованье, либо рассказывал рулевому о своих похождениях – ведь только слепой мог не заметить мои сигналы. Я беспомощно глядел вслед кораблю, который превратился в маленькое пятнышко и скоро совсем исчез за горизонтом.

Я продолжал плыть на юго-восток, вместо того чтобы снова взять курс на юг. После полудня я увидел на воде пятна нефти, указывавшие на то, что здесь прошел корабль. Я повернул на восток и, лавируя против ветра, поплыл следом за ним. Оставался один шанс из миллиона, что он остановится или повернет назад. Кроме того, я надеялся, что кок выбросит за борт кухонные отбросы.

Когда стемнело, я лег на левый галс и повел яхту прежним курсом. Я не очень отчаивался: когда потеряешь направление, все равно куда плыть – земля может оказаться всюду. Я знал, что найду ее рано или поздно, нужно было только терпение.

На следующее утро я сделал то, что следовало сделать значительно раньше. На всех парусах с обеих сторон я вывел крупными буквами SOS. Краски у меня не было, и я воспользовался отработанным машинным маслом. То же самое я написал на юте, на крыше рубки и в кокпите на тот случай, если над яхтой пролетит самолет. Пока вокруг виднелись лишь акулы да одинокие птицы, но буквы, хорошо знакомые морякам всего мира, привлекли бы внимание к «Язычнику», если бы поблизости очутилось какое-нибудь судно, а меня бы не было в это время на палубе.

Я медленно осмотрел горизонт, откачал воду из трюма и спустился вниз.

В тот день я чувствовал себя особенно одиноким. Все девять уцелевших книг я давно уже прочитал и хотел было приняться за них во второй раз, но было скучно читать детективный роман, заранее зная, кто убийца.

Вскоре дали себя знать последствия голода. Раньше всего я обратил внимание на запястья – кости их выпирали, как мячики для пинг-понга. Сквозь почти прозрачную кожу проступили вены, руки исхудали, грудь впала, все ребра можно было пересчитать, а на месте живота образовалась глубокая впадина. Бедра мои были воспалены, а под одним коленом появился нарыв.

Колени торчали как костяные бугры, ноги и руки распухли, стали неуклюжими, и я с трудом ковылял по палубе.

К этому времени на корпусе яхты уже не оставалось мха. После тщательных поисков выяснилось, что из съестного на судне сохранились только полпачки чаю и полфлакона примочки.

Каждый раз, становясь к помпе, я клал в рот щепотку чаю. Это немного заглушало голод, примочку я берег на тот случай, если кончится вода.

На другой день после полудня восточный ветер сменился северо-восточным и на океане засвежело. Это заставило меня насторожиться, и я недоверчиво посматривал на небо. Я вытравил шкоты и долго шел фордевинд со скоростью не менее двух узлов. Но вот ветер стал таким сильным, что грозил перевернуть яхту. Было ясно, что надвигается шторм,– уже сейчас налетали его первые порывы.

Я развернул яхту носом к ветру и волнам, закрепил румпель, спустил грот, привязал его к гику и мачте и стал ждать. Яхта спокойно шла под кливером, стакселем и добавочным парусом. Я откачал воду, спустился вниз и, лежа на койке, внимательно следил за тем, как ведет себя «Язычник» перед непогодой.

К вечеру, судя по скрипу снастей и крену яхты, ветер достиг штормовой силы. Но пока «Язычник» мог идти под парусами, он двигался легко и плавно. Каждые два часа я откачивал воду и заодно внимательно следил за океаном.

Я держал на счастье пальцы крестом, чтобы ветер больше не крепчал. Ведь моя потрепанная яхта не перенесла бы новый ураган, будь даже на ее борту смелый и опытный экипаж.

Я с трудом выдерживал нервное и физическое напряжение этих томительных ночных часов. Привязавшись к койке, я настораживался при каждом новом звуке. Вдруг раздался треск – это сломалась маленькая бизань-мачта, я слышал, как она упала за борт. Я поспешил наверх, но когда попробовал выловить ее из воды, понял, как я ослаб. Я сделал десяток бесплодных попыток, но руки совершенно мне не повиновались.

В конце концов, ухватившись за шкоты, я подтянул мачту поближе к борту и привязал двойным узлом к корме. После этого усилия я вконец ослабел. Если бы не боязнь быть смытым за борт, не огражденный поручнями, я уснул бы тут же на палубе.

На четвереньках я с трудом дополз до кокпита. Я знал, что нужно откачивать воду, но не мог заставить себя подойти к помпе.

С трудом спустив ноги в люк, я плюхнулся на шаткую койку. Помню, что я привязался к ней… и погрузился во мрак.

Когда я очнулся, воды в каюте было больше, чем когда-либо со времени первого урагана,– первого, ибо теперь я был уверен, что налетит второй. Я весь вымок, одеяло, заменявшее мне тюфяк, стало сырым, как губка. Каюта была полна шумов, какие может производить лишь вода в закрытом помещении.

Не знаю, долго ли я спал. Было темно. Яхта прыгала и раскачивалась на волнах. Я решил, что ветер сорвал все паруса и огромные волны, перекатываясь через корму, заливают каюту.

Чувство полной обреченности охватило меня, я готов был отказаться от борьбы. Вода то и дело грозила смыть меня с койки, и я знал, что никогда не смогу вычерпать ее. Выйти на палубу и стать к помпе было бы равносильно самоубийству. Оставалось лечь и в страхе ждать конца.

Но в минуты полного отчаяния пропадает даже страх. Прижатая к стенке мышь может броситься и на льва. Налетел ураган или нет, а воду из трюма необходимо откачать, иначе яхта пойдет ко дну. Я выпил несколько глотков драгоценной воды и почувствовал, как в меня вливается бодрость. Хватаясь за комингсы, я вгляделся в ночь, и глазам моим представилось удивительное зрелище.

Вместо свирепого урагана, какие часто бывают в водах Фиджи, с юга дул мягкий тропический ветер в три балла.Однако океан все еще бушевал – этим и объяснялось странное поведение яхты.

Кливер и стаксель были целы, и сломанная бизань-мачта попрежнему тащилась за кормой.

В небе мерцали звезды. Лишь утихающий океан напоминал о прошедшем шторме. Я воспрянул духом и взялся за помпу.

Перемена ветра вынудила меня закрепить румпель на ночь так, чтобы яхта шла на юго-запад. Нужно было поскорее поставить на место бизань-мачту и поднять на ней парус.

Волнение улеглось. Без особого труда я выудил из воды весло, заменявшее мачту, и установил его на прежнем месте. Яхта вновь шла под всеми парусами.

Ветер продолжал дуть с юга, а яхта медленно двигалась на юго-запад. Я не лавировал против ветра, хотя мне следовало взять как можно южнее, чтобы Сириус очутился у меня над головой. Сказывались последствия голода. Я вынужден был предоставить яхте идти на юго-запад. Даже то небольшое усилие, которого требовало лавирование, было бы для меня гибельно. Не все ли равно куда плыть, лишь бы добраться до земли, и я решил: «Буду держать на юго-запад!»

Пять дней я ничего не ел. Пять дней без пищи… А ведь раньше у меня сосало под ложечкой, стоило только не пообедать вовремя. Должно быть, теперь приостановилось отделение желудочного сока, и кошмары уже не мучали меня по ночам.

Но поиски пищи продолжались. Время от времени я стрелял по птицам, но мои силы и рассудок настолько ослабели, что я не попал бы и в стену дома даже в двух шагах. Леса с крючком попрежнему висела за кормой, но Старый Бандит и его друзья презрительно обходили ее. Акулы, которых теперь было уже пять или шесть, обращали на крючок еще меньше внимания. Зато они очень интересовались моим потрепанным суденышком и в особенности моей персоной.

Как и прежде, я ориентировался по звездам и солнцу, держа на юг до тех пор, пока Сириус не оказался у меня прямо над головой. Тогда я повернул на запад и начал поиски земли… любой, какая окажется на моем пути.

В одно прекрасное утро я вышел на палубу и неожиданно увидел остров. Теперь это не было облако. С первого взгляда я убедился, что передо мной земля.

Остров лежал слева по борту. Берег был низкий и длинный. Из кратера вулкана валил темный дым. Очертания берега были расплывчаты, так как небо обложили облака, а порывистый ветер закрыл горизонт туманной дымкой.

Я не сомневался в том, что этот цветущий остров обитаем. Теперь я верил, что спасение близко, но решил не торопиться и действовать обдуманно, помня, что у берегов суда гибнут гораздо чаще, чем в открытом море. В океане судно может дрейфовать, и тогда ему почти ничто не угрожает, а подплывая к незнакомому берегу, обходя подводные рифы или преодолевая полосу прибоя, оно легко может разбиться, унося с собой на дно немало человеческих жизней. Другую опасность таят в себе огромные расстояния, которые потерпевшему приходится преодолевать на суше, часто в дикой, кишащей паразитами местности, прежде чем он найдет помощь и пищу. Кроме того, мучимый голодом и жаждой, моряк не должен набрасываться на еду и воду, иначе он рискует умереть, когда спасение уже близко.

Вот о чем размышлял я, глядя на густую, темную зелень чудесного острова, который скоро будет принадлежать мне. А еще думал я о том, какое счастье, что у меня снова будет еда. Я представлял себе, как окажусь в роще кокосовых пальм, буду сбивать крупные, зеленые орехи и упиваться их сочной мякотью и прохладным молоком. Мне виделись гроздья бананов, свисающие над самой водой, и я мечтал, утолив голод, отдохнуть в их тени. У меня текли слюнки, и голод терзал меня все сильнее. Я переменил курс, лавируя против ветра, и повел яхту прямо к острову.