В двадцати километрах от станции Соло-Тюбе Ташкентской железной дороги среди сети глубоководных озер затерян маленький островок Иринбет. На этом клочке твердой почвы, окруженной обширными чистыми плесами и тростниковыми крепями, я работал в студенческие годы как начинающий натуралист. С этим уголком у меня связаны воспоминания об охоте на кабанов, о местных собаках.

В то время на острове Иринбет впервые появился крошечный поселок. Он состоял из небольшой землянки, широкого навеса, защищавшего от дождя и солнца, огромного ледника и четырех палаток. Обитали на острове два здоровенных парня — два Петра, посвятившие свою молодость охоте и рыбной ловле. Кроме людей, на острове жили двенадцать собак различных пород и ободранный, невероятно злой кот, ведущий полудомашнее, полудикое существование.

Несмотря на относительную близость аулов и наличие в двадцати километрах станции, остров Иринбет редко посещался казахами и русскими охотниками. Свора необузданных собак внушала страх всем соседям. Вследствие этого коренное население острова было значительно оторвано от мира и жило маленькими собственными интересами.

Увлекаясь кабаньей охотой, я частенько приезжал на станцию Соло-Тюбе и охотился в ее окрестностях. Многочисленные кабаны нередко травили здесь колхозные посевы.

Как сейчас вижу обычный ландшафт богатых водой частей Казахстана. Вдали высоко поднимаются сухие тростниковые крепи; арык, заросший джингилем и лохом, тянется среди равнины; здесь и там разбросаны то зеленые, то уже пожелтевшие участки посевов.

Вдвоем со стариком казахом мы сидим на его пшеничном поле, окруженном живой колючей изгородью, и беседуем в ожидании вечера.

— Как солнце спрячется, — ломая русский язык и помогая жестикуляцией, говорит мой собеседник, — сразу чушка пшеница придет.

Поле сильно потравлено дикими свиньями, и колхозник видит во мне — русском охотнике, — своего избавителя.

Ему больше всего хочется, чтобы потравивший поле крупный кабан со сломанным копытом, оставляющим уродливый след, был мной убит, как только зайдет солнце. Он мечтает, а потому и верит этому. И мне тоже хочется убить кабана, и потому я верю всему, что рассказывает мой собеседник.

— Кош, прощай, — говорит он, пожимая мою руку, когда солнце низко опускается к горизонту, и осторожно идет по направлению к аулу.

А я ложусь на согретую землю и начинаю мечтать о предстоящей охоте: вот заходит солнце, еще совсем светло, а нетерпеливый кабан уже вышел на поле и ест пшеницу. Мишень настолько велика, что мне — хорошему стрелку — промахнуться почти невозможно. Но, увы, это только мечты охотника — не так просто убить осторожного, чуткого зверя.

Уже не в воображении, а на самом деле заходит солнце, сгущаются сумерки, потом выплывает луна, а кабана нет и в помине. Стараясь защитить лицо и шею от комаров, я закрываюсь темным женским платком; под ним душно, потеет лицо, а целое облако назойливых насекомых все же лезет в глаза, гудит в воздухе.

И вдруг я слышу осторожную тяжелую поступь большого зверя. Несколько секунд спустя, хотя мне ничего не видно, по звуку я знаю, что он проламывает колючую изгородь и, просунув сквозь нее голову и передние ноги, чутко вслушивается и втягивает в себя воздух. «Ух», — слышится его мощное дыхание, и кабан, вместо того чтобы появиться на поле, пятится назад, тяжелой рысью бежит по тропе, потом перебирается через маленькое озерко и уходит дальше. До меня доносится явственный плеск воды и топот зверя. В ту же секунду в лунном небе громко кричит летящая цапля — никогда не забуду этой картины. И хотя момент для меня трагический, ведь охота как будто не удалась, мне некстати вспоминается поговорка: «Конь бежит — земля дрожит». Я лежу, вслушиваясь в топот убегающего кабана.

Однако охота не кончилась этим. Казах ошибся. Пшеницу посещал не один, а много кабанов. Одни приходили сюда со стороны маленького озерка, другие — от тростниковых зарослей. Всю эту ночь в страшном напряжении ползал я по полю, всматривался в неясные тени, то видел, то терял из виду кабана; охота закончилась только на позднем рассвете единственным, но удачным выстрелом.

Минут двадцать спустя после того, как благополучно убрался первый кабан, с противоположной стороны поля пришел второй. Он осторожно продрался сквозь колючую изгородь и, вероятно, потому, что едва заметный ветерок чуть тянул от нее ко мне, не обнаружил опасности и довольно смело вышел на поле. Вскоре я услышал сначала тихий шелест созревающего хлеба, потом громкое чавканье. Видимо, с большим удовольствием кабан, не срывая, разжевывал, а затем обсасывал колосья пшеницы. К моему огорчению, даже при ярком лунном освещении я долгое время не мог ничего увидеть. Тогда я подкрался возможно ближе и наконец ясно увидел крупного зверя. Благодаря принятым мной предосторожностям я ничем не обнаружил своего присутствия, и, несмотря на мою близость, кабан спокойно занимался своим делом.

Однако, когда добыча была совсем близко, почти в руках, возникло новое и неожиданное затруднение. Присмотревшись к тому месту, откуда исходили звуки, я видел кабана, его контуры. Но стоило мне начать целиться, как от напряжения глаза начинали слезиться, контуры становились неясными, расплывчатыми, и у меня возникало сомнение — кабан ли это? Тогда я опускал ружье и, представьте себе, опять ясно видел животное.

Это продолжалось около часа.

Вдруг я услышал новые звуки. Какой-то зверь без всякой церемонии проломил изгородь и, производя массу шума, хозяйничал на поле то в одном, то в другом месте. Я вслушивался в эти звуки, и мне казалось, что дикое животное не может шуметь так нахально. «Не теленок ли это?» — соображал я, всматриваясь в пшеницу. Но, увы, мне ничего не было видно. К моей радости, неизвестный посетитель, топчась по полю, вскоре приблизился к первому кабану. Громкий визг прорезал тишину ночи, и мимо меня с быстротой зайца промчался годовалый поросенок. Это его ударил взрослый кабан, которому он, вероятно, мешал своим шумным, бесцеремонным поведением на пшеничном посеве.

Затих топот убежавшего поросенка, и мои мучения возобновились. Кабан был совсем близко, но я никак не мог в него выстрелить: стоило мне поднять ружье и начать целиться, как я терял его из виду. Стрелять же пулей наудачу я не хотел. Тогда я взял себя в руки и, хотя комары не давали мне ни минуты покоя, решил ждать рассвета. К счастью, недолга июньская ночь, и у меня хватило терпения.

Отдыхая после бессонной ночи у лесного объездчика в Соло-Тюбе, куда подвезли убитого мной кабана, я познакомился с одним из постоянных жителей острова Иринбет Петром Усковым. Мы сидели за вечерним чаем, когда он зашел по своим делам и разговорился со мной об охоте.

— А вы к нам загляните, — сказал он, узнав, что я занимаюсь изучением местной фауны. — Наши озера битком набиты всевозможными птицами. Охотников там почти не бывает, птиц никто не трогает, а кстати, если захотите, и на кабанов поохотиться можно.

— Охотно заглянул бы, — ответил я, — но как это сделать? Дороги я не знаю, а добраться до вашего острова, как я слышал, не так уж просто.

— Один, конечно, не доберетесь — пойдемте завтра со мной, выйдем утречком и к обеду будем на острове.

— А как же с продуктами? — возразил я. — Ведь мне надо купить самое необходимое — хлеба, махорки.

— Ничего не надо, — решительно заявил Петр, — все есть на месте — на полгода хватит.

Мне так хотелось посетить эти глухие озера, что я не стал спорить и на следующий день вместе с Петром пошел на остров.

Сначала мы пересекли густые тамарисковые камыши и около полудня добрались до протоки. Сняв обувь и проникнув в чащу прибрежного тростника, Петр извлек оттуда легкую плоскодонку, и мы, удобно разместившись в ней, совершили дальнейший путь водой.

Узкая протока быстро несла лодку вперед. По сторонам сплошной стеной поднимались высокие желтые заросли тростника. По их стеблям, перекликаясь звонкими голосами, перепархивали маленькие длиннохвостые птички — усатые синицы, иногда, издавая резкий крик, взлетала в воздух серая цапля, плескалась крупная рыба.

— Наверное, мой друг навес протаптывает, — сказал Петр, встав и всматриваясь в даль, когда протока вынесла нас на широкий плес озера.

И действительно: далеко впереди я увидел фигуру человека, черневшую сквозь поредевшую растительность.

— Это он меня ждет, — продолжал Петр. — Скучно ведь одному сидеть на острове — вот он и залез на крышу, чтобы осмотреться кругом.

В тот же момент человек, видимо заметив нас, спрыгнул с крыши, и несколько минут спустя над островом заклубился дымок от костра.

— Обед разогревает, — со смешком заявил мой спутник. — Одному и кусок в рот не лезет.

Нас встретил высокий парень с пестрой сворой собак. Собаки одновременно выражали радость, завидев хозяина, и недоверчиво косились на меня, незнакомого человека.

Остров Иринбет оказался интереснейшим местом для зоолога. Сколько здесь было всевозможной птицы! В течение дня, не предпринимая далеких экскурсий, вы могли наблюдать за жизнью водяных, болотных и иных пернатых и добывать на выбор тех, какие были для вас необходимы. Серые гуси, утки, водяные курочки — лысухи постоянно плавали по чистым плесам. Иногда из тростников появлялся лебедь и, сопровождаемый маленькими светло-серыми пуховичками, опасливо осмотревшись, вновь скрывался в зарослях. В жаркие часы дня на мелкие участки озера слетались большие черные бакланы и занимались своей шумной охотой. Образовав широкий полукруг, сотни энергичных и сильных птиц одновременно ныряли, чтобы с крупной рыбой в клювах появиться вновь на поверхности. В отличие от большинства других водяных птиц, после долгого пребывания в воде их перо намокает. Вот бакланы закончили свою общественную охоту, наелись до отказа и стали сушить свое намокшее оперение. Каждый из них стремился забраться повыше на спутанный зимними ветрами тростник, на торчащие из воды жерди. Широко раскрыв крылья, птицы медленно помахивали ими в воздухе, подставляя мокрое перо под горячие лучи солнца. Своеобразная просушка закончилась, и бакланы один за другим, разбежавшись по водяной поверхности, с трудом взлетали в воздух и направлялись к своим гнездовьям.

Но особенно много на Иринбете было пернатых хищников. Непосредственно к острову примыкали рыбные садки, где мои молодые хозяева сохраняли отловленных ими сазанов. Эти садки так своеобразны, что мне хочется о них рассказать. Садок представляет собой обширный, относительно мелкий участок озера. Он обнесен прочной, сплетенной из стеблей тростника изгородью. Сюда пускается вся полноценная рыба, выловленная многочисленными вершами и мордами. На естественных кормах, приносимых течением протоки, она содержится в течение лета и извлекается отсюда только с наступлением первых заморозков. В садках Иринбета рыбы было несметное количество. Иной раз, пользуясь укрепленными над водой легкими мостками, я проникал в глубину садка и видел огромных сазанов, сплошь покрывавших дно огороженного водного участка. Само собой разумеется, что при таком скоплении рыбы небольшая часть ее все-таки погибала. Уснувшие сазаны всплывали на поверхность. Эта падаль и привлекала сюда крупных хищных птиц — орланов-долгохвостов, подорликов, чаек. Они выполняли роль санитаров, избавляя моих хозяев от заботы чистить садки.

С раннего утра и до позднего вечера орланы дежурят поблизости. Они неподвижно сидят на кучах сваленного камыша, на возвышениях почвы и зорко следят за водной гладью. Но вот на поверхности появляется рыба. Она еще не погибла и медленно плавает вверх брюхом. И тогда несколько крупных птиц, тяжело взмахивая крыльями, поднимаются в воздух. Среди них происходят ожесточенные воздушные драки. Они наносят удары когтями, верещат, пытаются отогнать друг друга от добычи. Наконец одна из птиц выхватывает из воды погибающего сазана и, едва справляясь с тяжестью, тащит его на сухое место. Ее преследуют остальные, пытаются отнять добычу. Но орлан, усевшись на землю, зажимает рыбу своими могучими лапами и, раскрыв широкие крылья, начинает отрывать кусок за куском от своей жертвы. Остальные ждут, когда счастливец насытится, в надежде воспользоваться хотя бы остатками пира.

Не всегда борьба за обладание добычей кончается таким образом. Иной раз раздражение дерущихся птиц возрастает до крайности. Они вцепляются друг в друга когтями в воздухе и, потеряв способность держаться на крыльях, бесформенным комком падают на землю или в воду. Утерянная при драке добыча также летит вниз. Ею завладевает третья птица или подоспевшая одна из наших собак.

Подолгу оставаясь на острове и часами наблюдая за поведением пернатых, я невольно также был свидетелем жизни нашей собачьей своры. Надо сказать, что собаки, населявшие Иринбет, не были похожи друг на друга не только по своему внешнему виду, но и своим нравом. Многие из них представляли собой резко выраженные типы. Вот могучий желто-пегий пес Пиратка. Он заслужил всеобщее уважение у обитателей острова. Его не боятся другие собаки, отлично зная, что он не воспользуется своими преимуществами — силой и ловкостью, не ввяжется в драку, не обидит слабого.

С уважением к нему относятся и люди. Он в состоянии один остановить кабана-секача и во время охоты руководит всей сворой. Попробуйте на него замахнуться палкой. Пес ни на один шаг не отступит назад, не сморгнет глазом. И каждому станет ясно, что ударить собаку рискованно. Она не стерпит оскорбления и жестоко расправится со своим обидчиком.

Между красавцем Пираткой и другим псом, по кличке Черный, есть что-то общее. Черный также суров на вид, смел и честен. Но погладьте его, и вы поймете, что перед вами совсем другая, ласковая и добродушная собака. В отличие от Пиратки, его внешность самая неказистая. Его редкие зубы пожелтели, глаза тусклые, грубая шерсть на боках висит клочьями. Черному по меньшей мере лет пятнадцать. Однако, несмотря на старость, Черный — отличная охотничья собака. Он знает свое дело и во время охоты не уступит многим молодым псам своры.

И как же отличается от двух этих собак третья — по кличке Куцый! Он никогда не нападает на кабана открыто: схватит сзади и, как мяч, отлетит далеко в сторону, пытаясь укрыться от опасного зверя за своими товарищами, не любит рисковать своей жизнью. Я не хочу сказать этим, что Куцый — совсем плохая зверовая собака (таких собак здесь не держат), но он вор, пройдоха, задира и до смешного дорожит своей шкурой. Поднимите над ним руку, и он, взвизгнув, как бы от удара, отскочит в сторону. Зато при раздаче корма он всегда первый и завладевает лучшими кусками мяса. Хитрая, назойливая собака Куцый. Не обладая силой, он постоянно затевает драки, впутывая в них других собак своры, и выходит невредимым.

Когда наступает сезон охоты и собаки заняты делом, среди них ссоры наблюдаются сравнительно редко. И, напротив, длительное бездействие влияет на собак самым скверным образом и способствует возникновению драк, часто кончающихся ожесточенной, почти общей свалкой. Я попал ни Иринбет как раз в период праздного бездействия, и собачьи драки были частым явлением. Они возникали по самому разнообразному поводу, а иногда, как казалось, и без всякого повода. Собаки скучали и были постоянно раздражены вследствие наступившей жары и обилия слепней, не дававших им покоя.

Сегодня, например, остригли Мальчика. Это была не то русская овчарка черной масти, не то огромный пудель. И вот кудлатого пса остригли. Как будто на смех, ему оставили львиную гриву и кисть длинных волос на конце хвоста. Конечно, после этой операции собака чувствовала себя, так сказать, не в своей тарелке. Она вздрагивала от каждого прикосновения жалящих насекомых и не находила места, куда от них укрыться. А тут еще остальные собаки не то с сожалением, не то с иронией обнюхивали его обнаженную кожу. Как ни миролюбив был Мальчик, но сейчас его все раздражало. При приближении собак он злобно косился, глухо рычал и скалил зубы. Казалось, вот-вот вспыхнет ссора, драка. Но на этот раз все обошлось благополучно.

Мальчик забился под кучу камыша, другие собаки тоже попрятались, и все стихло.

Прошло около часа, вдруг мир и тишина были нарушены самым неожиданным образом. Больно укушенный клещом, Мальчик с визгом выскочил из своего убежища, в одно мгновение пересек широкий двор и со всего размаха влетел в стоявшую в стороне пустую печку. Оттуда вырвался столб мелкой золы, как будто беззвучно разорвалась бомба. Это послужило сигналом для других собак. Со всех сторон они кинулись к печке и злобно лаяли на скрывшегося Мальчика. В следующее мгновенье, с налитыми, кровью глазами, весь в золе, на сцене появился нарушитель покоя. С рычанием он сбил грудью Дружка и, стараясь вцепиться зубами в его горло, сам покатился на землю. На дерущихся кинулись прочие, и вскоре псы образовали живой клубок. Переворачивая все на своем пути, они с воплями и визгом катались по всему двору. Только Пиратка равнодушно стоял в стороне, как будто ничего не случилось, да старик Черный издали лаял на своих соплеменников. С большим трудом, обливая собак водой из ведер, нам удалось прекратить ожесточенную драку.

После обеда мы решили с Петром объехать выставленные вентеря и морды и вытрясти из них попавшуюся рыбу. Подойдя к лодке, я вторично за сегодняшний день обратил внимание на странное поведение двух наших собак: они сидели на берегу у самой воды, недоверчиво косились друг на друга и временами: скалили зубы. Ведь я их еще до обеда здесь видел.

— А, — с усмешкой ответил Петр, — это они солонину вымачивают. Соленое мясо есть не хочется, так вот они и ждут, когда куски в воде вымокнут.

Я не вполне поверил в объяснение Петра и приблизился к собакам. Видимо не доверяя мне, они немедленно извлекли из воды побелевшие куски мяса и побрели с ними в разные стороны. «Но ведь это не люди, а собаки, — думал я, — откуда у них такая сообразительность, кто научил их так делать?»

Несмотря на вздорные нравы отдельных собак острова Иринбет, на их непривлекательную внешность, вся свора в целом с каждым прожитым вместе днем нравилась мне все больше и больше. В полной мере ее рабочие качества я оценил несколькими днями позже.

— Что это за странный писк? — спросил я Петра, когда мы под вечер возвращались на лодке к дому. — Уже несколько раз слышу эти непонятные звуки.

— Тихо, — шепотом ответил Петр, прикладывая палец к губам. — Это табун свиней кормится. Молодой камыш они дергают — он и пищит. Не надо стадо спугивать. Уедем тихонько отсюда. Завтра устроим кабанью охоту, а то наша собачня от безделья совсем одурела.

Мы, стараясь не производить шума, отъехали от тростника и спустя полчаса пробитыми тропами достигли острова.

…Утро. Чуть брезжит рассвет. Он застает нас за сборами. Мы надеваем на ноги специальную обувь — поршни, выкроенные из сырой кабаньей кожи, осматриваем ружья, подбираем патроны. Собаки держатся тесной группой — ни драк среди них, ни раздражения, забыты раздоры. Каждый готов постоять друг за друга.

Сборы закончены. Мы вооружаемся длинными шестами, отчаливаем от берега и скользим по водной поверхности широкого плеса. Это служит сигналом для своры. Осторожно, без всплеска, в воду входят Пиратка, Черный, а за ними и остальные собаки.

Восток краснеет. Золотится спокойная гладь озера. Порой в воздухе свистят утиные крылья. Свора тесной гурьбой следует поодаль за ними. Видны только собачьи головы, так похожие в полумраке раннего утра на стаю плывущих уток. Вот и противоположный берег. Мы высаживаемся на твердую почву и, стараясь не производить лишнего шума, углубляемся в редкие камыши. Собаки разбредаются в разные стороны и постепенно исчезают из виду. К этому времени восток разгорается, с каждой минутой становится все светлей и светлей. Просыпается дневное пернатое население. Вот на высокую камышинку, четко вырисовывающуюся на посветлевшем небе, выпархивает темный силуэт маленькой птички. Под ее слабой тяжестью упругий стебель гнется, качается. Она издает короткое, но звонкое соловьиное щелканье и вновь ныряет вниз, в заросли. Освободившаяся от тяжести камышинка качается и постепенно принимает обычное положение. Эта голосистая птичка — широкохвостая камышовка. Не так часто удается видеть эту скрытную птицу днем.

В стороне, побеспокоенный собаками, вылетает фазан. Он тревожно вскрикивает, хлопает крыльями, поднимается по крутой линии над высокими камышами и затем, вытянув длинный хвост, спешит подальше убраться от беспокойного места. Вторя ему: «Кох, кох!» — отзываются другие фазаны в туманной дали раннего утра. Вот где-то завыла заблудившаяся молодая собака, затем виновато взвизгнула и замолчала. Это ее хватила за нарушение тишины и порядка более опытная и бывалая собака.

Не спеша, осторожно мы идем вперед к виднеющимся высоким желтым зарослям, чутко прислушиваемся к неясным шорохам и шелесту тростниковых стеблей. Сколько во всем этом нервного напряжения, своеобразной прелести, как много теряют в своей жизни те люди, кому не пришлось испытать подобных ощущений!

Но вот где-то далеко отрывисто взлаивает собака. Мы останавливаемся и ждем, что будет дальше. Лай не вполне надежный — в нем звучит неуверенность: не ошибка ли это? Но в этот момент собака взлаивает вторично — громче, азартнее. Еще мгновение, и присоединяется другой голос, затем третий. Собаки лают в одном и том же месте. Мимо нас стремительно проносится пестрый Шарик. В стороне мелькает наш знакомец Куцый. Все спешат к месту, где с азартом и ожесточением лают собаки. А лай усиливается, нарастает, к нему присоединяются все новые и новые голоса, то злобные и настойчивые, то с нотками страха. Порой одна из собак взвизгивает, лай обрывается, чтобы в следующую секунду закипеть с новой силой. По этим звукам нам становится ясно, что собаки остановили кабана-секача, и мы срываемся с места и, не чувствуя под собой ног, спешим им на помощь. Вот уже собаки совсем близко: то на одном месте, то бурно перемещаясь на новый участок, варом кипит ожесточенная свора.

Перед нами небольшая полянка, едва заросшая редкими низкими камышами и изрытая кабаньими копками. По сторонам сплошной стеной поднимается высокий желтый тростник. Резко выделяясь на общем фоне, в центре полянки стоит крупный кабан-секач. Его щетина на хребте поднялась дыбом, маленькие глазки налились кровью, челюсть скошена в сторону. Он смело отбивается от многочисленных врагов, то круто поворачиваясь на одном месте, то бросаясь вперед и пытаясь ударить собаку клыком. Но собаки пока не спешат, активному натиску еще не настало время. Сейчас, окружив зверя со всех сторон и раздражая его отдельными укусами и лаем, свора держит кабана на месте, заставляет его кидаться из стороны в сторону, выматывает из него силы.

Появление человека изменяет положение вещей. Кабан стремительно кидается в заросли, его по пятам преследует вся свора. Под напором живой лавины с треском валится стена тростника, бьются в воздухе отдельные опущенные верхушки стеблей. Не отставая, собаки с ожесточением ломятся вперед сквозь сплошную чащу и, пробившись наконец на ближайшую полянку, вновь окружают и держат на одном месте раздраженного зверя. Доведенный до бешенства, кабан с яростью кидается на своих врагов, но собаки как горох рассыпаются в стороны. В тот же момент находящиеся позади собаки хватают кабана за задние ноги, заставляя его повернуться в противоположном направлении.

Почти одновременно гремят два выстрела. Подбодренная этим, вся стая в неудержимом порыве бросается вперед, всаживает свои клыки в тело врага, виснет на его ушах и наконец валит на землю. Это самый опасный момент. Сила смертельно раненного животного еще велика. Дорого продавая свою жизнь, он успевает нанести страшные удары своими клыками.

Охота закончена. Настает время подсчитать потери. На рваные поверхностные раны у собак мало обращают внимания. Их залижут сами собаки — все заживет на выносливой собачьей шкуре.

Но вот одна из молодых собак, качаясь из стороны в сторону, делает несколько шагов и, обессилев, ложится на бок. Высунув язык и раскрыв пасть, она дышит быстро-быстро. На груди у нее маленькая, но, вероятно, глубокая ранка. Из нее, едва просачиваясь сквозь густую шерсть, течет тоненькая струйка крови. Проходит короткий промежуток времени, и собака становится неподвижной. Оскаленные зубы, стеклянные глаза заставляют сторониться других членов своры.

Так, то в бездействии, то в опасной охоте, протекает жизнь собак острова Иринбет. Время от времени смерть вырывает из собачьей стаи тех ее членов, которые не обладают силой, быстрой сообразительностью и ловкостью. Эти качества многим собакам обеспечивают долгое существование. Вот и становится понятным, почему все собаки относятся с уважением к нашему знакомцу Черному: ведь не случайно при его отчаянной смелости он сумел дожить до глубокой старости.

— Ветер будет, — сказал как-то вечером мой хозяин, всматриваясь в багровый закат солнца, над которым узкой темной полоской нависли тучи.

На Сырдарье погода портится в летнее время очень редко, и на слова Петра никто не обратил серьезного внимания. Горизонт погас, и кратковременные сумерки сменились ночью. Под редкими порывами ветра предупреждающе зашуршали сухой листвой тростниковые заросли. Где-то далеко поблескивала молния. «Будет гроза, освежающий дождь», — мечтал я, засыпая в своей палатке.

Глубокой ночью все мы проснулись одновременно и, как по команде, выбрались наружу — да в палатках и невозможно было оставаться. С невероятной силой завывал ветер. Под его натиском с треском ломались камышовые заросли. Проливной дождь лил в лицо. Поминутно темноту прорезали молнии, сопровождаемые грохотом.

Но не это поразило нас.

К обычным звукам сильной ночной грозы примешивались иные могучие звуки. Они были настолько сильны и неожиданны, что могли поразить даже привычного человека. На острове творилось что-то непонятное. Из конца в конец его перекатывалась какая-то клокочущая, воющая живая лавина. Она переворачивала все на своем пути. Озверелый разноголосый лай собак, рычание, визг, топот, треск ломающегося тростника, звон какой-то падающей жестяной посуды — все это смешивалось со свистом ветра, громовыми ударами, шумом воды и превращалось в сплошной дикий хаос. В чем дело, что случилось? На всякий случай в темноте я кинулся к навесу — там висело мое ружье. Но не успел я сделать и десятка шагов, как был сбит с ног собаками. Вскочив, я снова побежал дальше. В этот момент, прорезав темноту, грянул один, второй выстрел, затем еще два. Это стреляли, чтобы подбодрить собак. В ответ на выстрелы лай, визг, отчаянная грызня усилились — собаки с ожесточением рвали неизвестного врага. Еще несколько секунд — и вся клокочущая лавина переместилась в камыши, которые трещали под натиском животных.

— Ату его, ату! — кричал Петр, стреляя в воздух еще и еще.

На смену бурной ночи пришло чудное утро — ни облачка на голубом небе, ни ветерка. Конечно, в эту ночь мы не ложились спать и в промокшей одежде с нетерпением ждали солнца. Но во что превратился наш лагерь, где всегда поддерживался образцовый порядок! Сорванные и истоптанные палатки валялись в грязи, развешенные для просушки вентеря и сети порваны и разметаны по всему острову, камышовая крыша ледника провалена во многих местах, посуда валялась где попало. Что же случилось ночью, что произошло? Да, в общем, ничего страшного, и сейчас, когда природа безмятежно улыбалась, ночное происшествие поблекло и воспоминание о нем не вызывало ничего, кроме смеха. В ночную грозу целый табун диких кабанов случайно проник на остров и подвергся ожесточенному нападению со стороны наших собак. Все кончилось более или менее благополучно. Собаки зализывали полученные раны, люди приводили в порядок хозяйство острова.

Только полудикий иринбетский кот до полудня не решался спуститься с трубы на землю и с недоверием смотрел оттуда своими неподвижными зелеными глазами.