Книга: Гориллы в тумане
Назад: Предисловие
Дальше: Глава вторая Второе начало: исследовательский центр Карисоке в Руанде

Глава первая
На горном лугу Карла Экли и Джорджа Шаллера

 

Издавна мечтала я попасть в Африку, на континент с богатейшей природой и невероятным разнообразием живущих на воле животных. Когда я сообразила, что мечты сами собой редко сбываются, то без дальнейших проволочек взяла в банке кредит на три года, чтобы оплатить сафари в те части Африки, которые мне были особенно по душе. Затратив несколько месяцев на составление маршрута, большая часть которого проходила вдали от проторенных туристских троп, я связалась по почте с фирмой в Найроби, специализирующейся на организации сафари, попросив выделить мне водителя, и в сентябре 1963 года вылетела в край моей мечты.
В первой африканской поездке я преследовала две основные цели: посетить горных горилл, обитающих на горе Микено в Конго, и встретиться с Луисом и Мэри Лики, работавшими в то время в ущелье Олдувай в Танзании.
Мне удалось осуществить и то и другое. В памяти еще свежо воспоминание, как встрепенулся д-р Лики, услышав о моем намерении съездить в район Кабара, конголезской части области Вирунга, где несколько лет назад вел исследования Джордж Шаллер. Д-р Лики рассказал мне о прекрасной работе Джейн Гудолл, только что завершившей трехлетний цикл исследований с шимпанзе в танзанийском Исследовательском центре на реке Гомбе, и подчеркнул важность многолетнего изучения жизни крупных человекообразных обезьян в естественных условиях. Кажется, что именно во время этой встречи мне и запала в голову мысль, в тот момент еще не осознанная, вернуться позже в Африку и приступить к наблюдениям за горными гориллами.
Д-р Лики разрешил мне побродить по новым раскопкам в ущелье Олдувай, где недавно были обнаружены останки доисторического жирафа. Я ринулась вниз по крутому склону, преисполненная ликованием от мысли, что, подобно вольной птице, лечу под африканскими небесами, и рухнула в яму с драгоценной находкой, сломав лодыжку. От хруста кости и внезапной острой боли меня самым пошлым образом стошнило на бесценные ископаемые кости. Мое унижение усугубилось еще и тем, что сотрудники д-ра Лики, не скрывавшие своего отвращения ко мне, вынуждены были тащить меня из ущелья на закорках. Обеспокоенная Мэри Лики напоила меня прохладным лимонным напитком, и мы стали наблюдать, как вспухшая лодыжка, сменив все оттенки синего цвета, начала чернеть. И она, и мой водитель решили, что от запланированного восхождения на горы Вирунга в поисках горилл придется отказаться. Им и в голову не могло прийти, что этот нелепый перелом окончательно укрепил мою решимость во что бы то ни стало добраться до горилл, для встречи с которыми я прилетела в Африку.
Через две недели после расставания с Лики, вооружившись посохом, который вырезал для меня незнакомый сердобольный африканец, я, мой водитель и дюжина носильщиков, нагрузившись снаряжением и провиантом, начали утомительное пятичасовое восхождение к далекому лугу Кабара. Луг Кабара расположен на высоте 3346 метров над уровнем моря неподалеку от горы Микено, возвышающейся на 4437 метров в Национальном парке Вирунга в Заире. Года за три до моего посещения (в 1963 году) на Кабаре проводил исследования Дж. Шаллер. Этот выдающийся американский ученый был первым исследователем горных горилл в естественных условиях и набрал в общей сложности 458 часов наблюдений в этой местности. На лугах Кабара покоится прах Карла Экли, американского естествоиспытателя, по инициативе которого бельгийское правительство приняло решение о создании Национального парка Альберта для охраны горных горилл, вот уже 400 000 лет живущих на склонах потухших вулканов.
Начиная с 1890 года эти горы были предметом споров между Бельгией (владевшей нынешней заирской частью), Германией (владевшей частью, ныне принадлежащей Руанде) и Великобританией (владевшей угандийскими склонами). Окончательные границы были проведены только в 1910 году. В 1925 году под национальный парк было выделено около 500 квадратных километров. Карл Экли убедил бельгийского короля Альберта расширить охраняемую территорию, включив в нее всю горную область Вирунга. Тогда национальный парк стал называться именем короля Альберта. В 1967 году правительство Заира переименовало его в Национальный парк Вирунга, а другая его часть в Руанде стала именоваться Вулканическим национальным парком. Район обитания горилл в Уганде был объявлен охраняемой зоной в 1930 году и назван Заповедником горилл Кигези. Экли скончался во время очередного посещения Кабары в 1926 году и по его воле был похоронен на краю этого луга. Он считал, что луг Кабара относится к наиболее красивым и тихим уголкам в мире.
Во время первого посещения Кабары в 1963 году мне повезло: я встретилась с Джоан и Аланом Рут, фотографами из Кении, разбившими лагерь на лугу для документальных съемок из жизни горных горилл. Джоан и Алан великодушно игнорировали факт нарушения их уединения назойливой, да к тому же прихрамывающей туристкой из Америки и позволили сопровождать их в вылазках для встречи с гориллами Кабары, по сути дела не имевшими контакта с человеком. Только благодаря их великодушию и навыкам конголезца Санвекве, егеря парка и следопыта, мне удалось войти в контакт с этими животными и сфотографировать их во время моего короткого визита. В детстве Санвекве выслеживал горилл по заданию Карла Экли, а впоследствии работал на Джорджа Шаллера. Позже этот опытнейший следопыт стал моим другом.
Никогда не забуду первую встречу с гориллами. Зрительному контакту предшествовал слуховой. А еще раньше я почувствовала сильный мускусный запах — пахло и животным, и человеком. Тишину внезапно разорвала серия пронзительных криков, за которыми последовало ритмичное рондо отчетливых ударов по груди, наносимых, как выяснилось, гигантским серебристоспинным самцом, скрытым непроницаемой стеной джунглей. Джоан и Алан, находившиеся метрах в десяти впереди, знаками предупредили, чтобы я не шевелилась. Мы стояли замерев до тех пор, пока не стихли отголоски криков и звуки ударов в грудь. Только тогда мы медленно поползли вперед под прикрытием густых зарослей и оказались на расстоянии метров пятнадцати от группы горилл. Сквозь заросли мы узрели черных обезьян с безволосыми лицами и мохнатыми головами, с не меньшим любопытством уставившихся на нас. Их блестящие глаза под низко нависшими бровями нервно бегали, оценивая, друзья мы или враги. Меня сразу поразило физическое великолепие огромных черных как смоль тел на фоне зеленой палитры густой листвы деревьев и кустарников.
Почти все самки с детенышами бросились прочь, а серебристоспинный вожак и несколько молодых самцов застыли на месте в воинственной позе со сжатыми губами. Время от времени предводитель группы привставал и начинал бить себя в грудь, пытаясь нагнать на нас страху. Удары разносились по всему лесу и вызывали у окружающих самцов такую же реакцию, только не столь бурную. Алан медленно установил фотоаппарат в рабочее положение и приступил к съемке. Его движения и щелчки фотоспуска возбудили любопытство всей группы, и гориллы старались разглядеть нас получше. Как бы пытаясь привлечь к себе внимание, животные начали позевывать, изображать кормежку, ломать ветки или бить себя в грудь. После каждого сеанса этой явно рассчитанной на зрителя деятельности гориллы бросали на нас вопросительные взгляды, пытаясь оценить произведенный ими эффект. Подобная независимость их поведения в сочетании с застенчивостью оставила у меня наиболее яркое впечатление при первой встрече с крупнейшими представителями приматов. Покидала я Кабару с неохотой, но на сей раз у меня не оставалось ни малейшего сомнения, что рано или поздно вернусь в эти края для близкого знакомства с гориллами, обитающими на окутанных туманом горных склонах.

 

Мое возвращение в Кабару, к Санвекве и гориллам, явилось непосредственным результатом приезда д-ра Лики в Луисвилл, штат Кентукки, где я все еще работала врачом по профессиональным заболеваниям, чтобы разделаться с непомерными долгами, в которые влезла ради проведения первого сафари. После того как д-р Лики с трудом признал во мне неуклюжую туристку, посетившую его три года назад, он живо заинтересовался фотографиями и статьями о гориллах, опубликованными мной по возвращении из Африки. После краткой беседы он посоветовал мне стать «девицей при гориллах», которой хотел поручить многолетнее изучение этих животных в естественных условиях. Перед расставанием он стал настаивать, чтобы я удалила аппендикс до того, как поселюсь в населенной гориллами высокогорной глуши в самом центре Африки. В тот момент я готова была пойти на все, лишь бы д-р Лики согласился взять меня, и немедленно стала готовиться к операции.
Месяца через полтора, когда я вернулась домой из больницы, меня ждало письмо от д-ра Лики. Оно начиналось следующими словами: «На самом деле особой необходимости вырезать аппендикс нет. Таким образом я проверяю, насколько твердо принятое решение заняться столь ответственной работой». Так я впервые познакомилась с редкостным чувством юмора д-ра Лики.
Прошло еще восемь месяцев, пока д-ру Лики удалось добиться финансирования нашего проекта. За это время я полностью расплатилась с долгами за поездку 1963 года и буквально наизусть вызубрила две прекрасные книги Джорджа Шаллера о его работе с горными гориллами в 1959–1960 годах, а также самоучитель языка суахили. Нелегко было бросать привычную работу специалиста по трудотерапии и расставаться с детьми, бывшими моими пациентами на протяжении 11 лет, а также проститься с друзьями в Кентукки и моими тремя собаками. Собаки как бы чувствовали, что мы расстаемся навсегда. Я до сих пор помню, как Митци, Шеп и Брауни — так звали собак — неслись за перегруженной машиной, на которой я уезжала из Кентукки в Калифорнию, чтобы проститься с родителями. Я никак не могла объяснить собакам, друзьям и родителям, сколь важно для меня вернуться в Африку и приступить к многолетним исследованиям горилл. Одни сказали бы, что это судьба, другие вообще сочли бы эту затею причудой взбалмошной девчонки. Я же считаю, что столь резкий поворот в моей судьбе — дело случая.
В конце 1966 года Лейтон Уилки, финансировавший многолетнюю программу изучения шимпанзе Джейн Гудолл, сообщил д-ру Лики о намерении оказать финансовую помощь в аналогичном изучении еще одного антропоида. Подобно Луису Лики, Лейтон Уилки считал, что исследование ближайших родственников человека поможет нам лучше понять поведение наших далеких предков. Его помощь означала, что не надо искать деньги для осуществления моего проекта.
И вот в декабре 1966 года я снова отправилась в Африку. На этот раз единственной целью поездки были гориллы. Случайно в лондонском аэропорту Хитроу я встретилась с Джоан Рут, которая ожидала посадки на самолет, вылетающий в Найроби. Ее с Аланом поразило мое намерение добраться в Конго из Найроби на автомобиле, проделав 1100 с лишним километров, затем добиться у конголезского правительства разрешения работать в Кабаре и, что самое главное, заняться изучением горилл в одиночку. Они разделяли мнение многих, что одиноким женщинам, особенно американкам, неразумно пускаться даже в одну из этих трех «авантюр», не говоря уже о всех трех.
В Найроби Джоан сопровождала меня в многочисленных походах по магазинам. Благодаря ее большому опыту по подготовке африканских сафари мне удалось сэкономить массу времени и, несомненно, избежать множества ошибок при выборе необходимого снаряжения, как-то: палатки, фонари, примусы и постельные принадлежности. После рискованной пробной поездки по запруженным народом улицам Найроби д-р Лики решился купить старый «лендровер» с брезентовым верхом, который я потом окрестила «Лили». Тогда мне и в голову не могло прийти, что семь месяцев спустя «Лили» спасет мне жизнь.
Когда все снаряжение было наконец собрано, Джейн Гудолл любезно пригласила меня на два дня в Исследовательский центр на реке Гомбе, чтобы обучить методам организации и сбора данных, а также познакомить с ее очаровательными шимпанзе. Боюсь, мне плохо удалась роль благодарного гостя, потому что меня безудержно тянуло в Кабару к горным гориллам.
Наконец настал момент, когда Алан Рут, все еще продолжавший сомневаться в том, что я и д-р Лики находимся в здравом рассудке, заявил о твердом намерении сопровождать меня в долгом путешествии в «лендровере» из Кении в Конго почти через полконтинента. Не знаю, смогла бы я без Алана заставить «Лили» одолеть те жуткие, похожие на козлиные тропы дороги, которые преобладали в Африке в те годы. И вряд ли без помощи Алана удалось бы обойти бесчисленные бюрократические препоны для получения разрешения на работу в Кабаре на территории Национального парка Вирунга.
Утром 6 января 1967 года мы с Аланом в сопровождении конголезских служащих парка и двух африканцев, пожелавших работать в моем лагере, прибыли в небольшую деревушку Кибумба у подножия горы Микено. Так же как и три года назад, когда я приехала в эту местность со своим водителем, мы отобрали пару дюжин носильщиков для доставки лагерного снаряжения на далекий луг Кабара. За прошедшие три года почти ничего не изменилось ни в деревне носильщиков, ни в лесу, состоящем из громадных, обросших мхом древних хагений (Hagenia abyssinica). Преисполненная радостью, я легко преодолела расстояние более километра, отделявшее Кибумбу от Кабары, где и разбила лагерь в окружении древних потухших вулканов. Я была в восторге, что на Кабаре ничего не изменилось — даже были живы два забияки ворона (Corvultur albicollis). Они ловко утаскивали любой кусок пищи, оставшийся без присмотра, а позже научились спускать «молнию» на палатках в поисках спрятанных припасов.
Алан мог задержаться в Кабаре не более двух суток, а потому работал день и ночь. Все прозаические работы по лагерю — рытье выгребной ямы, сооружение нужника из картофельных мешков, расстановка бочек с запасами воды и проведение дренажных канав вокруг моей палатки — были проведены под его началом. К обоюдному огорчению, за эти двое суток установить визуальный контакт с гориллами не удалось, хотя до нас доносились отрывки «разговоров» между двумя группами со склонов горы Микено. Мы обнаружили свежие следы горилл в относительно плоской седловине рядом с горой. В азарте я тут же ринулась в проход, протоптанный гориллами в густой траве, не сомневаясь, что в любой момент столкнусь лицом к лицу с обезьянами. Минут через пять я вдруг ощутила отсутствие Алана. Мой пыл тут же остыл, я двинулась обратно по своим следам и вскоре увидела Алана, терпеливо ожидавшего на корточках, в том месте, где начинались следы.
С истинно британской невозмутимостью и учтивостью Алан сказал: «Дайан, если у тебя вдруг возникнет желание встретиться с гориллами, тебе следует двигаться в том направлении, в котором они идут, а не бежать сломя голову туда, где их уже нет». Эта первая заповедь следопыта запомнилась мне на всю жизнь.
Когда Алан скрылся в кустарнике, покидая луг Кабара, меня охватила паника. Оборвалась последняя связь с цивилизацией в том виде, в каком я ее понимала, и уходил единственный человек, говорящий в лагере по-английски. Чтобы совладать с неудержимым желанием броситься вслед за ним, я вцепилась в стойку палатки.
Через несколько минут после ухода Алана один из двух африканцев, оставшихся в лагере, подошел ко мне и, явно желая быть полезным, спросил: «Унапенда маджи мото?» Напрочь забыв все слова на суахили, которые я вызубрила за прошедший год, я залилась слезами и юркнула в палатку, прячась от воображаемых опасностей. Через час, осознав нелепость своего поведения, я попросила конголезца медленно повторить свой вопрос. «Не угодно ли горячей воды?» Для чая или помыться, он не уточнил, но, очевидно, полагал, что именно в этом нуждаются все вазунгу (белые люди), оказавшись в беде. Я взяла несколько кувшинов горячей воды, не скупясь на «асанти» (спасибо), в попытке убедить африканцев в том, что их внимание оценено по достоинству.
Утром следующего дня пора было приступать к основным занятиям, то есть начинать поиск горилл, и эта работа постепенно отодвинула на задний план бесконечные повседневные заботы, вроде натягивания веревок для сушки белья, правильной расстановки бочек для сбора дождевой воды и обучения прислуги умению пользоваться керосиновыми лампами и примусом, купленными в Найроби. Как любая обремененная бытом домохозяйка, я выделила на эти и прочие подобные дела вечернее время, когда темнело. Светлое же время суток я полностью посвящала гориллам.

 

В первый же день полевой практики не успела я пройти и десяти минут, как столкнулась с одиноким самцом гориллы, нежившимся на стволе дерева, нависшем над крохотным озерцом на краю луга Кабара. Пока я вытаскивала бинокль из футляра, застигнутый врасплох самец спрыгнул на землю и исчез в густых зарослях на склоне горы. Я потратила целый день, пытаясь догнать его, но с моим умением лазать по горам угнаться за одинокой испуганной гориллой мне явно было не по силам. Между прочим, это был первый и единственный случай, когда мне довелось встретить гориллу, отдыхавшую на открытом месте. Позже я узнала, что гориллы, как правило, избегают открытых участков и сравнительно больших водоемов, поскольку встреча с людьми здесь наиболее вероятна.
На второй день ко мне прибыл егерь из службы парка поработать следопытом до приезда Санвекве, опытного мастера своего дела, с которым я познакомилась у Джоан и Алана Рут. Этот конголезец явно не имел опыта в выслеживании животных, о чем свидетельствовали его бесплодные попытки выйти на след горилл. Он плутал весь этот долгий и утомительный день. Третий день был тоже безрезультатным, зато дал пищу для смеха. После нескольких часов ходьбы сквозь густые заросли в поле моего зрения вдруг попало какое-то похожее на гориллу черное существо, нежившееся на солнце на противоположной стороне глубокого оврага шириной метров тридцать. Я неторопливо извлекла бинокль из футляра, приготовила тетрадь для записей, вытащила ручку и секундомер, а заодно отыскала удобное местечко, откуда можно было незаметно вести наблюдение за животным, которое, казалось, с огромным удовольствием возлежало на склоне горы. Прошло более часа, а объект наблюдений так ни разу и не шелохнулся. Мой проводник, устроившийся позади, стал тихо похрапывать, а секундомер размеренно тикал. Хотя я понимала, что наблюдения за гориллами требуют большого терпения, ожидание показалось мне мучительно долгим, тем более что первая страница «результатов наблюдений» продолжала оставаться пустой на протяжении целого часа. Наконец я не выдержала, разбудила проводника и попросила его не сходить с места. А сама поползла к загоравшему животному. Я никогда не забуду своего огорчения, когда «горилла», с которой я не спускала глаз более часа, оказалась большой лесной свиньей (Hylochoerus meinertzhageni). Заметив человека, животное уползло в заросли и исчезло. Через два дня я наткнулась на труп этого старого зверя в лесу под большой хагенией. Очевидно, он умер естественной смертью.
Не все сюрпризы, однако, приходились на дневное время. В четвертую ночь пребывания в Кабаре меня грубо разбудили и с силой вышвырнули из койки — в результате я в спальном мешке откатилась в противоположный конец палатки. Палатку трясло, будто фурии, заключенные на долгие века в сердце потухших вулканов, решили устроить мощное извержение. Услышав глухой рокот, я почувствовала не столько страх, сколько досаду от мысли, что моим не успевшим начаться исследованиям приходит конец. После минуты тряски и рокота воздух наполнился звуками и запахами, которые объяснили суть явления. Три слона решили, что нет ничего удобнее палаточных стоек для чесания боков, а один их них оставил визитную карточку у самого входа. Эти три слона, а за ними и другие, стали частыми гостями лагеря, и меня постоянно поражало их любопытство и полное отсутствие страха. Однако я не смогла отвадить их от огорода, с которым связывала большие надежды. После третьего нашествия «тембо» я поняла, что салатом придется пожертвовать.
Из-за почти ежедневных встреч со слонами, буйволами, лесными свиньями и, конечно, гориллами работа на природе была гораздо более увлекательной, чем часы, проведенные в лагере. С первых же дней я погрязла в бумагах, из которых мне так и не удалось выкарабкаться вплоть до последнего дня. Многочисленные записи о наблюдениях буквально за всем, от погоды до жизни птиц и растений, а также о действиях браконьеров, и подробные описания моих встреч с гориллами приходилось печатать на машинке каждую ночь.
Палатка два с половиной на три метра была одновременно спальней, кабинетом, ванной и помещением для сушки одежды, вечно мокрой в условиях влажного тропического леса. Десять деревянных ящиков, покрытых экзотической местной тканью, служили столами, стульями, шкафами и картотекой. Я готовила пищу и столовалась во второй комнате хижины для мужчин — небольшого деревянного строения, простоявшего лет тридцать пять и сильно пострадавшего от вандализма с момента моего первого пребывания в нем. Мой персонал, с приездом Санвекве выросший до трех человек, готовил пищу на очаге посреди комнаты. Их не смущал висящий в хижине вечный дым, от которого я лила слезы и задыхалась.
Мужчины в основном пожирали колоссальные количества батата, цветной фасоли, кукурузы и изредка свежих овощей, доставляемых из деревни Кибумба у подножия горы. Если меня вначале смущало, что я питаюсь более разнообразной пищей, чем африканцы, то это ощущение скоро прошло, потому что они не скрывали своего вежливого презрения к консервам, составлявшим основу моего рациона. Раз в месяц я посещала Кисоро, небольшой городок в Уганде в двух часах езды от подножия горы Микено, и набирала банки с сосисками, тушенкой, молочным порошком, маргарином, колбасным фаршем, тунцом, рубленым мясом и разными овощами, а также коробки макарон, вермишели, овсянки и печенья. Хлеб, сыр и другие свежие продукты не выдерживали и двух недель хранения и лагере. Поэтому месяц как бы делился на две половины, одну с обильным питанием и вторую — со скудным. Слава Богу, яиц было хоть отбавляй благодаря плодовитости курицы по имени Люси. Люси и ее кавалера Дэзи мне подарил Санвекве, полагая, что я их откормлю на суп. Но они стали моими первыми домашними птицами в Африке, и за долгие годы пребывания на континенте я к ним сильно привязалась.
Когда провиант подходил к концу, я обходилась картошкой в любом виде — мятом, жареном, печеном, вареном. Мне просто повезло, что я люблю картошку. Хуже было, когда у меня кончались сигареты, а у Санвекве — табак для трубки. Это было нам обоим в тягость. Как только запасы грозили иссякнуть, мы переходили на режим строгой экономии: Санвекве замешивал в табак сухие листья, а я позволяла себе не более двух-трех затяжек за раз, чтобы растянуть драгоценную сигарету надолго. Нелепость подобных ситуаций вызывала у нас хихиканье, словно мы были двумя нашкодившими школьниками.
Наделенный тонким чувством юмора, Санвекве был следопытом, не знающим усталости и питавшим самые проникновенные чувства к гориллам и прочим лесным обитателям. Он обучил меня всем тонкостям ремесла и проявил себя надежным спутником во время многодневных походов по труднопроходимой местности, как правило, под проливным дождем. Благодаря ему я в конце концов вышла на три группы горилл в районе моих исследований площадью около пяти квадратных километров рядом с горой Микено и на ее склонах.
Гориллы живут сравнительно устойчивыми сплоченными социальными группами, состав которых меняется по мере рождения одних особей, смерти других и перехода отдельных животных из одной группы в другую. В семейной группе может быть от двух до двадцати обезьян, в среднем около десяти особей. Типичная группа состоит из одного серебристоспинного половозрелого самца в возрасте пятнадцати лет, который является неоспоримым вожаком группы и весит около 170 килограммов, то есть он почти вдвое крупнее самки; одного черноспинного, незрелого в половом отношении самца в возрасте от восьми до тринадцати лет и весом около 115 килограммов; трех-четырех взрослых самок старше восьми лет, каждая весом около 92 килограммов, которые обычно связаны с серебристоспинным вожаком супружескими узами до самой смерти; и, наконец, трех — шести малолеток, то есть животных моложе восьми лет. Последние подразделяются на старшелеток в возрасте от шести до восьми лет весом около 77 килограммов, подростков в возрасте от трех до шести лет весом до 55 килограммов и детенышей в возрасте до трех лет и весом от одного до тринадцати килограммов.
Многие годы, которые молодые гориллы проводят со своими родителями, одногодками, братьями и сестрами, создают уникальные условия для создания прочной семейной организации, спаянной тесными родственными узами. Достигнув половой зрелости, самцы и самки часто покидают родные группы. Уход из групп половозрелых особей, очевидно, является эволюционной закономерностью, направленной на уменьшение опасности вырождения из-за кровосмешения, хотя миграция созревающих горилл может быть вызвана и тем, что у них нет шансов приобрести партнера в родной группе.
В самом начале работы в Кабаре мне было трудно устанавливать контакты с гориллами, потому что они не могли привыкнуть к моему присутствию и убегали, едва завидев меня. Есть два возможных способа установления контакта — скрытый, когда гориллы не подозревают о слежке, и открытый, когда они знают о моем присутствии.
Скрытые контакты были особенно ценными, когда удавалось наблюдать за поведением, невозможным в моем присутствии. Однако к недостаткам последних следовало отнести то, что они не способствовали привыканию животных к моей персоне. Открытые контакты позволяли постепенно завоевывать расположение горилл, особенно когда я узнала, что имитация некоторых их повадок, как, например, почесывание, прием пиши или подражание звукам, выражающим довольство, позволяла животным привыкать ко мне быстрее, чем если бы я просто разглядывала их в бинокль и делала записи. Я всегда обматывала бинокль обрывками лиан, чтобы спрятать потенциально опасные стеклянные глаза от взора застенчивых животных. Гориллы, как, впрочем, и люди, пристальные взгляды воспринимают как признак угрозы.
Было важно не только заставить горилл привыкнуть к одетому в джинсы созданию, буквально поселившемуся среди них, но и познакомиться с ними, а затем распознавать в группе каждую особь с ее характерным поведением, что позволяет рассматривать каждую обезьяну как яркую индивидуальность. Так же как и Джорджу Шаллеру семь с половиной лет назад, мне в этом деле помогали «отпечатки носа». Дело в том, что члены каждой группы, особенно по женской линии, очень похожи друг на друга. В мире вряд ли найдется два человека, у которых полностью совпадают отпечатки пальцев, и точно так же нет двух горилл с одинаковыми «отпечатками носа», то есть формой ноздрей и характерных валиков на переносице. Поскольку гориллы не сразу привыкли ко мне, я долго пользовалась биноклем, но даже с большого расстояния мне удавалось быстро набросать на бумаге форму носа наиболее любопытных членов группы, разглядывавших меня сквозь заросли. Эти наброски оказались чрезвычайно полезными в то время, когда фотографию крупным планом я еще не могла сделать. Мне просто-напросто не хватало третьей руки, чтобы одновременно фотографировать, держать бинокль и делать записи, а ведь еще приходилось имитировать ритуалы приема пищи, почесывание и подачу голосовых сигналов, чтобы успокоить горилл или возбудить их любопытство.
Иногда, особенно в солнечные дни, я все-таки брала фотоаппарат с собой. Пожалуй, одним из самых популярны снимков горилл на воле стал тот, что я сделала в Кабаре на второй месяц моих исследований, когда гориллы уже начали доверять мне. На нем выстроившиеся в ряд 16 горилл, позирующие словно деревенские тетки на крыльце Когда я натолкнулась на эту группу горилл, они нежились на солнце, но с моим появлением стали нервничать и ретировались в кусты. Я расстроилась, но не отказалась от намерения разглядеть их получше, а потому решила забраться повыше, хотя лазать по деревьям не умею. Дерево оказалось скользким, я пыхтела и цеплялась за ветки, но мне удалось вскарабкаться всего метра на два. Отчаявшись, я было решила оставить эту затею, когда Санвекве подтолкнул меня сзади. Он сотрясался от беззвучного смеха, и на его глазах выступили слезы. Я чувствовала себя беспомощней ребенка, делающего первые шаги. Наконец мне все же удалось ухватиться за сук, подтянуться и расположиться на нем полулежа на высоте около шести метров. Я полагала, что пыхтение, ругань и треск ломающихся ветвей распугали горилл, и они ретировались на соседнюю гору. Каково же было мое удивление, когда, подняв голову, я обнаружила, что вся группа расселась, словно зрители в партере. Для полноты картины им не хватало мешочков с воздушной кукурузой и сладкой ваты. Это была первая в моей жизни аудитория, которую мне удалось собрать, причем в то время, когда я меньше всего на это рассчитывала.
Случившееся в тот день являет собой яркий пример того, как можно использовать природное любопытство горилл для ускорения процесса привыкания. Почти все члены группы выбрались на открытое место, забыв об осторожности, поскольку назойливая преследовательница забыла обо всем, пытаясь залезть на дерево. Что-что, а эта проблема гориллам была известна.
Пробуждение любопытства у горилл составляло лишь часть процесса привыкания, который со временем я хорошо освоила. Однако я еще долго не осознавала, что не стоит стоять или прохаживаться во весь рост в поле зрения горилл — такое поведение усиливает их беспокойство. После этого открытия я стала в их присутствии ходить, опираясь на согнутые пальцы рук и ступни ног. Когда я подползала к гориллам на карачках и вступала с ними в контакт в сидячем положении, мои глаза оказывались на уровне их глаз; я выглядела так, словно намерена сидеть на месте, а не вторгаться в их группу. Затем я выяснила, что, если после установления контакта я начну жевать салат и как бы прятаться, любопытство горилл возобладает, заставив их выйти из зарослей или взобраться на деревья для лучшего обзора. Пока я была в поле зрения горилл на протяжении всего контакта, им легко было следить за мной из зарослей, что, однако, не способствовало моим наблюдениям за их поведением. Поэтому я изменила тактику: вместо того чтобы самой забираться на деревья, я предоставляла эту возможность гориллам, с тем чтобы они сверху следили за мной.
Вначале мне приходилось ждать до получаса, притворяясь, что я жую листья с кустов, пока снедаемые любопытством гориллы не забирались на окружающие деревья. Удовлетворив свое любопытство, обезьяны забывали обо мне и возвращались к прежним занятиям. Именно этого я и добивалась.
На протяжении нескольких месяцев я имитировала характерные для горилл удары кулаками в грудь похлопыванием в том же ритме по бедрам. Такой способ позволял быстро привлечь внимание горилл, особенно когда они находились на расстоянии нескольких десятков метров. Вначале мне казалось, что я придумала нечто хитроумное, но еще не догадывалась, что мои звуки несут не ту информацию, которую хотелось бы. Дело в том, что гориллы бьют себя в грудь, будучи встревоженными или возбужденными, и я должна была бы передавать иной сигнал в подтверждение своих миролюбивых намерений. Я прекратила имитацию ударов в грудь, прибегая к этому приему лишь при встрече с новыми группами, чье любопытство, возбуждаемое звуками, исходящими от человека, почти всегда преобладает над инстинктивным желанием скрыться.
Каждый раз, подходя к группе горилл для установления контакта, я старалась выбрать подходящий наблюдательный пункт с большим крепким деревом поблизости, на которое могли бы залезть гориллы. Однако частенько я была слишком вымотана, чтобы тщательно выбрать место: ведь порой долгие часы мне приходилось карабкаться по крутым склонам, блуждать по раскисшим от дождя тропам чуть не по колено в грязи, прокладывая путь сквозь густые заросли, где иногда приходилось пробираться ползком. Пожалуй, мой устремленный вперед нос страдал от ожогов крапивы больше, чем остальные части тела, защищенные плотными перчатками, нижним бельем, джинсами, носками и сапогами. Многим Африка представляется в виде иссушенных равнин, опаленных безжалостным солнцем. Когда я вспоминаю Африку, мне приходит на ум лишь влажный тропический лес гор Вирунга — холодный и туманный, где годовые осадки составляют в среднем 1800 миллиметров.
По утрам часто светило солнце, но вскоре я убедилась в обманчивости погоды в эти утренние часы. Поэтому, помимо таких необходимых предметов, как фотоаппарат, объективы, пленка, блокноты, и такой роскоши, как термос с горячим чаем, я всегда укладывала в рюкзак накидки от дождя. Обычно вес моего рюкзака не превышал семи — десяти килограммов, но ноша становилась почти неподъемной в дальних походах, когда приходилось брать с собой микрофон на длинном шесте и десятикилограммовый магнитофон «Награ». До сих пор вспоминаю о соблазне выбросить все к чертовой матери в конце долгого пути. Единственное, что удерживало меня, так это мысль, что гориллы где-то совсем рядом.
Стада горилл, обитающие в районе Кабара, многому научили меня. Там я познала, как общаться с животными на их условиях и не заставлять их преступать грань терпимости, проявляемой ими при встрече со мной. Поскольку любой исследователь диких животных является незваным гостем, он всегда должен помнить, что права объекта наблюдения преобладают над интересами ученого. Наблюдатель также должен учитывать, что воспоминания животного о предыдущем контакте могут повлиять на его поведение при следующей встрече.

 

Мое пребывание в Кабаре внезапно закончилось 9 июля 1967 года в 15.30, когда мы с Санвекве вернулись после очередной удачной встречи с гориллами. Лагерь кишел вооруженными солдатами. Мне сообщили, что в провинции Киву в Заире — так отныне именовалось Бельгийское Конго — вспыхнул мятеж и мне следует «эвакуироваться ради собственной безопасности».
На следующее утро я спустилась с горы под эскортом солдат и носильщиков, груженных лагерным снаряжением, моими личными вещами и любимыми Люси и Дэзи. Над нами кружили два полуприрученных ворона, обескураженных и растерянных потерей нашей горной обители не меньше, чем я. После трехчасового спуска к подножию горы Микено вороны решили вернуться к лугу и опустевшей площадке, где шесть с половиной месяцев стояла моя палатка.
Две недели мне пришлось провести буквально в заключении в Румангабо — отдаленной деревне, где размещались управление национальным парком и гарнизон провинции Киву. Это крайне неприятное времяпровождение становилось для меня просто невыносимым, когда я выглядывала из окна и моему взору открывались величественные склоны горы Микено. Меня постоянно мучил один вопрос: смогу ли я вернуться к своим гориллам?
К концу первой недели моего пребывания в Румангабо никто из управления парка не мог или не хотел объяснить мне, почему я должна здесь оставаться. Беспокойство служащих заметно усилилось, когда солдаты из близлежащих казарм стали сооружать заграждения на дорогах, перекрывая все въезды и выезды вокруг управления парка. Из обрывков разговоров я узнала, что заграждения нужны были для охраны генерала, собиравшегося прибыть в Румангабо из осажденного города Букаву, где он возглавлял мятеж. Во время «визита» в военный городок мне попался на глаза текст донесения, из которого явствовало, что меня «готовили» для генерала. Итак, мои шансы на освобождение падали с каждым часом вынужденного пребывания в деревне, и я решила бежать, использовав номерной знак на моей «Лили».
В то время «Лили» еще была зарегистрирована в Кении, и для того, чтобы сменить кенийский номер на заирский, нужно было уплатить около 400 долларов. Мне удалось убедить военных в том, что мои деньги хранились в Кисоро, в Уганде, и, чтобы зарегистрировать «Лили» в Заире по всем правилам, мне надо съездить в Кисоро. Соблазн заполучить столько денег с автомобилем и покладистым заложником в придачу был слишком велик, и военные согласились «сопроводить» меня под вооруженной охраной до Уганды.
В ночь перед поездкой мне удалось незаметно погрузить в «Лили» записи, фотоаппаратуру, а также Люси и Дэзи. В Кабаре у меня был небольшой автоматический пистолет калибра 0,32, но я им ни разу не воспользовалась. По прибытии в Румангабо я отдала пистолет на хранение симпатизирующему мне сотруднику из службы охраны парка. Он подружился со мной во время моего заключения и тайком приносил свежую пишу и новости о политической ситуации. В ночь перед побегом в Уганду мой друг незаметно передал мне пистолет и посоветовал держать его наготове на всем протяжении поездки, особенно на границе между Заиром и Угандой. Он сообщил, что пограничный пост в Бунагане кишмя кишит солдатами, а те могут не захотеть выпустить меня в Уганду даже на короткое время. Оставалось решить чисто технический вопрос, где держать пистолет, даже такой маленький, незаметно от полудюжины вооруженных солдат, выделенных в качестве конвоиров, так, чтобы он постоянно был под рукой. Я рискнула и спрятала оружие на дне полупустой коробки с бумажными салфетками, которую положила в «бардачок», оставив его открытым. По бокам коробки я насыпала ржавых болтов и мелкого автомобильного инструмента, чтобы удержать ее на месте во время тряски по немощеной дороге к границе, пролегавшей по лавовому полю. Не хватало, чтобы пистолет выскочил и приземлился на колени сидящего рядом со мной солдата!
Когда на следующее утро мы тронулись в путь, солдаты были в чудесном настроении, которое заметно улучшалось после каждой остановки у придорожных баров, где торговали местным пивом помбе. Они не обращали внимания на мой повышенный интерес к подпрыгивающей коробке с бумажными салфетками.
Пограничный пост оказался точно таким, как его описывал мой друг из службы парка, — он был битком набит военными, ввязавшимися с моими солдатами в пространные и ожесточенные споры. Один из пограничников сказал, что я могу пройти пять с лишним миль до Кисоро пешком, оставив «лендровер» на заставе, а сопровождавшие меня солдаты из Румангабо отказывались идти со мной и в то же время не хотели отпускать одну. Отпечатанное на папиросной бумаге разрешение, выданное мне в Румангабо на «временный» въезд в Уганду, переходило из рук пьяных солдат в руки столь же пьяных таможенных чиновников и обратно. Но было очевидно, что фамилия генерала произвела должное впечатление даже на самых воинственно настроенных пограничников. Перебранка длилась несколько часов. За все это время я не вымолвила ни слова, а Люси снесла яйцо. Я тут же запрыгала, хлопая в ладоши и строя из себя дурочку, пришедшую в умиление от необыкновенного дара Люси. Воцарилась тишина, и солдаты недоуменно уставились на меня. В конце концов присутствующие пришли к соглашению, что я настоящая «бумбару» (идиотка) и меня можно спокойно отпустить. Шлагбаум был поднят.
За двенадцать лет до этих событий милейший человек по имени Вальтер Баумгертель открыл в Кисоро некое подобие пансионата для исследователей горилл и туристов. Окрещенное «Травелерс реет хотел», это заведение было, по сути дела, пристанищем для многих ученых, приезжавших сюда до меня, включая Джорджа Шаллера. Я встречалась с Вальтером во время моего первого сафари в 1963 году, а за шесть с половиной месяцев пребывания в 1967 году он стал для меня одним из самых близких друзей в Африке. Через десять минут после пересечения границы я свернула на дорожку, ведущую к гостинице Вальтера, затормозила, выхватила ключи от зажигания и влетела в парадную дверь, у которой толпились изумленные беженцы из Заира. Я пронеслась по коридору через всю гостиницу до самого дальнего номера и, пробравшись через паутину, спряталась под кровать, где, трясясь от страха, ждала, пока не улегся шум, вызванный приходом угандийских солдат, явившихся по звонку Вальтера и арестовавших заирских солдат. Выбравшись из-под кровати, я первым делом поздравила Люси за столь своевременно снесенное яйцо. Оно, правда, в сутолоке разбилось.
После допросов, которым я подвергалась в Кисоро на протяжении нескольких дней и во время которых мне давали понять, что при попытке вернуться в Заир меня застрелят без предупреждения, я отправилась в Кигали, столицу Руанды, где меня снова допрашивали. Наконец я вылетела в Найроби, где впервые за семь месяцев встретилась с д-ром Лики, правда, в иных обстоятельствах, чем хотелось бы нам обоим.
Он ожидал меня в аэропорту Найроби, улыбаясь во весь рот, как бы говоря: «Ну вот мы их снова надули, не так ли?» После краткой беседы мы оба пришли к выводу, что мне следует вернуться в Вирунгу, нежели работать с гориллами низменностей в Западной Африке или орангутанами в Азии. В Найроби я узнала, что госдепартамент США объявил меня пропавшей без вести и, по всей вероятности, погибшей. Поэтому мне и д-ру Лики предстояло явиться в американское посольство. При встрече со мной поверенный в делах категорически заявил, что возвращение в Руанду невозможно. По его словам, меня тут же сдадут заирским властям как сбежавшую из заключения.
Тогда за дело взялся д-р Лики. Он попросил меня выйти из комнаты и закрыл дверь. Около часа их возбужденные крики разносились по всему посольству. Д-р Лики вышел из кабинета бодрой походкой и с озорным огоньком в глазах. Его вид свидетельствовал, что он провел весьма приятные и удачные переговоры.
Благодаря усилиям Лейтона Уилки и его щедрости мне удалось собрать в Найроби снаряжение, необходимое для второй попытки. Через две недели я вылетела в Руанду к горам Вирунга, расположенным на ее территории. Там тоже обитали гориллы и тоже можно было лазать по горам. Я переживала второе рождение.
Мое устройство в Руанде прошло сравнительно гладко с помощью необычайной бельгийки. Алиетт Демунк родилась в провинции Киву в Заире и прекрасно знала страну и ее обычаи. Благодаря ей мне удалось приступить к подсчету численности горилл на руандийской стороне вулканической области Вирунга почти сразу же по приезде.
Выбор подходящего места для лагеря наподобие Кабары обернулся увлекательным приключением. Я начала поиск с горы Карисимби, вулкана высотой 4507 метров, расположенного к юго-востоку от горы Микено. Меня разочаровало, что склоны Карисимби были усеяны крупными стадами скота и пришлось подняться на высоту около 4000 метров, чтобы найти подходящую площадку для временного лагеря, которая оказалась в безлюдной местности в получасе ходьбы от границы с Заиром. Я не видела горилл уже девятнадцать недель, но мне повезло — я наткнулась на их свежий след, ведущий в направлении одной из трех групп, с которыми я общалась в Кабаре. Контакт с гориллами был наилучшим подарком для «блудной дочери», вернувшейся домой. Гориллы меня узнали и не пытались скрыться, даже когда я приблизилась на расстояние около пятнадцати метров. С момента нашего расставания в семье родился малыш.
Одиннадцать дней поиска на руандийской стороне горы Карисимби оказались бесплодными из-за обилия скота, а также браконьеров на территории парка и отсутствия следов горилл. Однако, когда на следующее утро, а оно предвещало ясный, безоблачный день, я добралась до пустынного, напоминающего лунный пейзаж альпийского луга на горе Карисимби, передо мной открылся вид на всю сорокакилометровую цепь потухших вулканов Вирунга.
В бинокль я высмотрела довольно перспективное для моих исследований место в седловине между горами Карисимби и Високе. Пока я сидела на обдуваемом ветрами лугу и размышляла о будущем, из безбрежного океана зеленого леса, распростершегося у моих ног, вылетели два ворона и, непрестанно каркая, принялись кружить надо мной в надежде, что им перепадет хоть кусочек из остатков моего обеда. Робость птиц явно свидетельствовала о том, что это не вороны из Кабары, но их появление в тот момент и в том месте было для меня добрым знамением.
И вот десять лет спустя, когда я сижу и пишу эти строки, из окна открывается вид все на тот же кусок альпийского луга. И чувство волнения, охватившее меня при первом знакомстве с горами Вирунга с этих заоблачных высот, до сих пор не утратило своей остроты, словно все произошло лишь вчера. Так я обрела свой дом среди горных горилл.
Назад: Предисловие
Дальше: Глава вторая Второе начало: исследовательский центр Карисоке в Руанде