ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Повстречался он с ней на пастбище Аннабели за коттеджем. Именно там, где, по нашему убеждению, гадюк никак быть не могло — ведь Аннабель так систематически и часто его обходила, а траву ощипывала до высоты ворса на бильярдном столе. Произошло это прямо на глазах у Чарльза, хотя гадюка осталась невидимой. Он цементировал столб калитки, а я подстригала траву на лужайке, и мы оба посматривали на склон, зная, что Сили где-то там.

Потом Чарльз увидел, как он вышел из-за деревьев у верхней границы пастбища, неторопливо спустился по тропинке и вдруг припал к земле, прижал уши, прыгнул… Пчелу увидел, подумал Чарльз, но теперь мы перестали пугаться пчел, — так как Сили еще ни разу ни одной не поймал.

И почти сразу же он услышал кошачий плач. Где Шеба? В доме, ответила я. Сама я плача не услышала за стрекотом газонокосилки. И вдруг Чарльз крикнул:

— Быстрей! Это Сили!

И он уже бежал туда.

Сили попытался пойти ему навстречу, но только беспомощно спотыкался. И все это время мы слышали его мучительный плач. И он все еще плакал на каждом вздохе с жуткой монотонностью, когда Чарльз добежал с ним ко мне у калитки. Лапа у него уже страшно распухла, и из нее сочилась какая-то жидкость. Мы внесли его в дом и положили на стол в тщетной надежде, что все сведется к пчелиному укусу. Сили уже не мог стоять и плакал, плакал, плакал… У меня чуть сердце не остановилось. Я сказала:

— Господи… гадюка!

Каким-то образом мы дозвонились до ветеринара. Везите его сюда немедленно, сказал он. Так будет быстрее, а он пока все приготовит в операционной. Каким-то образом мы вывели машину, уложили Сили в его корзину и уже мчались по шоссе. Мы не промедлили лишней минуты, и оба были в старой рабочей одежде. Я даже рук не вымыла. Они были все в земле.

На полдороге Сили внезапно затих. Он по-прежнему смотрел на меня совсем круглыми глазами, но уже не такими перепуганными.

— Наверное, его все-таки ужалила пчела, — сказала я, — и зря мы впали в такую панику.

Ветеринар со мной не согласился.

— От пчелиного укуса опухоль была бы поменьше, — сказал он, осматривая ногу Сили, распухшую теперь до самого плеча.

А когда я возразила, что, будь это гадюка, Сили бы давно потерял сознание, он сказал, что вовсе не обязательно. По его опыту, сказал он, собаки и кошки менее чувствительны к яду гадюк, чем принято считать. Некоторые действительно умирают вскоре после укуса — если, например, укушена была губа, но при укусе в ногу, как у Сили, очень многие из них поправлялись. Остерегаться следует шока, объяснил он. После укуса прошло полчаса, а коллапс не наступил. Он сделает Сили инъекцию кортизона, и нам останется только надеяться на лучшее. Отвезете его домой и обмывайте, обмывайте, и продолжайте обмывать укушенную ногу такой горячей водой, какую он сможет терпеть. А если наступит коллапс, мы должны сразу же позвонить ему.

Коллапс у Сили не наступил, хотя, когда мы привезли его домой и вынули из корзины, при виде того, во что превратилась его нога, я сама чуть не впала в коллапс. И обмывать ногу он не давал. Очень Больно, заявил он и поспешно спрятался под столом. А потому, не зная, можно ли так, но вспомнив все, что мы читали об укушенных змеями людях, которых следовало держать в полной неподвижности, чтобы змеиный яд поменьше циркулировал по организму, мы махнули на обмывание рукой и уложили его у нас на кровати в его любимом гнездышке из свитеров с грелкой, чтобы ему было тепло.

За много лет до этого Шеба вернулась домой с распухшей лапой, и мы тогда подумали, что ее укусила гадюка, и ветеринар сделал ей антигистаминную инъекцию. Но теперь, объяснил он нам в операционной, таких инъекций они больше не делают — некоторые кошки на них плохо реагируют. И противозмеиной сывороткой они тоже не пользуются — некоторые кошки и ее плохо переносят. Установлено, что лучше всего принимать меры против шока.

Но я сознавала только одно, глядя на Сили, который лежал неподвижно, вытянув перед собой больную ногу, смахивающую на диванный валик, обтянутый черным бархатом, — у Шебы нога никогда так не распухала. Она выглядела огромной, а когда я потрогала его за плечо, он застонал. Либо Шебу укусила не гадюка, либо… Достаточно ли только кортизона?

Оказалось, что достаточно. Наш ветеринар, как всегда, знал, что нужно делать. Нога Сили в какой-то момент стала в четыре раза толще обычного, если не больше. И просто лопнула бы, продолжай она пухнуть, сказала я, в отчаянии глядя на нее. Но коллапса с Сили не произошло. Когда в три ночи мы встали посмотреть, как он, оказалось, что он сидит и поглядывает на нас ясными глазами, а нога начинала приобретать нормальные очертания. Нет, она все еще была распухшей, а лапа вздулась в подобие кулака, но хотя бы перестала смахивать на полицейскую дубинку.

Ко второй половине дня опухоль заметно спала, а вечером он уже ходил, хотя и заметно прихрамывал. А мы все еще не могли оправиться от потрясения, он же чуть не погиб!

— Хватит откладывать, — сказал Чарльз. — Построим наконец эту вольеру.

И мы ее построили. А ради Аннабели обшарили ее пастбище в поисках гадюки, но не нашли никаких ее следов.

— Но почему она-то до сих пор не наступила на гадюку, раз они там ползают? — спросила я.

Потому что от ее шагов земля вибрирует, сказал Чарльз. Гадюка чувствует ее приближение и уползает, но легкая походка Сили ее потревожить не могла. А жидкость, сочившаяся из укуса, была сывороткой, жидкой частью крови, остающейся после свертывания. У Шебы она не сочилась, вспоминали мы. Нет, почти наверное Сили скрестил шпагу с гадюкой.

Ну, мы и воздвигли вольеру. Временную, сказал Чарльз. Постоянной он займется попозже. А сейчас главное — поскорее оградить его от опасностей.

Как и требуется сиаму, она была достаточно обширной — примерно восемь футов на двенадцать, а высотой в пять футов — в лужайку были вкопаны четыре железных столба, а между ними натянута проволочная сетка с дюймовыми ячейками. Постоянную клетку предполагалось, кроме того, накрыть сеткой — но для этого требовались железные перекладины, чтобы она не провисала. Пока у нас не было времени изготовить перекладины, и мы накрыли вольеру одной из сетей, которыми Чарльз защищал сад от птиц. Нервущейся нейлоновой — Чарльз как раз приобрел несколько десятков их на смену мешкам, спасавшим завязи от заморозков. Заморозки, сказал Чарльз, им больше не угрожают, но чертовы птицы могли разом бы на них наброситься.

Да уж! Снегири, синицы, горлицы налетали на сад стаями. Горлицы покушались только на вишневые деревья, но мелкие птахи шныряли повсюду. Таких цветков — спасибо мешкам Чарльза — им еще видеть не доводилось. И надо было срочно развешивать сети — по нескольку на большие деревья. И никаких проволочек, сказал Чарльз, — несколько деревьев уже полностью оголены. Вот почему антигадючья вольера Сили была лишь временной: Чарльз развешивал сети, и у него не оставалось ни одной свободной минуты.

А потому я накрыла вольеру нейлоновой сетью сама, через каждые несколько дюймов привязывая к проволочной сетке, а затем посадила туда Сили для пробы. Он тут же запротестовал. «Беззаконно заперт! Пошлите за полицией! Клаустрофобия!» — взревел он, усевшись как можно прямее у сетки, и продолжал надрываться что есть мочи.

Но выбраться ему не удавалось. Внизу мы закрепили проволочную сетку колышками для палаток, и, как он ее ни исследовал, повытаскивать их не мог. Конечно, не предполагалось, что он будет оставаться там все время. Просто час-другой, когда вокруг могли ползать гадюки или когда погода была такой, что держать его дома не хотелось, но следить за ним мы по той или иной причине не могли.

В тот первый день все сошло хорошо. Думал, его там заперли Навечно, пожаловался он, когда я его выпустила, но это как будто его не особенно встревожило. Все, казалось, было хорошо и на второй день. Сили сидел в своей вольере; Шеба, предпочитавшая настоящее тепло, спала в машине; я, обретя наконец душевное спокойствие, села писать. Да, мне было спокойно, потому что я твердо знала, где он сейчас, но в остальном… Почти час Сили завывал что есть мочи. Однако затем воцарилась безмятежная тишина. «Привыкает мало-помалу!» — подумала я, повернула голову и увидела, что он, торжествуя, сидит на полу возле меня.

Он взобрался по сетке у одного из угловых столбов, где она была натянута туго, и протиснулся под сетью, о чем нам поведал ее завернутый вверх край. А потому я продернула веревку по верху сети через каждую ячейку, словно приметывая ее. И на следующий день поздравила себя, когда увидела, как он тщетно пытается подсунуть под сеть круглую голову, повиснув на сетке, точно обезьяна. Уж теперь ему не выбраться! А через полчаса, оторвавшись от машинки и поглядев в окно, увидела, что он шествует по лужайке. Вылез у Другого Угла, объявил он победоносно, встретившись со мной взглядом. И правда, когда я вышла посмотреть, сеть была сдвинута у другого столба. Ну, во всяком случае, думала я, твердой рукой прошнуровывая и этот запасной выход, он не додумается попытать счастья у задней стенки. Просто не сообразит, что это возможно. В его возрасте такой сметки не бывает. Выяснилось, что бывает. Еще два раза он показывался снаружи, будто маленький черный Гудини, так что я прошнуровала все четыре угла, а вдобавок и от угла к углу.

Теперь он уже не мог выбраться. Впрочем, поскольку установилась теплая погода, мы посадили к нему для компании Шебу, и у него пропало желание вылезать оттуда. У них там лежал коврик, стояла миска с водой, миска с едой и ящик с землей (еще и ящик для удовлетворения потребностей Сили), а мы наконец-то обрели мир. Прохожие, конечно, разглядели вольеру за деревьями и принялись строить гипотезы.

— И кого это они туда посадили? — поинтересовался один.

— Не иначе кроликов завели, — сказал другой.

— Да нет, это чтобы нового не покусали, — объявил третий, видимо слышавший про историю с гадюкой.

Мисс Уэллингтон тоже про нее слышала и теперь гуляла в брюках.

— Из-за змей, — объяснила она почтальону. И хотя не было никаких причин, возбранявших ей носить брюки — их ведь теперь надевали дамы и много старше ее (правда, как правило, не столь пронзительно розовые), — но деревня всегда деревня, а до этих пор мисс Уэллингтон появлялась на людях лишь в длинных твидовых юбках, которые только в разгар лета меняла на длинные и пышные муслиновые, так что брюки эти вызвали некоторую сенсацию.

— Змеюкам лучше поостеречься, не то все передохнут, чуть ее увидят, — предположил Фред Ферри.

— Положила глаз на старину Билла Портера, не иначе, — сказал старик Адамс. (Билл Портер был вдовцом, уже разменявшим девятый десяток.)

— Уж как-нибудь поостерегусь, — сказал Билл Портер в ответ на шуточки, а мисс Уэллингтон тем временем порхала в своих брючках среди своих луговых поганок.

А мы, хотя и благополучно разделались с проблемой, как продержать Сили в гарантированной безопасности час-другой в течение дня, тем не менее должны были бдительно следить за ним, когда выпускали его из вольеры. Нельзя же было все время держать его взаперти. Ему требовалась свобода. И он ее получал, когда я гуляла с ним по лесной тропе, терпеливо сидела поблизости, пока он обследовал живые изгороди, и весело играла с ним в салочки среди кустиков травы.

— Надо бы все-таки приучить его оставаться в саду, — сказал Чарльз, — а не шастать неизвестно где на манер Соломона.

Вот почему лужайку надолго украсила груда палок для подвязывания гороха, а я обновила лунку для мини-гольфа.

Палки были плодом случайности. Чарльз пообрубал разросшиеся ветки орешника возле угольного сарая и временно сложил их на лужайке в ожидании свободного момента, чтобы перетаскать их оттуда. (Ему хватает дела с сетями, сказал он. Чертовы птицы над ним верха не одержат.) Сили не замедлил обследовать палки и заявил, что лучше укрытия для засады не придумать. Едва его выпускали утром, как он гарантированно прятался под ними минут двадцать, а то и больше — подглядывал за птицами, прыгал на пчел, иногда приземляясь на Шебу, так что имело прямой смысл оставить палки там. И они лежат на лужайке до сих пор. Под ними устраивает засады юный кот, а прохожие удивляются, почему мы не уберем эту безобразную груду.

Лунка для гольфа была плодом моей сообразительности. Соломон в юности обожал мини-гольф и часами не покидал лужайку. Мы вкатывали мяч в лунку, а Соломон либо гонялся за ним, либо буквально становился в лунке на голову. Она ему до того нравилась, что как-то в те дни, когда он пристрастился носить поноску, а одна наша гостья хватилась ключей от машины, мы отыскали их там, где никто, кроме него, не додумался бы их схоронить — ну, конечно, в лунке для мини-гольфа.

С годами, однако, интерес к мини-гольфу угас. Номера валялись в сарае, лунка давно осыпалась. И вот в надежде, что в Сили пробудится тот же интерес, я отыскала старую лунку, раскопала ее и достала клюшки.

Собственно, это была не просто надежда. У меня было ощущение, что стоит Сили пристраститься к игре, пленявшей Соломона, и это окончательно подтвердит их родство. Наследственный тип поведения, свойственный им обоим, который будет все увеличивать и увеличивать сходство Сили с моим первым другом.

Что-то невероятное! Один удар по мячу, когда все приготовления закончились, — и словно к нам вернулся Соломон. Те же лихие прыжки в погоне за мячом, те же выкамаривания возле лунки, тот же возбужденный прыжок на лужайку, стоило мне в кухне взять клюшку. Шебу мини-гольф никогда не интересовал. Как и Саджи, мать ее и Соломона. Так, значит, я права? И можно найти совершенно такого же?

Теперь еще один крупный силпойнт припадал к земле возле лунки для мини-гольфа, а прохожие изумленно поглядывали через калитку.

— Чего это он там? Во вратари заделался? — осведомился старик Адамс и вдруг добавил, хотя никогда сентиментальностью не отличался: — Ну, совсем как бывало… а?