Австралийские военные моряки доставили меня в Сидней, где мне предстояло организовать вторую половину своего кругосветного воздушного путешествия. «Джипси Мот», став гидропланом, могла теперь лететь без остановки только 600 миль, значит, надо было так разработать маршрут, чтобы через каждые 500 миль иметь надежную реку или бухту и место, где ставить гидроплан на ночь. Кроме того, кто-то в этих местах должен понимать мою речь или хотя бы жесты и, наконец, мне нужно там заправляться.

Первые 2 тысячи миль вдоль побережья Австралии в этом смысле труда не представляли, сложности начинались с Новой Гвинеи. Местечко Мерауке казалось подходящим — раз в месяц туда заходил пароход, но что дальше? Адмиралтейский морской справочник был сначала моим единственным источником информации:

Лучшим для меня местом был, по-видимому, Кайманов залив, на берегу которого имелось несколько домов, покрытых гофрированным железом. Но этот залив и Мерауке разделяли 600 миль. К счастью, я познакомился с одним голландским шкипером, хорошо знавшим Арафурово море. Он рассказал мне, что деревушки на берегу Кайманова залива больше нет и что до ближайшего от Мерауке селения Фак-Фак 700 миль.

Мне оставалось, очевидно, только одно: самому завезти бензин на какой-нибудь ручей по пути к этому Фак-Факу и затем вернуться в Мерауке на повторную заправку. На это мой голландец заметил, что если я высажусь где-нибудь в одиночку, допустим, в 10 часов, то к 12 часам уже буду вариться в котле.

— Почему бы тебе из Мерауке не полететь в Добо? — предложил он. — Это центр добычи жемчуга на острове Ару, в 480 милях к западу от Мерауке.

Голландское правительство заявило мне, что разрешит полет через Новую Гвинею только при гарантии возмещения всех расходов на мои поиски. Я представил, как всю оставшуюся жизнь должен трудиться, чтобы оплатить голландцам недельный круиз их флота. Потом они сказали, что позволят мне полететь в Ист-Индию, если я подпишу бумагу, освобождающую их от какой-либо ответственности. Я с радостью согласился: мне вовсе не хотелось, чтобы кто-то меня разыскивал. Мои неприятности касаются только меня. Я не знал, что голландцы за моей спиной связались с двумя моими друзьями в Новой Зеландии, Эриком Риддифордом и Грантом Далтоном, и получили от них требуемые финансовые гарантии.

Пока я сражался с разными консулами за разрешения, авиационная фирма «Де Хэвилленд» сделала полный осмотр моего мотора. У некоторых поршней оказались трещины, а коленчатый вал был весь в грязи.

Одну из самых серьезных ошибок при сборке двигателя на острове я допустил, когда ставил подшипник на ось пропеллера — закрепил его слишком туго, и его внешнее кольцо почти целиком стерлось. Ничего подозрительного не смогли найти в том магнето, которое ни с того, ни с сего отказало во время полета над Тасмановым морем. В другом магнето, постоянно дававшем перебои, был поврежден распределитель, и мне показали, как между клеммами пробегала длинная голубая искра. Я познакомился с майором Де Хэвиллендом, которого все называли просто Д. X. Краснолицый, с низким голосом и размеренной речью, он оказался весьма занятным, дружелюбным человеком. Майор любил вникать во все и доискиваться до причины любого явления. Почему я взялся за этот полет, с его точки зрения невыполнимый? Почему не купил яхту и не пошел вокруг света под парусами? По сравнению с полетом это было бы и комфортабельнее, и дешевле, и безопаснее, и полезнее для здоровья. После двух недель организационных боев в Сиднее я был готов с ним согласиться. Яхтенный круиз представлялся мне райским блаженством — загорай себе на палубе! Тридцать лет спустя мне, уже бывалому моряку, такая идея кажется не чем иным, как хорошей шуткой: на улицах Лондона я покроюсь загаром скорее, чем на яхте. Во всяком случае, в своих океанских походах мне загорать не приходилось. Одно из теоретических утверждений Д. X. показалось мне верным и ценным: единственный способ для воздухоплавателя выжить — это всегда чего-нибудь опасаться.

Капитан Фикс разрешил мне оставить гидроплан на «Альбатросе», и, когда его снимали с подпорок, обнаружилось, что один из поплавков полон воды. Однако, несмотря на тщательные поиски, течь найти не удалось. Потом, когда мотором занялись ребята из «Де Хэвилленд», я попросил их осмотреть поплавок, но и они не смогли выявить изъян. Если существуют на свете причуды судьбы, то случай с моим поплавком явно был одной из них.

Мои приготовления шли далеко не гладко: никак не удавалось согласовать окончательный вариант маршрута, а потому я не мог договориться и о бензине. Палец заживал плохо. Денег из Навой Зеландии не было. В конце концов я обратился к Д. X. с просьбой одолжить мне небольшую сумму. Он неожиданно согласился, и в Японию я полетел с 44 фунтами в кармане — на все про все, включая бензин.

Итак, в одно раннее холодное утро на «Альбатросе» открыли огромный люк и мою «Джипси Мот» извлекли из гигантского трюма. Я попытался было выразить свою благодарность капитану Фиксу и его команде, но он отвел меня в сторону и сказал:

— Послушайте, если можно, бросьте вы это.

Я принял непосредственное участие в спуске гидроплана на воду и сам подвел крюк крана под стропы. «Джипси Мот» опустили на спокойные воды бухты. Над домами лениво поднимались дымки, от серых громад военных кораблей, стоящих у пирса, исходило умиротворение. Но на меня неподвижность водной поверхности действовала иным образом — поплавкам гидроплана такая гладь не по нраву, она присасывает их. Мне тут не взлететь, а ведь с мостика смотрит капитан, и другие мои друзья наблюдают. Но деваться некуда, надо пробовать. Повел гидроплан к выходу из бухты. Вода — как патока. Развернулся, пошел к Сиднейскому мосту и тут вдруг заметил впереди паром. Направился к нему, поймал поднятую им волну и взлетел. Покачал крыльями «Альбатросу» и полетел в открытое море. Меня охватило волшебное чувство свободы; в дневнике я записал: «Это и есть высочайший экстаз бытия».

Триста миль спустя я летел над каналом вдоль побережья, над самой водой. Местность была безлюдной, берега лесистые, темная зелень деревьев превращала канал в аллею. Я вспугнул двух крупных птиц, похожих на фламинго, только белых. Полетел за одной из них, она мчалась со скоростью 70 миль в час, бешено работая большими белыми крыльями и вытянув длинные розоватые ноги.

Внезапно она резко затормозила, будто налетела на невидимое препятствие, ноги повисли, как подрубленные, вся она съежилась и рухнула вниз, словно подстреленная. Я думал, что несчастная птица сейчас упадет в воду бесформенным комом перьев, но она вдруг снова обрела летную форму и устремилась в другом направлении.

На реке Брисбен ветер развел небольшое волнение. Я пролетел вверх по реке до моста и там сел. Утром над рекой стоял туман, моросил дождь, ветра не было совершенно. Мутная вода казалась неподвижной. Я пытался взлететь и вверх по реке, и вниз, применял все известные мне приемы — с раскачкой бортовой и килевой, рывками, прыжками, но не мог оторвать поплавков от воды. Туман ограничивал видимость, я нервничал: по реке ходили паромы, пароходы, лодки, стояли бакены, причальные мостики. При очередной попытке я с прежним успехом пробежал вверх по длинному плесу. Дальше река делала поворот вправо. На учебных занятиях мне вдалбливали, что разгонять гидроплан на взлет можно только строго по прямой, однако, добежав до поворота реки, все же слегка свернул по руслу, чтобы хоть немного продлить разбег. Я уже готов был сбросить газ, когда почувствовал, что поплавки скользят по воде вроде бы немного легче, чем прежде. По всем правилам мне следовало остановиться, но соблазн был велик и, поддавшись лихому импульсу, резко повернул вправо. Левый поплавок поднялся над водой — я это почувствовал. Выправив машину, сделал еще один резкий поворот вправо, и, снова выправив «Мот», ощутил, что теперь уже слегка приподнялся правый поплавок. Следуя за изгибом реки, поднял машину в воздух. Она явно сопротивлялась, но я держал ее, направляя вверх по долине. В это утро моя практика полета на гидроплане явно пополнилась новыми знаниями.

Развернувшись, я полетел к морю, а потом через пролив, отделявший материк от большого песчаного острова. Тут было множество мелких плоских островков, и я развлекал себя тем, что летал от одного к другому. В это время от трубки переднего топливного бака, выходящей на внешнюю сторону фюзеляжа, отскочила завинчивающаяся крышка и стала биться за бортом на цепочке. Я боялся, что ее оторвет, и она, ударив в хвост, может повредить его. Надо было садиться. Я присмотрел подходящую водную поверхность, развернулся на ветер и уже готов был сесть, как увидел торчащую из воды корягу. Резко взял в сторону и сел на узкую полосу мелкой воды между материковым берегом и длинной песчаной косой. С юга дул легкий ветерок. Полное безлюдье. Я не мог не поддаться непередаваемому очарованию этого места. Тишина и спокойствие, разлитые в воздухе, будто наполняли душу бальзамом. Завинтив крышку бака, подождал, пока нас не отнесло к самой косе, запустил пропеллер и полетел дальше. Через несколько часов я достиг устья реки Фицрой, пролетел немного вверх и сел близ моста у городка Рокгэмптон.

По реке ходило множество диковинного вида лодок — в основном с подростками, которых мне с трудом удавалось уговорить не тыкать веслами в поплавки гидроплана и не хвататься за крылья. Некоторое время я провозился с мотором и заправкой. Все еще перевязанный палец доставлял мне неудобства — он все время что-то задевал и постоянно оказывался чем-то испачканным: то маслом, то бензином, то грязной речной водой, Пароходики-трамвайчики ходили пряма по улицам Рокгэмптона, жители которого, как мне показалось, занимались в основном утверждением гражданского равноправия. Вечером меня затащили в паб, усадили на бочку, вручили кружку пива и закидали вопросами. Когда я наконец добрался до постели, то обнаружил, что оставил где-то свою любимую «Одиссею» Гомера.

Утром мне удалось без особого труда подняться с реки; первые 60 миль пришлось лететь при сильном дожде. У меня на траверзе лежал Большой Барьерный риф. К полудню я долетел до пролива Уитсанди. Он был открыт Куком, и я не мог не почувствовать прикосновения к романтике истории. Хотел сделать здесь остановку, но дул свежий восточный ветер, и мне не удалось найти подходящего места: там, где море было сравнительно спокойным, течение, берег или кораллы препятствовали разбегу. Пролетев одну из бухт, я подумал, что она могла бы подойти для посадки, но возвращаться не стал. Но все-таки пора было останавливаться — хотелось есть. Долетев до острова Глостер, посадил гидроплан в проливе между ним и материком. Машину стало быстро сносить весьма бурным течением, силу которого трудно было определить сверху. Я поспешно выбросил якорь, он немного подергался, попрыгал, но все же закрепился вовремя. Пейзаж вокруг был красивым и мирным, местность, насколько я мог судить, необитаемой. Я уселся, свесив ноги, на край крыла и перекусил. Потом закурил трубку и предался неге. О таком моменте я мечтал давно: полное уединение под ярким солнцем, невероятная тишина, нарушаемая только мягким плеском ласковых волн. Но долго наслаждаться безмятежным покоем я не мог: до темноты надо было сделать еще не одну сотню миль. Я полагал, что взлечу без труда при таком хорошем ветре и легком волнении моря, но гидроплан неожиданно уперся, как будто отяжелел, а когда мы вышли из-под защиты острова, он вдруг накренился на правый борт. «Сейчас перевернемся», — подумал я и отчаянно повернул влево. Машина выровнялась и наконец подскочила в воздух. Я записал в журнале: «Ужасно! Ничего не понимаю; должно быть, сделал что-то скверное в полете, но что — не представляю».

После 450 миль полета я с трудом сдерживался, чтобы не заснуть. Мне очень хотелось сесть у замечательно красивой деревушки на Пальмовом острове, но заправка ждала меня в Кэрнсе, и я заставил себя лететь дальше. Когда до цели оставалось 30 миль, прибор показал, что бензина в баках больше нет. Я знал, что небольшое количество должно еще остаться, но для верности стал забираться вверх, чтобы в случае необходимости иметь возможность спланировать. Пролетел водораздел и увидел реку Кэрнс в 4 милях впереди — в пределах досягаемости при планировании. За 8 часов полета я сделал 623 мили.

Кэрнс не оставил меня без сюрпризов. При взгляде сверху он не внушал никаких опасений — напротив, выглядел чрезвычайно безобидно и заманчиво, уютно расположившись в подковообразной долине в окружении лесистых холмов. Но не успел я опуститься на реку, как ко мне устремился катер, набитый туристами. Они беспрестанно щелкали фотоаппаратами. Катер остановился у меня под ветром, гидроплан несло прямо на него. Я вскочил на основание крыла, включил зажигание, спрыгнул на поплавок и стал остервенело вращать пропеллер. Их счастье, что они не могли слышать моих проклятий. Мотор завелся, я едва успел увернуться от этих туристов. Пока искал место для якорной стоянки, катер продолжал нервировать меня. Потом явился агент, ответственный за бензин, и велел мне переместить гидроплан к другой стороне эстуария, подальше от городка. Я поинтересовался, изливая напрасную иронию, уж не думают ли они, что «Джипси Мот» начинена динамитом? Потом мне пришлось идти с этим агентом на склад горючего, так что баки я заправлял уже при свете фонарика. А когда наконец добрался до городка, этот агент обрадовал меня, объявив, что ночлега я здесь не найду Я решил, что он шутит — ведь экономический кризис в Австралии в самом разгаре! Но в первых трех отелях мне и в самом деле отказали. В конце концов, некая добросердечная миссис Мак-Манус втиснула меня в какой-то чулан. Я был рад и этому. Бесценная хозяйка разыскала на кухне кое-какую еду и угостила меня австралийским чаем, от которого мои волосы встали дыбом. «Буду знать, — подумал я, — что в этой части света прием пищи после 6.30 вечера считается признаком слабоумия».

Вылетел рано утром. Хозяйка не поленилась встать и великодушно накормила меня завтраком да еще дала в дорогу хлеба, масла, варенья, банку кукурузы и какой-то журнал в придачу. С этим богатством на борту я взял курс на север. Большой Барьерный риф простирался теперь в 20–30 милях от берега, а его ответвления попадались повсюду. Вода над кораллами была то темно-синей, то совершенно зеленой, и солнце играло на ней, как на зеркальном стекле. Я пересек 80-мильный залив Принцессы Шарлотты, время от времени теряя землю из виду. На подлете к берегу, у мыса Сидмаут, я увидел стаю акул, развернулся и сел невдалеке. Бросил якорь. Жара была страшная. Я разделся и посидел немного в забытьи. К моему разочарованию, акул не было видно, хотя и слышались какие-то всплески. Поел, покурил; хотелось бесконечно сидеть неподвижно. С трудом заставил себя лететь дальше — до темноты надо было добраться до острова Терсди. Сотни миль летел будто вдоль пустыни — почти полное безлюдье. Только один раз заметил какую-то развалюху и как-то увидел нескольких всадников на самом берегу. Еще мне попался трехмачтовый люггер, паруса его безжизненно повисли в знойном неподвижном воздухе. Издали он показался мне черным; подлетев, я увидел на борту множество чернокожих. Зрелище было любопытным: черные тела усеяли палубу и фальшборт и длинной цепочкой обвили мачту. Ни один не шелохнулся, когда я пролетал над ними, только головы поворачивались словно по команде.

От мыса Йорк, самой северной точки Австралии, я полетел в море, к группе островов, до которых было 14 миль. Среди них находился и остров Терсди; правда, на моей карте он не был обозначен, но, поскольку вся группа занимала пространство всего в 20 миль, я не сомневался, что найду его. И точно, узнал его сразу по обилию люггеров. Сел у мола, бросил якорь, и тут же ко мне направилась лодка с двумя фигурами на борту. Один из прибывших оказался торговцем жемчугом, звали его Виджен. Он сказал, что для меня с подветренной стороны мола приготовлен специальный причальный буй. Виджен внушал доверие и сразу же мне понравился. Я поднял якорь, завел мотор и, борясь с сильным течением, подъехал к бую. Выключил мотор, быстро соскочил вниз и успел поймать швартов, брошенный мне Видженом. Еще несколько секунд — и гидроплан надежно причален к бую. Вся операция выполнена четко — без суеты, криков и ругани. От такого стиля работы я, признаться, уже отвык.

На молу собрались любопытные. И я с интересом разглядывал австралийских аборигенов, поразивших меня абсолютно черным цветом кожи и ежиком густых жестких волос на голове. И так засмотрелся, что уронил в воду свои часы. Это была уже не первая потеря: накануне я так же распростился с измерителем уровня масла.

Виджен пригласил меня остановиться у него. С нами обедал голландский капитан с островов Ару. Вечер проходил в голландской манере — учтиво и немного церемонно. Нас обильно и отменно потчевали — такие пиры лет пятьдесят назад были нередки в английской провинции в разгар зимы. Меня спрашивали, что я буду делать, если окажусь у охотников за головами. Ответил, что обладаю двуствольным пистолетом с хорошим боем.

— А каково убойное расстояние?

— Десять ярдов.

Все засмеялись, и я попросил объяснений. Мне сказали, что папуасов, которые будут за мной охотиться, я не увижу — они всегда прячутся за деревьями и метко стреляют отравленными стрелами с расстояния 200 ярдов. А подойдут ко мне только к мертвому. Стрелы у них такие, что уж если в тебя попадет, то не вытащишь. Словом, приятная публика.

На острове Терсди был банк, размещавшийся в маленьком деревянном строении. Я отправился туда по жаре, исполненный надежд. Увы, никаких денег не получил, идо Манилы у меня оставалось всего 18 фунтов. Островитяне попросили доставить почту в Японию, а еще сообщить, если увижу, где находится один люггер, недавно похищенный с острова. Я позволил себе заметить, что им вряд ли когда-либо приходилось проводить опознание люггера с воздуха. Меня заверили, что это дело весьма простое, и снабдили фотографией другого люггера — копией такого, как похищенный, только мачта на два фута длиннее.

Не без сожаления простившись с Видженом, я в полуденный зной покинул остров Терсди и полетел через Торресов пролив. Первый ориентир — остров Деливеранс, в 50 милях от Терсди. В полете мне пришлось то и дело уравновешивать гидроплан — наверное, потому, что я нарушил дифферент (разницу в осадке), заправив передний бак целиком и оставив задний пустым. Я сделал это специально, решив, что так будет легче взлететь. Так, думаю, и случилось, но в воздухе перегрузка носовой части дала о себе знать, и мне пришлось держать ручку управления тремя пальцами, тогда как обычно хватало двух. Вскоре я пролетел остров Деливеранс атолл со спокойной лагуной. Через некоторое время увидел внизу землю довольно неожиданно, так как сначала принял ее за тень от облака. Я летел над прибрежной илистой отмелью и наблюдал здесь фантастическую сцену, которую не забуду никогда. Сотни крокодилов в панике, стремясь к глубокой воде, шлепали по мелководью и мощными ударами хвостов разбрызгивали грязь во все стороны. Некоторые из них были огромны — 15 футов длиной (я прикинул их размер по тени от поплавков). Я всегда считал, что крокодилы обитают в пресной воде; вероятно, здесь был их Брайтон-бич. Когда пролетал над маленькой песчаной бухтой, то увидел люггер, вытащенный на пляж. Он был похож на похищенный. В таком месте только и скрываться. Кто мог вообразить, что сюда доберутся по воздуху! Я сообщил, власти послали патрульный катер, и оказалось, что это действительно было украденное судно.

Мерауке — тесное селение, занимавшее небольшое пространство тропического леса, С одной стороны оно ограничено широкой, спокойной и мутной рекой. Выбирая с воздуха место для посадки, я заодно составил себе представление о местном населении. Причал и берег реки заполнили туземцы — их было тут, наверное, около 2 тысяч. Несколько белых жителей садились в катер. Над одной из причальных бочек развевался трехцветный голландский флаг. Подрулив к причалу, я сразу же познакомился со всем белым мужским населением Мерауке: тремя миссионерами, голландским чиновником и врачом. Миссионеры, с бородами по пояс, были, казалось, рады новому человеку, хотя не говорили ни на английском, ни на французском. Чиновник назывался по-голландски «гезагхеббер». Врач немного говорил по-английски. Я с интересом осматривал это экзотическое место. Вдоль узких улочек теснились хрупкие деревянные и бамбуковые строения. Были тут несколько китайских магазинчиков с удивившим меня разнообразием товаров. В одном из них мне продали бензин — в канистрах без этикеток. А вот подходящего масла найти не смог; хорошо, что еще остался небольшой запас.

На следующую тысячу миль маршрута у меня не было никакой карты. Я рассчитывал найти хоть что-нибудь в Мерауке, но не нашел ничего. Выручил гезагхеббер, великодушно отдавший мне собственный экземпляр. Меня отвели в каменный дом для приезжих, где я был единственным постояльцем. Пока я тщетно, по причине несходства языков, пытался узнать, где бы купить чего-нибудь поесть, еда неожиданно появилась. Наверное, ее прислал доктор или гезагхеббер. Моя обитель находилась прямо у местной тюрьмы, и охранявшие ее четверо туземцев каждые четверть часа перезванивались колокольчиками. Я на себе испытал, какое это прекрасное средство от излишней сонливости.

Утром, идя к причалу, встретил группу заключенных. Их вели на работы. Голландский чиновник обратил мое внимание на двух из них — здоровяков с сияющими лицами, которые смеялись и весело болтали друг с другом. Добродушные, милые люди. Мой спутник рассказал, что они жили в джунглях, а пищу себе добывали иногда в Мерауке. Каким образом? Выискивали какого-нибудь упитанного мальчика, угощали его плодами саговой пальмы, обладающими наркотическим действием, потом тащили в джунгли и съедали. Голландец считал, что их нельзя наказывать сурово за то, к чему они привыкли с детства и в чем, по их понятиям, не было ничего дурного. Поэтому он осудил их на несколько лет дорожных работ, что им весьма нравилось, ибо без всяких дополнительных хлопот обеспечивало постоянной пищей.

Взлет получился долгим, утомительным, и, когда я оторвался наконец от гладкой поверхности реки, направив машину в раскаленный липкий воздух, ощущение было такое, будто я лечу на старой, замызганной тачке с крыльями. Зеленое море пальмовых зарослей внизу внушало мне неприятное чувство, я весь взмок — то ли от жары, то ли от переживаний.

Пройдя вдоль южного побережья Новой Гвинеи, я затем 70 миль летел над островом Фредерик Хендрик. Ни один белый человек никогда не проникал в глубь этого острова — туземцы атаковали любой корабль у его берегов.

Обгоняя тени облаков, тень моего гидроплана неслась по дикой местности — то по открытому травяному пространству, то по джунглям. В середине острова на обширном болоте я увидел отчетливый рисунок, образованный ровными полосами. Тысячи лет назад эту землю явно обрабатывали, сейчас здесь было безлюдно. На всем острове я заметил только два крошечных возделанных участка.

Воздушная дорога была не гладкая, правда без серьезных ухабов и ям, а будто слегка взрыхленная. К 10 часам я пересек остров, и теперь мне предстоял 260-мильный морской перелет к островам Ару. Надо было внимательно следить за курсом, хотя Ару — цель довольно крупная. На последней сотне миль я обнаружил, что меня снесло правым бортом на 14 градусов, и изменил курс соответственно. После Новой Гвинеи море ощущалось как стихия ласковая и безопасная. «Джипси Мот» летела безупречно. Я плотно перекусил и сидел, размышляя и заполняя бортовой журнал. Время шло незаметно, и в 12.43 я подлетел к узкому проливу между главными островами архипелага — Уокам и Коброр. Пролив был забит лодками с высокими носом и кормой. Берега покрывал роскошный лес, стелющиеся растения всевозможных оттенков красного цвета густо обвивали стройные деревья. От созерцания тропических красот меня отвлек резкий толчок гидроплан угодил в воздушную яму, и я поспешно пристегнулся, чтобы не вылететь из кокпита.

Сел на сверкающую темно-синюю воду рядом с островом Добо, напротив Уокама. 472-мильный перелет занял 5 часов 10 минут.

Ко мне приблизилась моторная лодка и стала курсировать вокруг гидроплана. В ней было четверо англичан или австралийцев. Услышав английскую речь, я почувствовал себя словно школьник, вернувшийся домой на каникулы. С лодки неслись всякие шутки, но к моим призывам подойти поближе эти люди оставались глухи. Вскоре подошла еще одна лодка, на которой развевался голландский флаг. Голландский чиновник с величайшей любезностью обратился к австралийцам — а через них ко мне — и предложил отправиться с ним к причалу за бензином. В этот миг тысячи туземцев внезапно разразились криком, достигшим, вероятно, небес. На причале голландец с гордостью указал на свидетельство своего внимания к моей персоне — внушительный ряд огромных сосудов с горючим общим весом раз в пять больше моей «Джипси Мот». Увы, это было дизельное топливо. Бензин все же удалось раздобыть, а вечер я провел в славной компании трех холостяков — ловцов жемчуга. Они занимали старое двух-_ этажное строение с широкими верандами и ротанговыми циновками вместо дверей. Наутро они провожали меня, 3 кроме них пришли еще местный раджа с супругой. Раджа маленький, тихий, с аристократическими манерами — был облачен во фланелевый костюм. Его жена произвела на меня неизгладимое впечатление: крошечные ножки, крошечные ручки, совершенная фигурка — само обаяние.

Перелет с Добо до Амбона протяженностью 450 миль прошел без особых приключений. На пути было много островков, самый длинный перелет над морем — всего ПО миль. В журнале отметил одно явление, о котором спорят специалисты по аэродинамике. Во время полета ровный гул мотора вдруг слегка изменил тон, и я знал причину: стих до того благоприятствующий мне пассат. Хотя меня уверяли, что определить ветровые условия по звуку мотора невозможно, я мог именно по этому признаку сказать, по ветру я лечу или против него (если полет проходил при свежем ветре). Думаю, это могло быть следствием «эффекта Допплера», проявляющегося при полетах на малой высоте. В своей практике я так часто летал, не меняя на протяжении долгого времени ни курса, ни скорости, что, естественно, стал очень чутко улавливать малейшие тональные изменения в звуке мотора.

Острова Ару я покинул в разгар засухи, а в Амбон прилетел в самый сезон дождей. Весь вечер облака прижимались к земле, разряжались обильным дождем, после чего уходили вверх. Наутро было полное безветрие, и все мои попытки взлететь ни к чему не приводили. Я смирился и провел в Амбоне еще одну ночь. На следующий день я частично разгрузил гидроплан, оставив на берегу то, без чего, вероятно, мог обойтись: лишнюю одежду, запасные инструменты, разные справочные материалы, бумаги. Слил также бензин, оставив только на необходимое время полета. По первоначальному плану я собирался лететь на Целебес, в Менадо, но теперь выбрал более короткий перелет — в Тернате на Молуккских островах. В попытках взлететь я носился взад-вперед на виду всего городка, уворачиваясь от снующих повсюду лодчонок-прау. Нервное занятие; да еще все время приходилось смотреть за расставленными в воде сетями. Местные чиновники наблюдали за моими упражнениями с моторной лодки. Оставив тщетные попытки, я попросил их отбуксировать меня в открытое море. Молодой помощник гезагхеббера разволновался: слишком далеко. Позвали других голландцев, и в конце концов моторная лодка отправилась в море с гидропланом на буксире. Через 5–6 миль на гладкой поверхности бухты стало появляться легкое волнение. Я отдал буксирный конец и взлетел со второй попытки.

Покинув бухту Амбон и вылетев к чистому, искрящемуся морю, я весело покачал крыльями. Однако радоваться было рано. В своем стремлении освободиться от каждой лишней унции веса и поскорее улететь из Амбона я вместе с бумагами оставил и карту, ту самую, которую мне дал голландец в Мерауке. Моя собственная карта начиналась с места, до которого надо было лететь над морем 140 миль. Адо ближайшей земли на севере — необитаемо го островка Омбира — 150 миль. Я видел его на большой карте в офисе резидента на Амбоне, вычислил азимут и решил, что без труда найду его. Но, обогнув угол острова Амбон, я неожиданно вылетел к какому-то другому большому острову. Он лежал прямо по курсу, и я не помнил, чтобы заметил его на карте. Восточное побережье этого острова тянулось в более или менее нужном мне направлении, и я полетел вдоль него. Остров был гористым и покрыт густым лесом; склоны гор, окутанные голубоватой дымкой, уходили вверх на несколько сотен футов и исчезали в облаках. Пролетев 20 миль и не видя конца острова, я стал беспокоиться, а спустя несколько минут встревожился не на шутку, обнаружив впереди мощную горную преграду. Темная, затянутая дымкой масса высоких гор выглядела угрожающе и простиралась на восток, насколько хватало зрения. Дрянь дело: если возвращаться и пытаться лететь вдоль другой стороны острова, то горючего не хватит и придется опять заправляться на Амбоне, о чем и думать не хотелось. Вершины гор терялись в облаках, я не знал их высоты и не мог отважиться на попытку перелететь их вслепую. Оставалось забраться под самую облачность и лететь вдоль гор в поисках прохода. Не выйдет — придется вернуться на Амбон.

Летел дальше, постепенно забираясь выше, и думал: а что, если все-таки попробовать перелететь через горы вслепую? Нет, страшно. Обогнул мыс и увидел слева седловину между двумя горами; на нее опускалось дождевое облако, я находился ниже седловины и не видел, что там за ней. Надо успеть к седловине раньше облака и дождя, и я нажал на газ. Вдруг за седловиной мелькнула синяя вода. На полном газу я подлетел к проходу и наклонил вниз нос гидроплана. Здесь меня накрыл дождь, но спустя несколько секунд мы снова вылетели на солнце. Я прикинул, насколько отклонился к востоку от своего маршрута, и направил «Мот» туда, где, по моим расчетам, лежал остров Омбира. Захотелось есть, и я достал восхитительные сэндвичи с яйцами и вареньем, которыми меня снабдили в Добо. Увы, они уже испортились. Тогда вынул сухари.

И здесь неудача — на них попал бензин. Нашел плесневелый хлеб (бог знает от каких времен он остался!) и съел его с маслом. Страшно хотелось курить, но трубка была сломана, а сигары лежали в переднем кокпите. Когда наконец впереди справа показался остров Омбира, мне стало странно, что я боялся его не найти, ведь он такой большой. Шириной 25 миль, плодородный, с обилием пресной воды, без болот и прочих неприятностей, он был тем не менее необитаем. Говорили, что его населяют злые духи.

В 3 часа пополудни я долетел до Джайлоло, крупнейшего из островов пряностей после Серама. Крутые склоны гор были сплошь покрыты джунглями, и я видел лишь отдельные слабые признаки присутствия здесь человека. Пролетая над самым склоном, я поднимал бессчетное число снежно-белых горлиц. Они летели и летели и никак не могли скрыться от меня. Зато райские птицы — черные с длинным, как шлейф судейской мантии, хвостом грациозно и без всякой спешки скользили в воздухе, успевая тем не менее исчезнуть с глаз прежде, чем я настигал их. Мне только мельком удавалось разглядеть за деревьями их роскошный наряд.

Дальше я попал в тропический ливень и летел сквозь него целых 45 миль. Вылетев на солнце, увидел перед собой два острова-близнеца: Тернате и Тидоре. На Тернате должен быть городок, но почему-то никаких признаков его не наблюдалось. Это меня обеспокоило — бензина оставалось всего на час. Оказалось, что вместо двух островов передо мной лежал один — Тидоре, с вулканом в центре. Вулкан был окутан дымом (или облаком?), спускавшимся к морю и как бы разделявшим остров на два. Долетев до северо-восточной оконечности Тидоре, я понял свою ошибку и отчетливо увидел впереди Тернате.

У меня не было верительных грамот на посещение Тернате, потому что первоначально я не планировал здесь остановку. Во все другие места были разосланы соответствующие инструкции генерал-губернатора Ист-Индии, На Тернате меня не ждали, место причала для «Мот» не готовили, но мне удалось стать на якорь. В отель меня провожала тысяча орущих детей и один полицейский чин. Он не говорил по-английски. Никто не говорил по-английски и в отеле. Наутро на борту у меня было 35 галлонов бензина — на 5 галлонов больше, чем в предыдущую заправку. Я вырулил к наветренной стороне острова и стартовал с воды нежно-голубого цвета. Мне предстоял 175-мильный прыжок через море на острова Телауэр. Я хотел проверить свои магнето, но оба выключателя заело, а позже, когда заполнял журнал, мотор вдруг на долю секунды заглох. Через 3 часа захотел спать и решил сесть прямо в открытом море. К тому же меня интересовало, смогу ли я сесть прямо в океане и потом взлететь. Но был уверен, что именно сегодня мне это удастся. Главное — не попасть в зыбь, в ветровой накат, иначе не взлетишь. Но я не сомневался, что сумею распознать опасность. Развернулся на ветер и стал плавно снижаться, внимательно вглядываясь в поверхность океана. Меня не сносило — я шел точно на ветер — внизу не было никакого наката, только мелкие волны. Идеальные условия. Сел, остановил гидроплан, но не мог заглушить мотор из-за неисправности выключателей магнето. Пришлось перекрыть подачу бензина и подождать, пока не обсохнет карбюратор. Волнение оказалось сильнее, чем я предполагал, «Джипси Мот» здорово качало. Я записал в журнал: «Забавно, как она всегда держится лагом к ветру», потом выкурил сигару и разобрал выключатель магнето. Оказывается, пружинки заржавели, и переключатель заклинило. Я, как мог, привел его в порядок.

Взлет получился нелегким: «Мот» шла, сильно ударяясь о волны, и каждый удар сотрясал ее от носа до хвоста. Я пережил немалое волнение, но в конце концов она оторвалась. Я недооценил океан, здесь действовали законы безопасности иного уровня. (Думаю, впрочем, с безопасностью было бы все в порядке, не будь мой правый поплавок полон воды.)

Оставив позади остров Телауэр, записал: «Вижу, как с хвоста правого поплавка все время бежит вода. Очевидно, там есть течь». Через 60 миль, когда заполнял журнал, мотор вдруг заглох. Из невозмутимого философа я мгновенно превратился в примитивное животное. Стал разворачиваться на ветер, чтобы садиться, но в это время мотор заработал. Я вернулся на курс и постепенно освободился от шока, а мотор еще несколько раз глох на короткое время. Проверил выключатели магнето — они работали отлично. Может быть, дело в карбюраторе? Так или иначе, но немного погодя, разомлев от жары, забыл об этом.

С прицельной точностью я вылетел к мысу Святого Августина на филиппинском острове Минданао и, полный радостного возбуждения, выключил мотор, заложив крутой вираж вокруг маяка; Потом включил мотор и обмер: тишина, мотор не работал. Быстро оценил картину внизу и стал маневрировать, чтобы избежать скалы и сесть на ветер. Взглянул на выключатели и понял, почему не сработал мотор: оба они были в нижнем положении, то есть выключены. Они просто не держались: стоило мне, включив их, убрать палец, как они падали обратно. Закрепил их, использовав веревку, с помощью которой удерживал на колене журнал. Это помогло, и я полетел в Мати, мой следующий порт захода на юго-востоке Минданао.

Мати оказался не городком, а, скорее, деревушкой. Я кружил и кружил над ней и не видел ни причальной бочки, ни катера, ни просто какой-нибудь лодки. Стал садиться с подветренной стороны пирса, но мне вдруг показалось, что там совсем нет воды. Улетел в пролив, сел там и стал подруливать к пирсу, ожидая, что вот-вот задену дно. А потом, став на якорь, с удивлением обнаружил там глубину 40 футов. Легкий бриз не спасал от жары, я чувствовал себя, как у раскаленной печи.

На причале разгружался пароход. Прошла целая вечность, прежде чем я увидел, как от борта парохода отчаливает лодка и идет ко мне. На корме стоял маленький коричневый человечек и правил большим веслом. Лодка полным ходом шла прямо на гидроплан. Дот уже между нами всего 10 ярдов, я отчаянно ору, а он все правит и правит. Пришлось мне наклониться, вытянуться и схватить нос лодки руками — только тогда он начал табанить. Лодку стало заносить кормой на гидроплан, прямо на крыло. Задний край крыла нависал слишком низко, под ним лодка пройти не могла. Когда она оказалась у переднего края крыла, я со всей силой оттолкнул ее, едва не свалившись в воду. Коричневый человечек испуганно пригнулся, и лодка выскочила из-под крыла. После этого он уже осторожнее подвел лодку к «Мот», взял меня и отвез на пирс.

Там столпилось столько филиппинцев, что пройти было невозможно. Я стоял, не зная что делать, но в это время молодой филиппинец приятной наружности продрался сквозь толпу и, задыхаясь, выпалил:

— Я главный почтмейстер. Когда вы улетаете? Доктор X хочет, чтобы вы взяли почту.

«К черту доктора X!» — подумал я, а вслух сказал:

— Сначала бензин.

— Бензин? — переспросил главный почтмейстер, теснимый толпой. — Здесь нет бензина.

У меня внутри все оборвалось. Я знал, что только пароход связывает Мати с остальным островом. Но пароход — вот он, стоит здесь. Как может быть, чтобы у них не было бензина? Я спросил еще раз:

— У вас что, совсем нет бензина?

— Нет, здесь бензина нет.

— Но как же ваша радиостанция? Как она работает?

— Ключом. Как для телеграмм.

Тем временем еще три филиппинца проложили себе дорогу в толпе и выбрались к нам.

— Знакомьтесь, — быстро сказал почтмейстер. — Руководитель общественных работ, президент — его уже избрали, но он еще не вступил в должность, а это — шеф полиции.

Общественные работы — это бензин, мигом сообразил я и задал руководителю свой животрепещущий вопрос.

Его ответ в переводе главного почтмейстера не прояснил ситуацию. Надо было попытать счастья на пароходе, но пробраться туда не представлялось возможным. Я спросил руководителя общественных работ:

— А где американские офицеры с этого корабля?

— Нет американцев на Мати, — был ответ. — Все филиппинцы на Мати. Филиппинский остров — для филиппинцев.

Что тут скажешь? Но какая-то добрая душа все же сообщила, что на пароходе хорошего бензина нет, есть только плохой — газолин. Не подойдет ли?