Глава десятая
ПОХОД ПРОТИВ БРАКОНЬЕРОВ

– Надо же! Приехать встречать меня прямо на аэродром, так далеко от Найроби! – говорит дама впереди меня на чистейшем немецком языке, обнимая какого-то мужчину с аккуратно подстриженными седыми усами.

Я не верю собственным ушам. Целую ночь и почти до обеда мы просидели с ней рядом в креслах самолета, и она мне успела многое о себе рассказать: и о том, что она впервые за шесть лет выбралась из Южной Африки в Европу, чтобы провести там свой отпуск; и о том, что она чувствовала себя неуверенно на автостраде и потому приделала сзади к своей машине щит с надписью:

Все это время мы разговаривали друг с другом по-английски. А теперь выясняется, что она немка и 30 лет назад вышлазамуж в Южной Африке!

Не видя за барьером для встречающих Михаэля, я начинаюнервничать. Он уже три недели как здесь, в Африке, а я смог выбраться только сейчас. Я, признаться, не люблю, когда он один летает над Серенгети: мне всегда чудится, что с ним каждую минуту может стрястись какая-нибудь беда. Я пришел к выводу, что мы, мужчины, все-таки неисправимые эгоисты: вот ведь моя жена всегда остается во Франкфурте и должна волноваться не за одного, а за целых двух мужчин!

Из самолета я прихватил кое-что с собой, чего вообще брать не положено. Дело в том, что мы никак не можем выяснить, где покупают всем известные водонепроницаемые пакеты, которые кладут в карман на спинке кресла. Зато я делаю широкий жест и всовываю в эти карманы все красочные карты и проспекты, которые бесплатно выдаются каждому пассажиру. В нашей полосатой «зебре» накопилась уже целая коллекция таких водонепроницаемых пакетов с надписями: «KLM», «Lufthansa», «BOAC», «Sabena», «SAS». Они нам необходимы потому, что время от времени приходится подвозить то кого-нибудь из местного правительства, то лесничих других национальных парков, то масаев и других африканцев.

Но вот наконец и Михаэль. Он уже загорел, а я пока еще бледный. Мне почему-то пришло в голову, что у русских и поляков есть такой милый обычай обниматься на вокзале и троекратно прикладываться щекой (пусть даже небритой) к щеке. Но у нас не приняты такие сентиментальности, и потому мы просто пожимаем друг другу руку.

Миха что-то похудел. Это и неудивительно, раз никто не следит за тем, чтобы он ел что-нибудь. Рядом с ним стоит Герман, отпустивший за это время рыжую бороду. Занятно, что каждый молодой человек непременно использует любую возможность, будь то на войне или в экспедиции, чтобы испробовать, как он будет выглядеть с бородой. Михаэль это тоже проделал три года назад в Конго. А Герман выглядит как древний германец в пробковом шлеме! Ему приходится нахлобучивать себе на голову эту смешную посудину, потому что он очень белокожий и легко может получить солнечный удар.

Чтобы не терять времени, мы распределили между собой роли и каждый делает свое: один закупает овощи у индийского зеленщика, другой – хлеб у польского булочника, а третий – остальное продовольствие в итальянском гастрономе. Мы с Михаэлем давно усвоили нехитрую науку наших деревенских бабушек: для хозяйства надо все закупать впрок, на несколько недель вперед. На дверях нашего алюминиевого домика, там, далеко в серенгетской степи, лейкопластырем приклеен листок бумажки и на веревочке болтается карандаш. Туда каждый вписывает, что ему нужно привезти. Чего только нашей «Утке» не приходится тащить в своем «брюхе»: десять больших ананасов, две грозди бананов, мешок картошки, макароны, муку, 200 яиц, 20 килограммов мяса, сахар, спички, батарейки, шесть ящиков с минеральной водой и пивом, капусту, салат, туалетную бумагу, четыре ящика разных консервов да еще в придачу нас троих.

Все это наша славная полосатая «Утка» с рокотом поднимает в воздух и несет через вулканы и долины туда, где нас с нетерпением ожидает настоящий маленький боевой отряд на 12 автомобилях.

Этот отряд должен нам помочь осуществить один наш замысел. Мы задумали здесь целое дело, притом совершенно секретное. Недавно нам с Михаэлем пришлось дать с воздуха настоящий бой браконьерам. А для того чтобы поймать их «наземным» способом, придется целой автоколонной углубиться в дикую местность. Но вот вопрос: куда ехать? Ведь так можно заехать и туда, где нет никаких животных, а следовательно, и браконьеров. А так как пока еще никто не знает, каким путем здесь кочуют по степи животные, можно только впустую потратить деньги и время. Администрация национального парка и Охотничье управление уговорили полицию принять участие в нашем походе против браконьеров; однако полицейские сразу же потеряют интерес к этому делу, если в течение нескольких дней не увидят ни дичи, ни браконьеров.

Но теперь мы знаем, куда ехать. Недавно на своей «летающей зебре» мы обнаружили с воздуха стадо, откочевавшее за северную границу национального парка, в кустарниковую саванну. Там дикую местность со всех сторон теснят новые деревни и поперек зеленых лугов тянутся искусственные заграждения из колючего кустарника. Эта часть саванны для браконьеров самая удобная. Равнину вдоль и поперек пересекают речки, окаймленные лесистыми берегами. Высохшие в это время года русла врезаются в землю на пять-шесть метров, так что эти места для машин практически непроходимы. Браконьеры об этом прекрасно знают и чувствуют себя привольно.

Но Майлс Тернер, работая когда-то в этих местах профессиональным охотником, имел здесь свои любимые охотничьи угодья и знает, где на вездеходе все-таки можно перебраться через сухие русла.

С тех пор как здесь запретили охоту, европейские охотничьи экспедиции перестали сюда наведываться, так что местные охотники могут безнаказанно творить все, что хотят.

Когда заповедники значатся только на картах, результаты зачастую получаются обратные тому, что было задумано: вся живность там полностью истребляется. Если нет возможности поселить в таком месте лесничего, то можно не трудиться и не изображать на карте какой-либо национальный парк или резерват. Они, правда, прекрасно выглядят во всех путеводителях и прочих печатных изданиях, но могут служить лишь для успокоения соответствующих специальных организаций в Европе и Америке. Для этого все эти проспекты с «заповедными местами» действительно годятся. В любой самой отдаленной африканской колонии и, разумеется, во всех вновь созданных самостоятельных государствах всегда можно получить целую пачку официальных правительственных предписаний, содержащих закон об охране природы, строгие запреты на охоту и постановления о создании заповедников.

Беда лишь в том, что о существовании этих заповедников и законов в самой стране никто даже и не подозревает.

Спустя четверть часа я уже становлюсь таким же загорелым, как Михаэль. Наша автоколонна едет через Икому все дальше на север. Каждая следующая машина глотает красновато-коричневую пыль, поднятую предыдущей.

Но вон того орла эта пылища, видимо, нисколько не беспокоит: на бреющем полете он врезается прямо в семейство полосатых мангуст и хватает одну из них. Эти мангусты, узкие, длинные животные ростом с кошку, сходны с теми, которые водятся в Индии и уничтожают ядовитых змей. Здесь, в Серенгети, мангусты выглядят очень потешно: полоски у них поперечные, как у зебры. Я таких еще не видел ни в одном зоопарке.

Орел, держа в когтях громко кричащую мангусту, летит с нею к ближайшему дереву. Однако 16 или 20 остальных зверьков отнюдь не бросаются в бегство; наоборот, эти маленькие смельчаки запрыгали на своих коротких ножках вслед за птицей, окружили дерево и начали под ним пронзительно кричать и визжать.

Их трогательная сплоченность вознаграждается: орел выпускает свою жертву, она падает на землю и бежит вместе со всей ватагой в сторону рощицы, где они живут. Оказывается, грозного противника с превосходящими силами порой можно прогнать даже одной руганью и криками, важно лишь действовать сообща.

Наша автоколонна сворачивает с проезжей дороги и до пяти часов вечера едет прямо по бездорожью, через рощи и холмы. В семь часов уже темнеет, и мы готовимся к ночлегу. К своему удивлению, мы видим, что наши спутники разбивают палатки, раскладывают удобные раскладушки и шезлонги. Мы сразу кажемся себе какими-то бедными и неприкаянными и потому рады, когда Майлс одалживает нам палатку. У наших боев с собой москитные сетки, а у нас их нет. Кроме того, нашу палатку поставили как раз в какой-то низине, но будем надеяться, что ночью не польет дождь. Мы с Германом купаемся вместе с проводниками в ручейке с подозрительно темной водой, все берега которого изрыты копытами буйволов.

А потом мы сидим у костра и рассказываем истории с привидениями.

Отец Гордона Пульмана в 1940 году сам видел, как жители одной деревни среди бела дня с криком убегали от духа покойника. Старший Пульман работал ветеринаром в этих местах и за год перед этим случаем нашел на дороге в Наньюки тяжелораненого молодого человека. На него, неизвестно почему, напал носорог. Обороняясь, юноша воткнул конец своего копья в землю, и носорог со всего размаху на него напоролся. Несмотря на это, животное своим рогом успело рассечь юноше грудь так, что обнажилась часть легкого. Товарищи этого парня решили, что он мертв, и оставили его на дороге. Отец Гордона отвез пострадавшего в наньюкийский госпиталь. И вот когда юноша появился через год в своей родной деревне, где все, разумеется, давно считали его мертвым, то был принят за привидение, от которого все с ужасом шарахались в сторону.

Мы с Германом отлично выспались и без москитных сеток. Михаэль в этом походе не смог принять участия: он остался собирать гербарий. На другое утро наша армия разделилась на три группы и разъехалась в разных направлениях.

На вездеходе или в седле я могу ехать без устали. Часами мы катим по бескрайним равнинам мимо серовато-зеленых холмов, мимо разреженных куртин акаций. Мне кажется, будто я еду верхом прямо так, без дороги, по полям и лугам обширных восточноевропейских равнин. А вокруг догорает золотая осень, и на синий небосклон не спеша поднимаются белые облачные корабли, чтобы затем вновь опуститься там, далеко за горизонтом…

Мощный самец антилопы канны весом, наверное, в восемь центнеров хочет во что бы то ни стало перебежать нам дорогу. Во время бега кожная складка у него под шеей раскачивается из стороны в сторону. На минуту он останавливается перед продавленной машинами колеей и мощным прыжком перемахивает через дорогу, не прикоснувшись к ней ни одним копытом. Я не могу задерживать автоколонну, чтобы измерить длину прыжка, но уверен, что она не меньше четырех с половиной метров.

Затем теряются последние, месячной давности, следы от автомашины, и мы едем прямо по степи.

На самой вершине скалистых гор, подпирая рогами темно-синее небо, стоит антилопа-прыгун. Эти останцовые горы выглядят как кучки гравия под огромным увеличителем. У глыб закругленные края, повсюду видно, как порода, растрескавшись от жары, пластами сползала вниз. Гранитный щебень у основания скал гораздо быстрее подвергается выветриванию, чем их вершины. Поэтому у таких останцов нет щебнистой осыпи у подножия, как это типично для наших скалистых гор, и они высятся прямо на голой равнине. Только я успеваю бросить взгляд на редкостную карликовую антилопу, как облако пыли снова скрывает ее от меня.

Мы невольно замедляем темп: наша автоколонна выезжает на равнину с редко разбросанными по ней низкорослыми зонтичными акациями. Поперек этой равнины неровной линией тянется изгородь из срубленных колючих веток. Она невысока, ветки небрежно брошены одна на другую или воткнуты в землю, так что любое затравленное животное могло бы без труда перемахнуть через нее. Но когда животных никто не гонит и стада просто медленно кочуют по степи, они, наткнувшись на такое препятствие, идут обычно вдоль него в поисках лазейки, через которую можно спокойно и осторожно пробраться на другую сторону.

Мы тоже отправляемся вдоль браконьерской загородки и вскоре добираемся до лазейки. Как я установил путем опытов, человек обладает значительно более острым зрением, чем лошади и другие копытные. Поэтому мы сразу же обнаруживаем петлю, подвешенную в этой лазейке на высоте головы гну. Конец проволоки ведет к невысокому деревцу, вокруг которого он дважды обмотан и завязан узлом.

Мы отвязываем проволочные петли и бросаем их в машину. В следующей лазейке в петле еще болтается голова зебры. Хотя от нее остался только череп и лоскутья кожи, тем не менее нет никаких сомнений, что она совершенно свежая. Животное наверняка удавилось только нынешней ночью, а браконьеры, гиены, грифы и шакалы быстро сделали свое дело. Трава вокруг красная от свежей крови.

Изгородь, да и вся местность вокруг, полна этими петлями. Нам удается собрать только те, что мы обнаруживаем, проезжая мимо. У нас в машине уже больше 40 этих смертоносных орудий, а теплый ветер все вновь и вновь доносит до нас трупный запах…

Вот лежит зебра: внутренности ее съедены, но высохшая кожа еще обтягивает скелет. Браконьеры отрезали у нее лишь хвост, который они продадут в качестве опахала от мух. Об остальном позаботились стервятники. По дороге я подсчитал останки 22 гну. У них тоже были отрублены только хвосты. Какая жестокость и какое преступное разбазаривание мяса, которое могло бы пойти на пользу голодающим и бедствующим людям! Даже грифы и те не в состоянии использовать такой обильный «урожай». Все это предоставлено солнцу и тлению.

В бинокль я наблюдаю за носорогом, невозмутимо стоящим у водопоя на берегу речки, из которой торчат головы двух бегемотов. По нему, словно дятлы по дереву, скачут две буйволовые птицы. Между прочим, я совсем не уверен в том, что они служат у носорогов еще и сторожами, предупреждающими об опасности, как утверждают некоторые исследователи. Сколько раз мне приходилось наблюдать, как эти красноклювые птицы испуганно улетали, когда мы приближались, а носорог не двигался с места, в лучшем случае он поворачивал голову в нашу сторону.

Вот и сейчас парочка птиц вспархивает, но не для того, чтобы улететь, а чтобы попить. Создается впечатление, что эти птицы чувствуют себя уверенно только на теле какого-нибудь животного. Ведь они могли бы спокойно сесть на берегу и утолить свою жажду, как это делают все остальные птицы. Эти же предпочитают приземлиться на спине одного из бегемотов, лежащих в воде, и пить воду с такого живого островка.

Свой поход мы строго засекретили. Для всех проводников и боев это самая обычная увеселительная прогулка; никто не должен был знать, зачем мы, собственно, едем, или, по крайней мере, куда едем. Ведь у каждого такого проводника есть родственники в Икоме или близлежащих селах. Почему они, собственно, должны быть менее болтливы, чем европейцы в подобной же ситуации? Наш шофер Мгабо часто рассказывал нам, что во времена своей молодости он тоже был браконьером. Однако у нас создается впечатление, что кто-то здесь все же предупредил воров. Впрочем, нас могли выдать и облака пыли от машин, и рокот моторов, раздающийся на многие километры вокруг. Браконьерам достаточно перебраться на другую сторону речного русла, и между нами возникнет препятствие, на преодоление которого у нас уйдет не менее часа.

Мы бросили искать проволочные петли и трупы; теперь все три наши машины на расстоянии 200 метров одна от другой стараются как можно быстрее прочесать степь.

Вся наша надежда на скорость. Если кто-нибудь из браконьеров еще не успел убежать и прячется где-нибудь в траве, то он от нас не уйдет.

Однако на опушке леса нам все же пришлось остановиться. Молоденькая зебра попала в петлю, но еще жива. Задние ноги ее уже подкосились, но передними она старается упереться в землю, силясь подняться. Перепуганные, налитые кровью глаза прямо вылезают из орбит, а синий язык свешивается сбоку изо рта. Проволока врезалась глубоко в шею, и та сильно отекла и разбухла. Невдалеке стоят две гиены и ждут. Даже камнями их удается отогнать только на несколько шагов.

Поскольку мы не захватили с собой кусачек, нам приходится сперва накинуть на шею полузадушенной зебре пеньковую веревку, а потом уже отвязывать проволоку от дерева. Это необходимо для того, чтобы перепуганное насмерть животное не убежало от нас сразу же с железной петлей на шее. Но наши опасения напрасны: жеребенок не может даже встать, нам совершенно спокойно удается высвободить его голову из петли.

Я смотрю на часы: только через 20 минут животное снова в силах подняться на ноги. Нет, поистине не следует жалеть зебр, попавших в лапы львов или гиеновых собак, – эти хищники не так жестоки!

Наша погоня продолжается. Внезапно Герман хватает водителя за плечо: там, напротив, у самой опушки леса, он увидел нечто странное, напоминающее маленький садик, который дети устраивают на песке, – низенький забор из сплошных палочек. Мы вылезаем и бежим туда.

Это, разумеется, не садик, а львиная шкура, разложенная на земле для просушки мездрой наружу; по краям она прибита к земле острыми колышками, чтобы не сморщилась под солнцем. В нескольких шагах от нее натянуты для просушки и шкуры зебр. Трава вокруг вся истоптана. Следы ног ведут в кустарник. Наш проводник уже бежит туда.

– Осторожно! – кричу я ему. – Эти парни могут стрелять отравленными стрелами!

Но его уже не удержишь; он раздвигает кусты, и мы бросаемся вслед за ним. Лес здесь тянется узкой полосой вдоль берега сухого речного русла. Мы бежим по протоптанной тропинке в глубь кустарника и вдруг останавливаемся, не веря собственным глазам.

Может быть, это и не совсем удачное сравнение, но именно оно пришло мне в голову: я вспомнил сказку про братца Иванушку и сестрицу Аленушку, которые наткнулись в дремучем лесу на избушку бабы-яги, спрятанную среди высоких деревьев.

Здесь тоже стояла соломенная избушка, а вся площадка перед ней освещалась причудливым розоватым светом, пробивавшимся сквозь высокий навес. Под навесом на длинных жердях как будто кто-то развесил для просушки белье. Но нет, свешивающиеся сверху лоскутья – это мясо, красные полоски мяса, облепленные мухами. Правда, они тоже развешаны для просушки.

Как видно, браконьеры не решились устроить свою сушилку прямо в открытой степи, а использовали для этой цели лужайку, скрытую среди высоких деревьев. Над тлеющим еще костром нависают косо воткнутые в землю прутья. На них нанизаны куски мяса, предназначенные для копчения и поджаривания. Возле хижины валяется лук с отравленными стрелами. Видимо, владельцы этого лагеря бежали весьма поспешно.

Я поднял с пола странную трубку, мундштук которой был еще влажным от слюны. Рядом с ней лежал завернутый в сухой лист гашиш, которым продавцы наркотиков в Америке начиняют сигареты «Марихуана». По-видимому, браконьеры спрятались где-нибудь в зарослях совсем поблизости и наблюдают за нами; будем надеяться, что они не вздумают обстреливать нас своими стрелами.

Вокруг валяются кучи костей, на суку висит целая грудная клетка антилопы. В избушке мы нашли початый мешок с мукой маниоки и несколько остро отточенных кухонных ножей, предназначенных, вероятно, для ошкуривания. Здесь же лежали два одеяла и гора проволочных петель.

Гордые своей находкой, мы раздвигаем кусты и выбираемся наружу, собираясь позвать остальных, чтобы всем вместе отправиться дальше на поиски сбежавших браконьеров. Но оказывается, наши товарищи сами нас уже ищут. Как выяснилось, Майлс в двух километрах отсюда обнаружил в зарослях гораздо больший лагерь. Двух браконьеров удалось задержать, остальные, к сожалению, разбежались. Один из проводников чуть было не схватил еще двоих, но, когда он догнал их возле самой опушки, они внезапно обернулись, натянули свои луки и сказали:

– Еще шаг – и ты мертв!

Поскольку у того не было с собой огнестрельного оружия, ему ничего не оставалось делать, как отпустить их подобру-поздорову: с такими молодцами, без сомнения, шутки плохи.

Этот второй лагерь в лесу выглядит как обширная площадка для сушки белья целой сельской общины. Только все белье красное. Мы, пригнувшись, проходим подлоскутьями мяса, часть которых уже успела почернеть и съежиться. Вокруг наших голов жужжат полчища мух. Туши зебр и гну в полуобработанном виде небрежно свалены в кучу, они издают страшное зловоние. Часть высушенного мяса уже сложена и увязана в узлы.

Судя по числу спальных мест, здесь обосновалось от 10 до 12 человек. Мне даже трудно себе представить, как они могут жить в этакой вонище среди засилья мух. Кроме того, лагерь не огорожен даже колючей изгородью, а ведь он, безусловно, должен привлекать львов и других хищников. Правда, обладая отравленными стрелами, можно не бояться и львов, ведь достаточно только ранить животное, и рано или поздно оно все равно умрет. А поскольку вокруг лагеря гниет еще больше трупов, то львам вроде и незачем сражаться из-за мяса с браконьерами…

У нас богатые трофеи. Наш грузовик протискивается сквозь кустарник к самому лагерю, и мы погружаем в него снаряжение, провизию, горы проволочных петель и весь остальной скарб браконьеров. Остальное, в том числе и мясо, мы бросаем в кучу, поливаем бензином и поджигаем.

Оба пленника теперь сидят в наручниках. Разумеется, они ничего не знают, они просто случайно забрели в эту местность и только собрались у мертвого гну отрезать хвост, как наши проводники их схватили.

Из года в год десятки тысяч животных умирают мученической смертью. И только ничтожная часть мяса действительно используется; у остальных жертв браконьеры отрубают лишь хвосты, бивни (у слонов), рога (у носорогов), иногда в дело идут шкуры. Какой смысл в национальном парке Серенгети, если заповедные животные вынуждены ежегодно сухое время года проводить вне его границ, где уничтожаются десятками тысяч? В самом парке еще кое-как можно бороться с браконьерством, но поскольку его границы явно не соответствуют местам обитания животных, то нет никакой гарантии, что это последнее чудо природы Африки удастся сохранить.

Все делается так безрассудно! Если в степях и полупустынях Серенгети несколько десятков лет подряд выпасать рогатый скот и отары овец, то эти районы постигнет та же судьба, что и обширные территории Индии, Северной Африки и Северной Кении, то есть они превратятся в настоящую пустыню, каких в тропиках немало. И это в то время, как огромные стада диких копытных дают гораздо больше мяса, то есть больше животного белка, в расчете на каждый гектар площади, чем любой домашний скот. Кроме того, дикие животные невосприимчивы к тропическим болезням и паразитам и приспособились к местным кормам. Рядом с ними всегда держатся хищники, которые «заботятся» о том, чтобы в стаде не было больных особей. Целесообразно было бы использовать часть этого дарового мяса (вне заповедника и его окрестностей) для пропитания населения. Но конечно, никто не согласится на такой разумный путь, несмотря на то что его рекомендуют все специалисты.

Да и наши охотники мало интересуются такими обычными, часто встречающимися животными, как зебры, гну или газели Томсона, потому что те стоят в степи, словно коровы у нас на лугах; охотники раздобывают себе специальные разрешения на отстрел редких лошадиных антилоп, носорогов, бонго, антилоп канн, куду или геренук, потому что, чем редкостнее животное, тем ценнее трофей.

Значит, фауна Африки будет и впредь вымирать. По старым картам, а также по развалинам человеческих поселений и костям животных можно судить, что еще 300 лет назад южная граница Сахары проходила на 400 километров севернее, чем сегодня. За такой короткий срок здесь пропало около миллиона квадратных километров плодородной земли. В соседней Кении пустыня с севера и северо-востока ежегодно надвигается на леса на 10 километров! Вот как много погибает в Африке земли и с каждым годом будет погибать все больше и больше! Но нельзя допустить, чтобы все здесь превратилось в пустыню, в частные фермы, деревни, города и безжизненные, высохшие степи. По крайней мере на одном небольшом клочке материка все должно остаться в его прекрасном первозданном виде, чтобы люди еще долго могли этим любоваться и вспоминать нас добрым словом.

Пусть хоть Серенгети не умрет!

Через несколько дней мы погрузили на три грузовика всю свою коллекцию – почти тысячу проволочных петель, целые связки луков с искусной резьбой и горы колчанов с отравленными стрелами. Стрелы эти – настоящие маленькие произведения искусства. По рисунку на их концах можно узнать, кому они принадлежат. Это делается для того, чтобы не возникало споров, когда их собирают после охоты. Ведь изготовлять к ним наконечники не так-то просто: их перековывают из больших плотницких гвоздей, которые продаются в индийских лавчонках. Наконечники густо мажут черной ядовитой мазью, похожей на клейстер.

Луки и стрелы можно сжечь, а вот самое опасное оружие браконьеров – проволочные петли не горят. Петли изготовляют в заброшенных рудниках, и торговцы привозят их специально в те местности, где орудуют браконьеры, которым они и сбывают эти изделия. Если мы где-нибудь выбросим петли, их сейчас же подберут и снова пустят в оборот. К сожалению, владельцы этих орудий смерти не штрафуются.

Но Майлс знает хорошее место, где они действительно безвозвратно исчезнут. Ровно в 20 километрах от Банаги, за границами парка, находятся старые немецкие золотые копи Килимафеза, разработка которых несколько лет как прекращена. Мы везем нашу добычу туда. Обветшавшие сараи, развалины разрушенных зданий, домик из рифленой жести с прочной, уцелевшей крышей. Говорят, что в нем заперты врубовые машины. Охраняет все это старый африканец, которого здесь считают безобидным умалишенным.

Мы подходим к самой шахте. Прямо посреди равнины разверзлась страшная пропасть, обрывающаяся вертикально вниз на 300 метров. Заглянешь – жуть берет. Там, внизу, лежат мертвецы. Словно огромный фотоштатив, возвышается над шахтой старая рудоподъемная башня, шаткая и поржавевшая. У кого хватит смелости, тот может подняться по железной лесенке на маленькую платформу из полусгнивших досок и заглянуть в зияющую бездну. Но если держаться за одну из железных ног башни, туда можно заглянуть и с края ямы.

Под платформой приделано колесо, с которого свешивается обрывок троса длиной в несколько метров. Шесть лет назад он оборвался, и подъемная клеть с 12 рабочими рухнула в бездну.

После этого случая индийский промышленник из Мусомы, купивший за бесценок эти копи в 1918 году, решил полностью прекратить разработку и предприятие закрыть. Оно и так уже перестало себя оправдывать. Трупы 12 сорвавшихся в шахту людей так и остались лежать на дне.

Конец троса тихо покачивается на ветру…

Мы подтаскиваем к краю бездны почти 2 тысячи проволочных петель, скопившихся в Банаги за последние годы. По здешним расценкам они составили бы неплохой капиталец. Одна связка за другой летит в страшную пропасть. Мы слышим, как по дороге они несколько раз стукаются о скалистые стенки, но звук падения до нас уже не долетает. За петлями следуют луки и стрелы. Что здесь исчезнет, никогда не вернется.

«Вполне возможно, что там, внизу, лежит не один убитый или пропавший без вести человек», – думаю я.

Но тут же вспоминаю, что в этой стране совсем незачем утруждать себя ликвидацией трупа. Достаточно ему пролежать ночь на открытом воздухе, и гиены уж позаботятся об его исчезновении.

За последние 12 месяцев здесь было поймано и предано суду 88 браконьеров. Вначале кажется, что это очень много. Но когда год назад в Цаво-парке, в соседней Кении, были проведены систематические обследования, то там нашли останки 1280 слонов, убитых браконьерами за последние два года. А учитывая, что во многих местах почти невозможны тщательные поиски, на самом деле слонов было, видимо, больше трех тысяч. Поэтому правительство было вынуждено наконец отпустить больше средств и выделить специальные полицейские самолеты на борьбу с браконьерством, спекуляцией и массовым уничтожением ценных животных. В последующие 15 месяцев было конфисковано 25 219 фунтов слоновой кости и 492 фунта рогов носорога. При этом было задержано и оштрафовано 429 браконьеров. Тем не менее люди, проводившие поход против браконьерства, подсчитали, что, несмотря на это, на черном рынке исчезло примерно на миллион марок слоновой кости и рогов носорога. В одном районе были обнаружены заросли со смертоносными петлями и в них несколько сот ям-ловушек, так что животные неминуемо погибали там, либо задыхаясь в проволочных петлях, либо проваливаясь в яму на колья.

До тех пор никто даже не подозревал, какие ужасающие размеры приняло браконьерство.