Глава девятая

МЕСТО, ГДЕ РОДИТСЯ ТУМАН

Трепасси одиноко прилепилась к юго-восточному кончику Ньюфаундленда. Это открытая всем ветрам унылая деревушка — ее серые деревянные дома кое-как разбросаны по берегу широкой гавани. За ними безлесые холмы поднимаются все выше и выше к бесплодному плато, занимающему внутреннюю часть полуострова Авалон. Однако эти наводящие тоску пейзажи редко кто видит. Трепасси, как утверждают на Ньюфаундленде, — «место, где родится туман».

И я верю этому. «Счастливое Дерзание» провела в Трепасси почти неделю, и в течение этого времени мы оставались в неведении, то ли солнце еще где-то светит, то ли оно погасло вследствие какой-то космической катастрофы. Мы жили в мире теней и неясных абрисов, где ничто не выглядело по-настоящему реальным — то есть ничто, кроме рыбозавода. Вот он был реален вне всяких сомнений.

По загруженности завод этот далеко превосходил своего собрата в Грязной Яме. Несмотря на свою мрачную унылость, Трепасси служила приютом рыбакам, промышлявшим на Большой банке, четыреста с лишним лет. Она тоже знавала флотилии средневековых басков, испанцев, португальцев, французов, а под конец — англичан. И пока мы были там, жизнь в порту кипела. Весь день напролет и до поздней ночи приглушенный шум двигателей невидимых судов в тумане ставил нас в известность о прибытии и отбытии пестрой компании шхун, траулеров и мелких судов из маленьких портов в сотнях миль от Трепасси, которые собирались тут, чтобы взять свою долю от летнего хода трески. За время нашей стоянки в Трепасси у меня накопилось немало воспоминаний, на которых я предпочел бы не останавливаться, но день отъезда Еноса был до того ужасен, что даже мои записи, сделанные тогда же, не дают полного о нем представления.

«Енос отбывает в 7 утра, и последнее, что мне довелось от него услышать, — заключительное отхаркивание на палубе. Надеюсь, все ограничится табачной жвачкой и слюной без грудинки. Джек на пределе… В 8 утра заводской отстойник в первый раз очистился. Его содержимое вылетело из трубы на десять футов и не миновало палубы «С. Д.». Значительная часть ударилась о грот-мачту и срикошетила в кокпит. Выбросы продолжались примерно каждый час. Вот так Длинная Берта обстреливала Париж. Только Париж такого обстрела долго не выдержал бы… Кончился ром. Последняя бутылка словно бы таинственно исчезла… Отлив кончился, начался прилив, и только фута не хватило, чтобы снять нас… Джек предложил местному рыбаку купить «С. Д.» за пятьдесят Долларов «в том виде, в каком она сейчас». Получил отказ… В полдень явился управляющий рыбозаводом, попросил нас сменить место стоянки. Сказал, что мы препятствуем нормальной работе сточной трубы. Джек сделал сугубо личное предложение управляющему, куда поместить сточную трубу. Получил отказ… Узнали, что ближе Сент-Джонса купить ром невозможно. Джек начинает с тоской описывать жизнь книгоиздателя в Торонто… В 15.30 на борт поднялся мальчик и предложил Джеку жестянку, полную тресковых языков, за десять центов. Получил отказ… Вонь в каюте такая гнусная, что Джек открыл иллюминатор над своей койкой, забыв о приближающемся выбросе из трубы. Не успел закрыть иллюминатор вовремя…»

День был ужасным, но кульминация наступила вечером. Сразу после ужина, к которому у нас обоих душа не лежала, Джек решил зажечь бензиновый фонарь. Фонарь этот редко бывал в употреблении, так как мы предпочитали тусклый свет двух керосиновых лампочек, полагая, что им будет труднее поджечь бензин, вечно плававший на поверхности трюмной воды. Однако в этот вечер мы остро в нем нуждались, и не только потому, что его слепящий свет мог слегка рассеять и душевный мрак, но и в надежде, что его жар хоть немного воздействует на вонючую сырость, которая воцарилась в каюте и превращала наши спальные мешки и одежду в липкие саваны.

Из соображений безопасности Джек обычно выходил с фонарем на палубу или на берег и уж тогда его зажигал. Но в этот вечер он вел себя далеко не обычно. Возможно, хотя он это отрицает, в подсознании у него таилась надежда, что фонарь возьмет да и взорвется, избавив нас от всех горестей. Но как бы то ни было, он пожелал зажечь его на столе в каюте, и когда он открыл клапан, чтобы заправить зажигающее устройство, то открыл его слишком широко и продержал открытым слишком долго, так что, когда поднес к нему зажженную спичку, в воздух взвился трехфутовый язык пламени.

Какая бы жажда самоубийства ни рыскала в подсознании Джека, куда ей было до его инстинкта самосохранения! Сунув в кольцо фонаря длинную деревянную ложку (я ею размешивал наше тресковое рагу), он прыгнул к трапу, взлетел по нему и исчез в ночи, размахивая своим пылающим факелом и вопя во всю мочь:

— Пожар! Горим!

В этот вечер у пристани стояло много судов и суденышек, включая три больших новехоньких траулера, хваставших всевозможным наисовременнейшим оборудованием, с пенообразующей противопожарной системой в том числе. Исходя из предположения, что быстрее доставить пожар к огнетушителю, чем ждать, чтобы огнетушитель добрался до него, Джек стрелой кинулся к этим траулерам. Путь его пролегал между рядами сорокапятигаллоновых металлических бочек, выкрашенных ярко-красной краской и полных бензина для мелких рыбачьих судов. Его настойчивые выкрики и сопровождавшее его пылание всполошили команды стоящих у причала судов, и когда он приблизился к траулерам, то был обеспечен многочисленной, внимательной и насмерть перепуганной публикой.

Чем все это могло бы закончиться, вообразить дано каждому. Лично мне больше всего нравится такой вариант: Джеку удается взобраться на борт траулера со своим огненным преподношением и его приветствуют такой метелью хлопьев СО2, что он будет погребен заживо.

Реальность оказалась не столь драматичной. Еще не поравнявшись с первым траулером, Джек обнаружил, что деревянная ложка загорелась и весело пылает. Он понял, что не успеет. Но он недаром славится быстротой своих рефлексов. Секунда — и он швырнул ложку с фонарем в холодное море. На мгновение вспыхнул бензин на поверхности воды, весь выгорел, и мрак поглотил нас всех.

К тому времени, когда Джек, спотыкаясь, вернулся на «Счастливое Дерзание» (он совсем ослеп от яркого света), я зажег лампы в каюте. Мы ничего друг другу не сказали и просто сидели молча до тех пор, пока через полчаса по нашей палубе не протопали тяжелые сапоги и хриплый голос не попросил разрешения спуститься к нам.

Получив разрешение, четверо очень дюжих шкиперов протиснулись в каюту.

Они сказали, что, по слухам, наша шхуна сидит на дне. Они сказали, что сочтут великой честью (слова они употребили не совсем эти) протянуть нам руку помощи. Они сказали, что их матросы уже подсоединяют тросами наш нос к главной лебедке самого большого из траулеров. Так, осведомились они, не поднимемся ли мы на палубу, чтобы отогнать наше судно на гораздо более удобную стоянку у пустующего государственного причала по ту сторону гавани, как только они стащат его с ила?

Я поблагодарил их, но заметил, что не сумею отыскать причал в темноте и тумане, а потому предпочел бы скоротать ночь, пришвартовавшись к какому-нибудь траулеру.

Они сказали, что понимают меня, но двое из них будут счастливы проводить нас через гавань. Нет, они для этого не поднимутся на борт «Счастливого Дерзания», а поедут впереди на моторной лодке с ярким фонарем на безопасном от нас расстоянии.

Доброту ньюфаундлендских рыбаков надо испытать на себе, чтобы оценить ее в должной мере.

Когда наступило утро, мы обнаружили, что вновь свободны. Стояли мы у очень длинной пристани, выстроенной по заказу правительства, — только не у того берега бухты, где ньюфаундлендское правительство обычно строит такие пристани. Около нее не стояло ни единого судна, а в ее окрестностях не виднелось ни единого дома. Все там было в полном нашем распоряжении и оставалось в нем еще три дня, несмотря на то что в гавань из-за штормового предупреждения вошло много всяких судов. Они теснились у рыбозавода, причем места на всех не хватило и многим пришлось бросить якорь на рейде. У Джека возникло ощущение, что с нами обходятся как с прокаженными, но тут вечером на третий день наше изгнание разделила с нами «Джинни Варне».

Металлическое чудище длиной футов пятьдесят — шестьдесят с высокими бортами. Ее можно было бы принять за моторную океанскую яхту, если бы не потрясающее ее дезабилье. Казалось, она только-только вырвалась из цепких водорослей Саргассова моря, где ржавела не одно десятилетие. Тем не менее мы очень обрадовались ее обществу и поспешили принять ее концы. Шкипер, он же владелец, лихого вида сутулящийся бородач, сохранивший лишь малую толику зубов, но улыбавшийся очень вкрадчиво, искренне нас поблагодарил и пригласил на борт познакомиться с командой — его двенадцатилетним рыжим сыном и невзрачным шамкающим субъектом, который был коком, матросом и судовым механиком.

«Варне» не принадлежала к рыболовному братству. Ее шкипер-владелец сводил концы с концами, перевозя небольшие грузы из одного порта на острове в другой, устраивая киносеансы в береговых деревушках, продавая патентованные медикаменты, — короче говоря, перехватывал доллар-другой там-сям и повсюду, где удавалось. За чашкой жуткого кофе он осведомился, почему мы стоим не у того берега гавани.

— И чего это они вышвырнули вас с заводской пристани, а? Да не говорите, если не хотите. Там народ подлый. Капли бензина не дадут в кредит. Они такие. В прошлый раз, когда я тут заправился, так сказал им, чир заплачу, как буду при деньгах. Может, через годик-другой, а заплачу.

С негодованием заявив, что нас ниоткуда не вышибали (шкипер отнесся к этому отрицанию с явным скептицизмом), мы пригласили его на борт нашей шхуны. У нас возникла новая проблема, и мы надеялись, что он поможет ее решить.

Как чаше всего случалось на борту «Счастливого Дерзания», дело было в двигателе. Обалдуйка научилась так раскаляться, что мы не могли выключить ее, когда нам это было нужно. Отсоединение аккумулятора ничего не давало, потому что при такой температуре смесь продолжала воспламеняться и без искры. Способ выключить ее имелся только один: закрыть кран бензобака, но и тогда она работала еще минут пять, пока выгорал бензин в ее огромном карбюраторе, и только тогда сдавалась.

Эта новая вредная причуда появилась у нее накануне прибытия «Джинни Варне», когда мы предприняли плавание через гавань до пристани торговца топливом, провизией и всякими нужными рыбакам мелочами. Там теснились мелкие суденышки, а потому для гарантии безопасности я отдал Джеку команду выключить двигатель, когда мы находились еще на порядочном расстоянии от них. Двигатель отказался выключиться, и мы продолжали мчаться вперед на полной скорости. Мне удалось резко повернуть шхуну, чуть не черпнув бортом воду и не нанеся никакого ущерба стоявшим у пристани судам, если не считать одного судна-ловушки, с которого «Счастливое Дерзание» содрала немного краски. Я направил ее назад, на середину бухты, потрясенный до глубины души. И там двигатель выключился. После чего, естественно, не пожелал снова завестись.

Мы бросили якорь и простояли на нем три часа, пока двигатель остывал, а все глазели на нас. Когда же он все-таки завелся, мы робко прокрались к нашей безлюдной пристани, не решившись еще раз навестить торговца.

Чтобы причалить к государственной пристани, мы прекратили подачу бензина еще вдали от берега, выждали, чтобы двигатель выключился, а потом позорно отбуксировали шхуну на нашей крохотной плоскодонке к ее месту.

Шкипер «Джинни Варне» поставил диагноз в мгновение ока.

— У вас чексы выработались, — сообщил он нам.

Мы вежливо спросили, что такое чексы, и он снисходительно объяснил, что это такие маленькие медные клапаны, которые регулируют прохождение воды по системе охлаждения.

— Где, — спросил я, — мы можем приобрести новые?

— Ну, думается, вам придется сплавать в Сент-Джонс, сынок. Кроме как там их не найти.

Ну, словно был устроен заговор, чтобы отправить нас назад, в серую столицу Ньюфаундленда.

К счастью, в Трепасси имелся телеграф, и я отправил длинный, несколько бестолковый сигнал бедствия единственному человеку в Сент-Джонсе, на которого мог положиться. Звали его Майк Донован, и был он тогда директором библиотечной сети. Служа в Голландии после конца Второй мировой войны, Майк Донован украл немецкую ракету Фау-2, покрасил ее голубой краской, соорудил на ней боевую рубку из дерева и, нахально называя ее одноместной подлодкой, отправил в Канаду как чудесный сувенир. Я чувствовал, что человек с талантами Донована найдет способ нас выручить.

И Майк не подкачал. На следующий день обитатели Трепасси обалдели при виде пикапчика, который, подпрыгивая на ухабах, появился на безлесом склоне над деревушкой. Прихотливо подскакивая и петляя, он добрался до государственной пристани. Из него выскочил очень пьяный, очень ирландский, очень говорливый человечек и представился:

— Друг старины Майка, понимаете.

Он оказался и нашим другом. С немалым риском для жизни, целости рук, ног и его драгоценного пикапчика он доставил нам два комплекта чексов и девять бутылок рома, оставшихся от ящика, который доверил ему Майк.

Но мы были не в претензии. Коротышка честно заработал свою долю.

Шкипер «Джинни Варне» выпил с нами нашего рома, а в благодарность починил наш двигатель и преподнес нам несколько очень старых и невероятно засаленных морских карт. И еще он дал нам несколько компасных курсов, которые должны были помочь нам не наткнуться на мыс Сент-Мэри, а также пересечь широкий вход в огромный залив Пласеншия, хотя, как он сам совершенно излишне пояснил:

— Только от них вам толку не будет, пока вы не обзаведетесь компасом получше этой вашей штуковины.

Несмотря на его пессимистическую оценку наших шансов, мы были благодарны ему и с грустью провожали его взглядом, когда как-то под вечер он отдал швартовы и его судно, ворча, углубилось в туман, веря, что видавший виды радар благополучно приведет их в следующий порт назначения.

Больше никогда мы не видели «Джинни Варне» и ее команду. Три недели спустя «Джинни Варне» пропала без вести. Труп рыжего мальчика обнаружили в рыболовной сети в нескольких милях от Южного берега. Тела шкипера и его помощника найдены не были. «Варне» пропала без вести, когда с отказавшим стареньким радаром возвращалась в Сент-Джонс в густом тумане. Вероятно, ее утопил иностранный траулер, который воспользовался туманом, чтобы вести лов в территориальных водах, но о том, что и как произошло на самом деле, знает лишь море, не отвечающее на вопросы.