Глава четвертая
КАРТА
Лося подняли сразу за деревней. Было раннее ноябрьское утро, утро первого глубокого снега. Снег падал и раньше, но не успевал закрывать всю землю, тут же таял, а если и задерживался ненадолго, то оставался лежать неширокими седыми пятнами…
Для охоты за лосем нужно ждать ровного белого покрывала, на котором и останется весь путь уходящего от человека животного. Но ровный глубокий снег — это малая часть успеха. Еще нужен ветер, холодный шумный ветер, который заглушит твои шаги и не позволит лосю заранее узнать о близкой опасности. Если первый глубокий снег и хороший ветер придутся на один и тот же день, то в этот день охотника может ждать удача.
Есть другая, более простая и менее зависящая от погоды охота за лосем, в такой охоте должны принимать участие хорошие собаки. Тогда достаточно знать место отдыха животных, привести туда собак и подать команду к началу охоты. Собаки молча скроются в зарослях ольшаника, найдут и поднимут лося и тут же оповестят своего хозяина о том, что лось есть, что он стоит на месте и никуда больше не уйдет. Задержать сильное, грозное животное, не дать ему уйти в тайгу до подхода охотника могут лишь очень смелые и толковые зверовые псы.
Мне посчастливилось знать только двух таких собак. Одна из них некогда принадлежала мне. Это была чистопородная западносибирская лайка, как скажут в лесу, собака хороших кровей. Лайку звали Буяном. Буян молча находил лося, отрезал ему путь к отступлению и заставлял животное покорно дожидаться охотника. Каждый шаг лося в сторону воспринимался собакой как дерзкое непослушание. Пес хрипел, бросался к оторопевшему животному, казалось, вот–вот вцепится лосю в морду…
Но Буян ограничивался только грозным предупреждением, внимательно следя, как бы не попасть под удар копыта. Удар копыта передней ноги мог оказаться для собаки роковым. Это было страшное оружие лосей, которое хорошо знал даже сам хозяин тайги медведь. Острое, тяжелое копыто перерубало позвоночники, дробило черепа, и не одна слишком самонадеянная собака поплатилась жизнью за непочтительное отношение к лосю.
Работу другого пса–лосятника мне уже не удалось посмотреть. Пса звали Налеткой. Это была осторожная, податливая по отношению к людям деревенская собака. Кудлатая, постоянно в репьях, она мало чем походила на тех бойцовых собак, которые могли спасти жизнь охотнику, когда раненый медведь выбивал из рук ружье. Но в лесу Налетка преображался в грозного зверя, и не один лесной бык был остановлен им. О Налетке рассказывали много, но недавно пес оглох, и теперь его хозяин вынужден был отказаться от походов за крупным зверем.
Других хороших собак–лосятников мне встречать не привелось. Давно рядом со мной не было и Буяна, и теперь только снег, ветер да знание места были нашими помощниками в трудной лесной охоте.
Знание места я называл для себя знанием карты. Но это знание не было результатом изучения яркого листа бумаги, где рядом с названиями населенных пунктов, отметками высот и не всегда точными контурами озер иногда удавалось отыскать пунктирную линию лесной тропы.
У нас в лесу была своя собственная карта, и эту карту никогда никто не рисовал. Карта была в голове у каждого охотника, у каждого рыбака. Она была известна до малейших подробностей, и, может быть, именно эти подробности мешали нередко постороннему человеку понять ту дорогу, о которой рассказывал ему местный житель.
Подробности, которыми я обязательно украшу дорогу ну хотя бы на Красово озеро, могут напугать, а в лучшем случае показаться невнимательному человеку лишними деталями, или, как теперь принято красиво говорить, избыточной информацией. Но если человек, попавший в новые места, знаком с чувством познания, ему будет совсем небезынтересно разобраться, почему, что и когда было здесь, где сейчас встречают его только малопонятные названия озер, ручьев, выпасов и пожен. И если «почему?», «что?» и «когда?» найдут свои ответы, то даже простая история Часовенного озера может показаться бесконечно глубокой…
Часовенное озеро я видел всякий раз, когда направлялся на Красово. Это и было то самое озеро, которое встретило меня белым лебедем и глубокими всплесками больших сонных рыб. Часовенное открывалось сразу за деревней темной молчаливой водой. Эту грустную воду я узнавал всякий раз, поднявшись на холм, и мне верилось тогда, что это озеро лежит много ниже всех остальных озер… Высокие берега не казались высокими, казалось, не берега поднялись высоко вверх, а глубоко вниз опустилась сама вода. И эта опустившаяся далеко вниз вода и заставляла задумываться о чем-то большом, давно канувшем в небытие.. Наверное, такую же необычную воду видели здесь и первые поселенцы, и, возможно, именно поэтому на Часовенном озере и была поставлена когда-то маленькая деревянная часовенка.
До этого озеро называлось просто Темным в отличие от другого, Домашнего, светлого и веселого, где люди срубили свои избы. Название «Темное», видимо, было дано озеру по темной молчаливой воде, как были даны другие простые и точные названия Долгому ручью, Верхнему озеру и Черной лахте. Но с постройкой часовни прежнее название озера начало забываться, и теперь моя тропа к Красову обязательно проходила неподалеку от Часовенного озера.
Я шел дальше и почти всегда мысленно невольно обращался к тем строителям, которым, может быть, выпадет построить когда-нибудь на берегу бывшего Темного озера настоящий город. И тогда мне очень хотелось, чтобы ту улицу, которую проложат на месте сегодняшней дорожки к деревянной часовне, назвали сначала просто Часовенной, чтобы это название, пришедшее из глубины веков, заставило первых горожан внимательней посмотреть на воду озера, заставило понять, что эта вода совсем не похожа на воду других здешних озер, и, может быть, тогда люди внимательней отнесутся не только к самой воде, но и к вековым елям, которые плотной стеной окружают деревянную часовню… А когда город встанет, поднимется под крыши, когда кто-то из строителей или горожан уж очень отличится в служении своей земле, когда память и уважение к этому человеку будут настолько велики, что его имя по старым понятиям станет святым, пусть тогда, только тогда Часовенной улице дадут новое название… А уж если говорить начистоту, то во имя человека, ставшего для людей воистину святым, можно построить и еще одну, и самую хорошую, улицу, оставив прежние названия прежней истории.
Но не все прежние названия, наверное, имеют право на долгую жизнь. К таким я и относил название выпаса Новины. Когда-то это действительно были новые, недавно отвоеванные у леса выгоны для скота. Но сейчас Новины постарели: дальше за ними лежат новые, более мо–лодые полосы — Угольные. Малое и Большое Угольные тоже имели свои собственные истории. Здесь сеяли овес, сюда по ночам выходили медведи полакомиться сочными метелками овса, здесь нередко раздавались охотничьи выстрелы, и на этих Угольных не один охотник знал удачу и встречал порой горечь досадных осечек и промахов.
Наши Угольные были в звучании именно «Игольными», а не «угольными», хотя на самом деле это был последний, дальний участок владения человека в лесу, последний дальний угол его хозяйства. По «углу» можно было и объяснить происхождение названия самих полян, если предположить, что первонарекатель почему-либо недосмотрел и оставил в названии полян ударение на том же слоге, на котором оно стояло в слове «угол». Но, слыша раз от разу «Угольное», а не «Угольное», я захотел реабилитировать того человека, которого поспешно обвинил было в неграмотности. А что, если этот человек обладал тем тонким чувством звучания слова, которое помогло ему назвать лесной ручей ручием, а конец озера — Концезерьем? А что, если этот человек не мог согласиться, что рядом с Янцельским, Елемским и Гусельным будет жить такое слово, которое напоминало бы угольный дом или угольную избу? Да угольной избы и нет в лесу. Пожалуй, определение, относящееся к дому, стоящему на углу, никак не подходило мягкому лесному языку, который родился рядом с музыкой природы. В лесу есть крайняя изба, крайнее окно, крайняя баня, и имена этих крайних нехитрых сооружений звучат, на мой взгляд, намного веселей и потребней, чем «угольное» (хотя и очень красивое) здание…
Угольные оставались сзади, впереди тропа, но, не доходя до той осины, где Виктор Герасимов встретился однажды с лосем, с тропы надо свернуть налево.
Встреча охотника с лосем, упомянутая мной, может показаться совсем неинтересной. Виктор просто пошел в лес за мясом, то есть на охоту за лосем, пошел без собак и в неподходящую погоду. Рассчитывать на успех он не мог, могло только повезти. И Виктору повезло — как раз около этой осины он и увидел лося. Добыть животное было нетрудно. Взведенный курок, выстрел — и оставалось только разделать тушу…
Разделка свежей туши в глазах многих любителей скоромной пищи — работа несколько неприятная. Но человек, знакомый с работой мясника или охотника, хорошо знает, что первая операция, с которой и начинается изготовление сочных отбивных и ароматных шашлыков, — спуск крови. Тушу надо хорошо обескровить, иначе домашние хозяйки и посетители ресторанов отвернутся от такого мяса. Единственное орудие в этой операции — нож. Но у охотника, которому счастье неожиданно пришло в руки, ножа с собой не оказалось…
Еще до сих пор в лесных деревнях бережно хранится старый обычай — проводы в дорогу. Обряд, как правило, молчаливый. Главное лицо в совершении обряда — женщина: жена или мать. Без ее напутствия, без ее благословения, благого слова нельзя уйти из дому, нельзя переступить родной порог. Женщина должна отпустить с легким сердцем, и тогда даже самая трудная дорога будет у человека удачной.
Мать или жена отпускают просто. Вспомните сегодняшних себя, потомки вчерашних лесных людей. У вас добрая, беспокойная мать, у вас нежная, любящая жена, которая всегда поймет необходимость временной разлуки и никогда не оставит вам в дорогу небрежно брошенное слово. Тогда вы легко идете из своего дома, идете той дорогой, которая обязательно приведет вас обратно к близким людям… Вот вы собрали свой чемодан, вот последняя минута, мать предлагает посидеть на дорогу, потом говорит: «Все». Вы тянетесь к ручке чемодана, но чемодан уже успела взять ваша жена. Она молча кладет вам руку на плечо и так провожает до самой двери и только там, вслед за последним «до свидания», отдает вам ваше дорожное имущество. Вас отпустили в дорогу, по–старому — вас благословили и дали вам с собой все необходимое. Это и есть тот самый обряд проводов, который мы, к счастью, не успели еще забыть в городской жизни.
Но ваш обряд не совсем полный. Свой чемодан вы обычно собираете сами. А охотничью котомку в лесу собирает та женщина, которой написано на роду провожать вас в лес. И вы не смеете спорить с этой женщиной, что взять или не взять с собой, не смеете отказываться от того, что положила в котомку она. Отказаться от поданного в дорогу у нас означает обидеть провожающих и потерять легкий путь.
В лес Виктора всегда провожала мать. Сборы проходили в молчании, и охотнику надо было ответить только на один вопрос: ночует ли он в лесу или вернется? Что и как положит в котомку мать, Виктор никогда не интересовался, он просто знал, что у него с собой будет все необходимое, чтобы пройти лесную дорогу. Но в тот раз мать почему-то забыла положить в котомку нож.
Вот и вся история, которую вспоминаешь мельком перед поворотом с лесной тропы к Красову озеру. История все-таки окончилась благополучно: охотник успел сбегать домой за ножом и не испортил мясо…
Пожалуй, все эти подробности и многие вроде бы неприметные мелочи и помогают держать в голове карту нашего леса. С такими подробностями оживает каждое болото, каждый выпас и выкос, каждое пристанище для лодок, каждый поворот лесной дорожки, и чем больше ты знаешь, тем проще и легче шагать по лесу.
Сейчас я тороплюсь обойти ушедшего от нас лося, тороплюсь пересечь его путь. Под ногами снег, вязкий, глубокий снег, уже тронутый неожиданным теплом. Снег мешает идти туда, где будет ветхий мостик и где надо свернуть вправо с дороги. До поворота еще далеко, еще долго бежать к тому мостику, где Ваське однажды привиделся леший. Тогда Василий упал, вскочил на ноги, побежал и потерял по дороге шапку. Вспоминать шапку и лешего весело даже сейчас, когда так хочется остановиться и покурить. Потерянная Василием шапка, в которой и по сей день разгуливает по тайге леший, помогает забыть усталость, и дорога до ветхого мостика оказывается не такой уж долгой…
Лось не подпустил, поднялся и ходко ушел берегом ручья. Теперь предстояло обойти, опередить лося и ждать. Но для этого надо знать лосиную тропу и каждый остров в тайге…
Если брести по нашей тайге с юго–востока на северо–запад, то скоро заметишь, что твой путь то опускается вниз, в мокрые гнилые низины, то поднимается вверх и тянется тогда по черным мшистым ельникам. Эти ельники обычно сухие, они приподнимаются над низинами и называются островами. Часто за следующим островом вместо узкой низины тебя ждет широкое моховое болото. Такие болота поросли редкими кривыми сосенками, ярко оделись листом морошки и огоньками брусники и всегда кажутся очень светлыми и теплыми после мрачных еловых островов.
Почти все болота и низины будут пересекать выбранный тобой путь под прямым углом, и если ты выдержишь прежнее направление, то вскоре тебя обязательно встретит сухая тропа острова. Путь вдоль болота не так быстро приведет к сухому ночлегу. Болото может стать глубже и зыбче и даже откроется черными опасными трясинами. Такие трясины надо уметь обходить. Когда трясины появляются все чаще, то скоро жди ручей, а следом за ним и озеро. К озеру еловые острова начинают подниматься, мужать, оставляя для воды глубокую темную низину — уйту. Таких уйт в тайге много, и по дну их и тянутся наши озера.
Озера вслед за низинами вытянулись с северо–востока на юго–запад. И если немного подумать, то можно догадаться о ледниковом происхождении этих озер. О леднике могут рассказать и камни, тяжелые лобастые валуны, разбросанные по тайге. Валунов у нас много. Некоторые из них тоже хранят истории людей, смешные или грустные события, и по этим камням при желании также удается отыскать нужный тебе путь.
Пробираясь между ними, вспоминаешь замечательные слова Гете: «Природа — это единственная книга с великим содержанием на каждом листе». Здесь, на таежных тропах, каждый день учишься читать эту книгу.
Каждый остров, каждое болото, каждая уйта не похожи на другие, в них постепенно начинаешь разбираться, как разбираешься в улицах и площадях города. Когда все тропы, острова, озера и болота станут известны тебе, ты можешь сесть за стол и нарисовать на листе бумаги карту своего леса.
Вот центр твоего лесного города — это деревушка на берегу озера. От площади — центра — расходятся две магистрали. Магистрали — это дороги, трудные лесные дороги. Обе они ведут к другим поселениям: одна — на восток, другая — на юго–запад по вершинам лесных островов.
Юго–западная дорога легкая, в конце ее тоже живут в лесу люди, и мне кажется, что эти люди нашли свою деревню только после того, как им наскучили берега Домашнего озера. Об этом говорила дорога по вершинам островов; скорее всего она появилась вслед за человеком, который отправился когда-то из нашей деревушки искать новые места. Разведчику незачем было идти по дну уйты, незачем было месить болота, он искал сухую, легкую тропу и в конце этой тропы нашел для себя речку Окштомку… А может быть, все было и наоборот; может быть, люди пришли сначала на Окштомку, а уже оттуда отправились сооружать нашу деревушку. Но так или иначе о родственности двух поселений говорила сама лесная география.
Восточная дорога казалась мне проведенной позже, уже потом, когда на берегу озера поселились люди и когда потребовалось отправиться по делам к другим лесным жителям, оказавшимся неподалеку. Восточная дорога была труднее, и всегда верилось, что ее проложили только по необходимости.
Рядом с лесными магистралями разбегались в тайгу радиусы троп. Тропы кочевали по уйтам и островам в поисках озер или зверя, где-то дальше между двумя тропами прокладывалась третья, и тогда человек, ушедший в лес, мог возвратиться обратно по новой охотничьей тропе.
Тропы и дороги раздвигали лес, делали его светлей и ближе и приводили тебя к тому чувству, которое испытывает человек, хорошо знающий свой город. По знакомому городу просто и спокойно ходить, оставаясь один на один со своими мыслями. В таком городе всегда знаешь, где свернуть, чтобы побыстрее пройти к интересующему тебя месту, чтобы побыстрее встретиться с интересующим тебя человеком…
Сегодня в тайге нас интересовал лось. Мы не очень напугали его — мы только заставили подняться с лежки и теперь хорошо знали, куда лось пойдет, знали ту уйту, в которую он спустится, знали и тот остров, вдоль которого животное двинется дальше; этого лося мы знали давно. И теперь нам предстояло обойти, опередить лося в том городе–лесу, который мы тоже неплохо знали.
