Около миллиона туристов проходят ежегодно под сводами Вестминстерского дворца. Они задирают головы и рассеянно слушают гидов, ошеломленные обилием статуй и портретов, фресок и гобеленов. Под ливнем имен и фактов новичок чувствует, что у него голова идет кругом, как у студента, который пытается перед экзаменом наспех перелистать многотомный учебник истории.

Туристы узнают, что хорошо знакомое им по открыткам готическое здание на Темзе с башней Большого Бона вовсе не являет собой памятник средневековья в отличие от соседствующего с ним Вестминстерского аббатства. Удачно имитируя позднеготический стиль, архитектор Чарльз Бэрри возвел его не далее как в 1850 году на месте почти целиком сгоревшего одноименного дворца. И лишь знаменитый Вестминстер-холл (тронный зал, где при Генрихе VIII судили Томаса Мора, а при Кромвеле – Карла I) существует целых шесть веков, доныне поражая двадцатипятиметровым пролетом арочного перекрытия, опирающегося на систему дубовых стропил.

Хотя нынешний Вестминстерский дворец выстроен специально для парламента, он по сей день считается королевским, то есть формально лишь предоставленным в распоряжение палаты лордов и палаты общин. Ежегодное появление монарха учитывается в его планировке анфиладой парадных лестниц и залов.

После пышной помпезности Королевской галереи, главного дворцового зала, где среди портретов монархов выделяются две огромные картины, изображающие смерть Нельсона в Трафальгарском бою и встречу Веллингтона с Блюхером во время битвы при Ватерлоо, убранство палаты лордов кажется более сдержанным и строгим. Ажурной резьбой своих дубовых панелей, тусклым золотом трона, цветными витражами в готических окнах она напоминает средневековую часовню.

Самая колоритная достопримечательность палаты лордов – мешок с шерстью. Так называется обитый красной тканью пуф, сидя на котором лорд-канцлер ведет заседания. Еще шестьсот с лишним лет назад Эдуард III повелел положить мешок с шерстью на самом видном месте в палате лордов, дабы он всегда напоминал о значении этого товара для королевства.

Палата лордов сравнительно невелика: примерно 30 метров в длину, 15 в ширину. Это, в сущности, малый тронный зал. Мешок с шерстью помещен в передней его части, как бы у подножия трона. А справа и слева от него вдоль зала тянутся красные кожаные диваны – по четыре ряда, поднимающихся ярусами с каждой стороны, по три шестиместных дивана в каждом из рядов. Право восседать на них имеют 1139 пэров королевства.

Не следует ломать голову, как они там размещаются. В голосованиях, которые бывают по вечерам, обычно участвует лишь десятая часть общего состава палаты. Для кворума же достаточно всего трех человек. Зато, взяв слово, пэр может говорить сколько заблагорассудится, и никто не вправе его остановить. Есть старый английский анекдот о том, как одному титулованному лицу однажды приснился сон, будто он произносит речь в палате лордов. Проснувшись, оратор, к своему удивлению, обнаружил, что действительно произносит речь в палате лордов. Эта едкая шутка приходит на память, когда смотришь с галереи на пустующие красные диваны, бродишь по коридорам, курительным, читальням. Всюду царит тот же дух отрешенности от времени, дух умиротворенной старости, который присущ прославленным лондонским клубам на Пэлл-Мэлл и Сент-Джеймс.

Палату лордов неспроста называют лучшим из клубов королевства. Где еще можно понежиться на склоне лет в столь изысканной компании? Причем если в клубах взымают членские взносы, то пэру, наоборот, выплачивают «суточные» за каждую явку в палату, даже если он просто зайдет на полчаса в бар.

Порой думаешь, что обитателей Вестминстерского дворца можно было бы разделить на три категории. Во-первых, это 130 государственных деятелей минувших времен, увековеченных в бронзе и мраморе и расставленных на каждом шагу. Во-вторых, это 635 современных политиков, заседающих в палате общин. И, наконец, в-третьих, где-то на полпути между настоящим и прошлым – это неопределенное и непредсказуемое число пэров в палате лордов.

Почтенные, великовозрастные фигуры. Присматриваясь к ним, порой испытываешь ощущение, будто листаешь газетный фотоархив: перед глазами сменяются полузабытые лица знаменитостей, вроде бы давно сошедших со сцены.

В последнее время палата лордов все заметнее обретает новую функцию: быть в политической жизни Великобритании чем-то вроде стоянки для отслуживших свой срок автомашин или чердака, куда можно складывать расшатавшуюся мебель, которую неудобно использовать, но жаль выбрасывать. Как консерваторы, так и лейбористы сплавляют в палату лордов тех, кого еще преждевременно «списывать в тираж», но уже нецелесообразно держать в палате общин.

Эта тенденция стала еще более очевидной после 1958 года, когда, опасаясь требований полностью упразднить верхнюю палату, консервативное правительство Макмиллана пошло на то, чтобы частично пожертвовать наследственным принципом ее формирования. С тех пор королева начала возводить в пэры пожизненно, то есть без права наследования титула.

Члены верхней палаты, занимающие в ней места пожизненно, так сказать, по должности, существовали и прежде. Это 26 духовных пэров, представляющих англиканскую церковь (архиепископы Кентерберийский, Йоркский и 24 епископа), а также 9 лордов высшего апелляционного суда. Теперь к ним добавилось еще около 300 пожизненных пэров, примерно половину из которых составляют бывшие члены палаты общин, а остальные – это промышленники, банкиры, дипломаты, ученые, писатели, профсоюзные деятели. Однако почти три четверти состава палаты лордов по-прежнему образуют 818 наследственных пэров.

Всего два столетия назад палата лордов сплошь состояла из титулованных землевладельцев. Нынешнему заводиле консерваторов в палате лорду Каррингтону как-то напомнили, что, когда его предок был возведен в пэры Георгом III, лорды возмущенно покинули зал, ибо новичок был банкиром.

Крупные землевладельцы заседают в палате лордов и поныне. Но теперь их там вдвое меньше, чем банкиров, и вдесятеро меньше, чем пэров, чьи имена значатся в указателе директоров компаний. В палате лордов представлена половина крупнейших промышленных фирм (перед войной это были прежде всего владельцы шахт, судоверфей, железных дорог, а теперь директора нефтяных и химических концернов).

В сущности, нынешняя практика возводить в пэры пожизненно явилась не чем иным, как продолжением давней традиции. Ведь, как уже отмечалось выше, британский правящий класс еще со времен промышленной революции старался быть «аристократией с открытой дверью», вбирать в себя не только влиятельных представителей буржуазии, но и всех тех, кто в глазах общественного мнения олицетворял успех на каком-либо поприще. Помимо всего прочего, это, как известно, весьма эффективный метод обезвреживать и приручать опасных бунтарей. Наглядное напоминание – профсоюзная прослойка в палате лордов, бывшие лидеры тред-юнионов, чья многолетняя непримиримая борьба против сословных различий, против почестей и привилегий в итоге вознаграждена алыми мантиями пэров королевства.

В известном смысле палата лордов сама по себе может служить олицетворением истеблишмента, местом, где встречаются лицом к лицу те, кто держит в своих руках подлинные бразды правления, подспудные пружины власти.

Лондонских ревнителей демократических свобод всегда изрядно конфузит простой вопрос: как может этот никем не избираемый и никому не подотчетный орган чинить помехи палате общин, которую принято превозносить как «эталон парламентаризма»? И тем не менее подобный «необъяснимый анахронизм», как выразился журнал «Экономист», продолжает существовать и делать свое дело.

Вплоть до 1911 года лорды могли вообще отвергнуть любой законопроект, принятый палатой общин. Впоследствии за ними было сохранено лишь право отлагательного вето – двухлетней отсрочки, которая с 1949 года сокращена вдвое, а по бюджетным биллям, касающимся денежных ассигнований, – до месяца.

Однако даже в своем нынешнем виде право отлагательного вето остается важным козырем в руках истеблишмента, дает ему дополнительные шансы для маневрирования. Возможность заблокировать неугодный законопроект хотя бы на год практически нередко означает похоронить его. Ведь к следующей парламентской сессии может сложиться совсем иная, неблагоприятная для данного билля политическая ситуация, а уж если на горизонте замаячат новые всеобщие выборы, о нем и подавно приходится забыть.

Примерами подобного саботажа со стороны пэров королевства пестрит британская история последнего времени. Перед первой мировой войной лорды сорвали принятие билля о самоуправлении Ирландии, что привело к ее расчленению, трагические последствия которого дают себя знать по сей день. В 1931 году верхняя палата воспротивилась законопроекту об обязательном школьном обучении до пятнадцатилетнего возраста. Данный билль удалось сделать законом лишь после второй мировой войны. Стало быть, у целого поколения англичан были урезаны возможности для среднего образования. Самих лордов это, разумеется, не коснулось. Почти все наследственные пэры относятся к числу обладателей «старого школьного галстука»: более половины из них (432 из 818) – бывшие воспитанники Итона, остальные кончали Харроу, Винчестер, Регби и другие привилегированные публичные школы.

В послевоенные годы лорды чинили всяческие помехи политике национализации ключевых отраслей экономики. Вновь и вновь проявляется примечательная тенденция: пока у власти находятся консерваторы, палата пэров не напоминает о себе, даже если парламент сталкивается с крутыми поворотами во внешней и внутренней политике, какими были, например, вступление Англии в «Общий рынок» или попытка сковать забастовочное движение «законом об отношениях в промышленности». Но стоит прийти к власти лейбористам, как лорды тут же активизируют свою тактику саботажа, стремясь бесчисленными поправками либо затянуть принятие правительственных законопроектов, либо выхолостить их содержание.

Ведь независимо от воли избирателей, независимо от того, располагают ли лейбористы большинством в палате общин, они заведомо обречены на меньшинство в палате лордов, где за них голосуют всего 155 пэров, в том числе лишь 28 – наследственных. Казалось бы, это не так уж мало, если добрая половина лордов – «мертвые души» для палаты, а многие из остальных появляются в ней лишь от случая к случаю (уже говорилось, что в вечерних голосованиях обычно участвует около сотни пэров).

Однако особенность палаты лордов заключается в том, что состав ее перед каждым голосованием – величина неопределенная и непредсказуемая. Так, например, билль о санкциях против расистского режима Смита в Родезии был отвергнут в 1968 году большинством в 193 голоса против 183. Многие участники небывало многолюдного голосования появились под сводами Вестминстерского дворца впервые за несколько десятилетий. «Я встретил уйму родственников, которых считал давно умершими», – цитировали газеты удивленную реплику одного барона.

В ноябре 1977 года 196 пэров во главе с лордом Каррингтоном в очередной раз заблокировали правительственный законопроект о национализации авиационной и судостроительной промышленности (что было наиболее радикальным пунктом предвыборного манифеста лейбористской партии). Они проголосовали за поправку о том, чтобы исключить из числа национализируемых предприятий 12 крупных судоремонтных верфей. Поскольку правительство не могло пойти на это, законопроект был перенесен на следующую сессию, а там отложен в долгий ящик.

Итак, вспомогательный тормоз в руках противников социального прогресса – такова истинная роль палаты лордов в британском механизме власти.