ПО ПУСТЫНЯМ И ОЗЕРАМ КАЗАХСТАНА

Сегодня раннее майское утро. На большом речном пароходе я плыву вниз по Волге от Волгограда к Астрахани. После утомительного переезда по железной дороге в душном вагоне здесь так привольно! В этот ранний час на палубе ни души. Ласковый ветерок дует в лицо, блестит солнце, дымкой подернуты уходящие назад зеленые острова и желтые косы. И когда смотришь далеко вперед, где водная гладь соприкасается с небом, то кажется, что меж ними нет границы.

С твердым намерением написать о волжском просторе я сажусь за маленький беленький столик, вынимаю из кармана карандаш и тетрадку и собираюсь приступить к делу, но безуспешно. Не могу писать о том, что вижу, что меня окружает. Нужно забыть это, вновь воскресить в памяти после долгого перерыва, прочувствовать, и тогда писать будет легко и свободно.

А сейчас мне вспоминается другая река. С неприветливым плеском стремится она на северо-запад, порой подмывает крутой берег, и тогда глыбы земли с шумом валятся в желтую воду. По ее сторонам — цветущие в мае тугайные заросли с душистым белесым мхом да голубым джингилем. Это река привольного, необъятного Казахстана; называют ее Сырдарья.

Маленькая станция Кара-Узяк, расположенная в двадцати двух километрах от Кзыл-Орды, была для нас основной базой. Отсюда мы предпринимали постоянные походы, исследуя тугайные заросли, прилегающие к Сырдарье пустыни и сеть глубоководных озер, громадной дугой охватывающих эту местность.

Для нас, начинающих натуралистов, исследовательская работа была так интересна, что мы без всякого ропота мирились со всеми трудностями и невзгодами. Отправляясь в далекий поход, чтобы облегчить свою ношу, мы не брали с собой ни палатки, ни смены одежды, ни достаточного запаса продуктов. «Ничего, как-нибудь обойдемся», — успокаивали мы себя и бодро отправлялись в дорогу.

— Не годится лишать себя всяких удобств, — сказал нам однажды начальник станции, у которого мы поселились.

— Конечно, ни к чему, — подхватил эти слова один из местных жителей; звали его Виссарионом. — Ни к чему себя мучить, таскать на себе тяжести и ноги зря бить, когда для этого за два целкаша ишака нанять можно. Он и вещи увезет все, а сядете на него оба — тоже не откажется. На моего ишака раз пудов эдак на двенадцать убитого кабана привьючили, а ему хоть бы что. Домой торопится, трусит так, что ноги мелькают.

— Правда, правда, — закивал головой начальник станции. — У Виссариона действительно осел замечательный — большой, сильный, лучше любой нашей лошади.

После этого разговора мне стало как-то не по себе — обидно за себя и приятеля. Посмотришь кругом — станционная молодежь умеет использовать свободное время. В воскресный день не только костюмы, но и лица праздничные. А мы? Разве у нас бывают свободные дни — праздники в поездках? Впряглись в работу с самой весны и будем тянуть ее до отъезда, а там учебный год. Если бы кто-нибудь требовал, заставлял, можно было возражать, отстаивать свои права на отдых, а то сами такой режим создали.

— Знаешь, Евгений, — вдруг обратился ко мне приятель, когда мы улеглись спать. — Я долго думал и решил, что нам необходимо изменить образ жизни. Посмотри, на что мы похожи. Физиономии обгорели, руки в ссадинах, рубахи в дырах — никуда не годится. Хоть один раз в неделю надо на людей быть похожими — одеться прилично и отдохнуть, как все отдыхают. А потом, что мы, вьючные животные, что ли?

Полсотни километров нужно сделать — пешком идем, будто, кроме ног, никакого транспорта на свете не существует. До реки дошли, мост снесло или лодки нет — вброд лезем. Нет брода, глубоко, тоже не беда — одежду и ружье в руки, поплыли на другую сторону. Очень культурно — нечего сказать. Озолоти Виссариона, скажи ему, чтобы он Сырдарью переплыл, где переплыл ее Сергей, — ни за что не согласится.

«Очень мне надо, — скажет, — чтоб меня за ногу сом схватил и ко дну уволок». И он прав — чего ради рисковать, зачем силы тратить, когда и без этого обойтись можно.

Долго еще мы беседовали на эту тему и, помимо прочего, пришли к следующим выводам. Студентам старейшего Московского университета необходимо хотя бы в праздничные дни одеваться прилично и во время выездов для исследования территории пользоваться известным комфортом. Два рубля в день за осла — плата пустячная, но зато, так сказать, деловой шик, а кроме того, какое удобство. С собой можно взять постель, полог, достаточное количество патронов и продуктов — одним словом, все, что нужно.

Вскоре подвернулся случай осуществить на деле наши благие намерения. Настала очередь ознакомиться с замечательным озером Келем-Чаган.

Озеро Келем-Чаган, что в переводе на русский язык — «расстели ковер», было расположено в пятнадцати километрах от станции Кара-Узяк; к озеру вела проторенная тропинка. В это интересное место мы были готовы выехать в любую минуту, но вот досада — подошло воскресенье. Нам не хотелось отступать от только что принятого решения относительно дня отдыха, и мы наметили выезд после праздника.

Во время полевой работы привыкаешь вставать спозаранку. До восхода солнца поднялся я и в это воскресное утро. В безукоризненно белом костюме вышел на станцию и, постояв на месте, бесцельно зашагал по путям к семафору. После ночи еще не проснулась природа. В голубых джингилях молчали птицы, в трещинах почвы монотонно звенел сверчок, под крышей будки стрелочника суетились и цыркали еще не заснувшие на день летучие мыши.

Удобно усевшись на край песчаной насыпи, я стал ждать восхода солнца. Вот причудливый огненный шар глянул на горизонте, спугнул сизую мглу джингилей, озолотил водную гладь мелководного озера Талдыкуль. Оно раскинулось совсем недалеко от линии, и меня вдруг потянуло туда, где в обмелевших заливах куртинами поднимался высокий желтый и зеленый тростник. Осторожно обогнув кусты, чтобы не запачкать праздничного костюма, я вышел к озеру и не спеша пошел вдоль берега. Над ним летали чайки, стайки маленьких куличков суетливо отбегали от меня в сторону и, пролетев над самой водой небольшое расстояние, вновь садились на отмель. «Какая благодать кругом, какой безмятежный покой, — думал я, обходя заросли, — и как много теряют люди, что спят в лучшее время жаркого туркестанского дня».

«Га-га-га-га», — резкий голос пары взлетевших гусей заставил меня вздрогнуть. И тотчас четыре гусенка, характерно пища, замелькали сквозь редкие тростники к озеру.

«Нельзя ни минуты медлить, на глубине не поймаешь», — мелькнула в голове мысль. Проваливаясь в полужидкую грязь и падая, я стремительно побежал вперед и минуту спустя уже держал в руках двух пуховичков серого гуся. Как видите, воскресный день и на этот раз не пропал даром. Весь в грязи, но в прекрасном настроении я вернулся на станцию.

— Ну зачем ты это ведро привязал, неужели котелка на двоих недостаточно? — придирался я к товарищу. — Ведь об него, как бы ты его ни привьючил, каждая встречная ветка царапать будет. Очень приятно пятнадцать километров шагать под такую музыку. А брезентовая палатка зачем? Дождя, что ли, ждешь? Неужели полога недостаточно?

Откровенно говоря, вся эта масса вещей, навьюченных на спокойно стоящего у крыльца осла, меня раздражала. Но мне не хотелось напрасно тратить времени, и мы двинулись в путь. Нас провожал хозяин осла. Под его командой осел вел себя безупречно. Дойдя до протоки, он послушно поднялся на железнодорожную насыпь и спокойно перешел по мосту на противоположную сторону Сурумбая.

— Желаю удачи, — махнул Виссарион нам рукой и, перекинувшись двумя фразами с охранником моста — молодым красноармейцем, пошел обратно. — Не оставляйте на ночь ишака на воле, когда на станцию возвратитесь, не забывайте, что волки скотину режут, — еще раз напомнил он нам свою просьбу.

При переходах до места работы мы редко использовали дорогу. Идешь где придется, пересекая тамарисковые заросли, пухлые солончаки, наблюдаешь за окружающей жизнью, иногда выстрелишь в попавшуюся интересную птицу. При такой ходьбе дорога не кажется далекой, а время идет незаметно. На этот раз нам пришлось отказаться от привычного перехода с охотой. Осел послушно шел вперед, когда с ним рядом шагал погонщик. А главное, как я и предвидел, ведро скрипело на все лады, предупреждая все живое о приближении человека.

Через три с половиной часа мы, однако, без особых приключений добрались до места и на берегу озера двое суток простояли лагерем. Растянутая брезентовая палатка, металлическая тренога с ведром над потухшим костром и пасущийся рядом осел — все это издали бросалось в глаза и могло вызвать любопытство случайно проходящего человека. Досадно, конечно, но пришлось сокращать экскурсии и часто возвращаться к лагерю. Невольно вспомнишь прошлые наши поездки. Какая свобода, никаких стеснений! Запрятав в густые заросли излишние вещи, не стесняясь во времени, мы уходили в любом направлении. И как же мало нужны оказались взятые вещи! Большая часть их без употребления лежала в лагере. В растянутой брезентовой палатке днем стояла невыносимая жара. Конечно, мы не стремились скрыться сюда от полуденных лучей солнца. Только наш неприхотливый осел мирился с духотой, часами прятался здесь от назойливого слепня и овода. Но все это пустяки. Проведенное время для нас не пропало напрасно. Ознакомившись с озером и собрав коллекцию птиц, однажды, когда горячее солнце стало понемногу склоняться к западу, мы навьючили на осла вещи и направились в обратный путь.

Четырех, ну самое большее пяти часов, по нашим расчетам, было вполне достаточно для обратного перехода. Но здесь-то и начались всевозможные непредвиденные задержки. Мелкий арык вдруг пересек нашу дорогу. Мутная вода едва прикрывала его дно. Для сильного животного арык не был препятствием, но наш осел если он и способен был думать, то, вероятно, думал иначе. Остановившись у грязной канавы и обнюхав воду, он вдруг отказался идти дальше. Наверное, около часа мы возились с упрямым животным: тянули его за узду, толкали сзади, пытались тащить на аркане, но — все безуспешно. Осел не желал двигаться с места. Наконец, связав ослу ноги и повалив его на землю, с невероятными усилиями мы переволокли его на противоположную сторону. Весь бок животного после этой операции оказался облеплен полужидкой глиной. Опасаясь неожиданных осложнений, мы поспешно навьючили на грязного осла свои вещи и пошли дальше. Железнодорожный мост через проток Сурумбай явился новым непреодолимым препятствием. Мы с приятелем и двое красноармейцев потратили массу сил, чтобы втащить осла на пологую насыпь. Около часа затем мы старались различными средствами заставить осла перейти на противоположную сторону. Но осел был упрям и силен; наши попытки не увенчались успехом. Показавшийся вдали поезд вынудил нас, не жалея сил и уже затраченного времени, стащить осла обратно вниз по насыпи и в сторону от железной дороги.

К счастью, в этот момент я увидел вдали всадника; покачиваясь вперед и назад в такт широкому шагу, он ехал на двугорбом верблюде.

— Э-эй, по-до-жди! — размахивая шапкой и крича что есть силы, пытался я перехватить путника. Он придержал своего верблюда и, ожидая меня, пустил его пастись по джингилевым зарослям. — Ты откуда? — спросил я парня.

— Из Александровского поселка, — ответил тот, показывая на густые тугайные заросли, совершенно скрывавшие на берегу Сырдарьи домики крошечного поселка.

Я объяснил ему, в чем дело, и попросил его с помощью верблюда перетащить нашего упрямого осла на противоположную сторону Сурумбая.

— Послушай, ведь, кажется, у вас там все охотники — значит, порох, дробь нужны?

— Конечно, нужны, — улыбался парень, свернув с дороги и направляя верблюда вслед за мной.

Упершись всеми четырьмя ногами в землю и вспахав ими полосу, упрямая скотина в таком положении была втащена в воду и минуту спустя оказалась уже на противоположной стороне протока.

— Ну, спасибо тебе, выручил, — благодарил я парня, отсыпая ему дробь и порох.

Солнце скрывалось за горизонтом, но пустяки, теперь совсем близко: до станции оставалось меньше километра. Однако навьюченный нами осел на этот раз, как будто мстя за насильственное купание, решительно отказался идти к станции. Что мы только не делали, на какие хитрости не пускались, чтобы заставить упрямца сдвинуться с места! Но осел Виссариона был очень большой, отличался недюжинной силой, а наши силы на этот мучительный день иссякли.

Потухла на горизонте заря, сгустились сумерки, в окнах станционных построек приветливо вспыхнули первые огоньки, слабый ветерок донес к нам от жилья запах тлеющего кизяка. Потом прошло, вероятно, много времени, с грохотом пронесся мимо пассажирский поезд, один за другим потухли огоньки на станции, только пристальным зеленым глазом глядел на путях светофор да в небе мерцали звезды. А мы, доведенные упрямством осла до отчаяния, на берегу Сурумбая не знали, что делать.

— Пускай сам хозяин уговаривает своего прекрасного ишака дубиной, если не хочет, чтобы его волки съели. — С этими словами я сорвал поклажу и, навалив, сколько возможно, себе на плечи, пошел к станции. Подобрав остатки имущества, моему примеру последовал и приятель. У самой станции нас нагнал осел. Ему, видимо, было скучно оставаться одному на пустынном берегу Сурумбая. Занеся вещи в комнаты, мы столкнулись с новым сопротивлением осла — он не желал переступить порог конюшни. Тогда мы скрутили его веревками и при помощи двух стрелочников сволокли упрямца в конюшню. Утром его не оказалось на месте. Вероятно, еще до света он отправился к своему хозяину.

Я не хочу сказать, что осел непригоден для подобных поездок. Напротив, осел неприхотлив, силен и вынослив. Он способен поднять тяжелую кладь и безропотно пройти с ней сотни километров. Кроме того, осел привязывается к своему хозяину и к членам его семьи и в отношении их редко допускает непослушание. Даже маленькие дети быстро выучиваются управлять этим спокойным и послушным животным. Но упрямство осла часто ярко проявляется в отношении посторонних ему людей, и особенно тех из них, которые не умеют с ним обращаться. Однако после памятного для меня случая я предпочту пройти пешком большое расстояние, нежели воспользоваться ненадежным, по моим понятиям, видом транспорта.