Глава 7
Тага

22 ноября мне пришлось съездить на несколько дней в Найроби с помощником Джорджа. На обратном пути мы заехали в Меру, и нам рассказали, что в католической миссии в Тайгании воспитывают маленького леопарда. Нам было по дороге, и, разумеется, мы поехали туда.

Малыш находился под присмотром отца Ботта — он очень любил животных и делал все возможное, чтобы поддержать крохотное существо; но у него было и без того много дел, поэтому он не мог постоянно находиться возле младенца, для которого это было просто необходимо. Мать бросила маленького леопарда, когда ему было всего два дня, и его нашли две недели назад на камнях, под проливным дождем. С тех пор его кормили коровьим молоком, но у него развился тяжелый кровавый понос, который отец Ботта не умел лечить. В моей лагерной аптечке были лекарства от поноса, и поэтому отец Ботта согласился отдать мне малыша на время лечения. Конечно, мне было жаль отнимать у доброго патера его любимца, к которому он был очень привязан, но у меня было больше свободного времени и больше возможности помочь, и он доверил мне малыша. Он принес молока, чтобы нам хватило на дорогу, обещал проведать нас в ближайшее время, и я уе хала с маленьким леопардом на коленях.

По дороге мы заехали в деревню и купили одеяло, бутылочку с соской и рыбьего жира вдобавок к сгущенному молоку и глюкозе, которые у меня были в лагере. Почти всю дорогу малыш сосал мои пальцы, а я поглаживала его очень пушистую, шелковистую шерстку. В этом возрасте пятна сливались, так что мех казался почти черным, только на голове и на шее виднелся желтый пушок. Самой крупной частью тела у маленького животного были лапы, вооруженные хорошо развитыми, острыми коготками. Насколько я понимала, это была самочка, и я решила назвать ее Тага — сокращенное от Тайгания. Совсем недавно — когда ей было всего десять дней — у нее открылись глаза, и их все еще застилала голубоватая дымка. Но, несмотря на это, у нее была прелестная мордашка.

«Как Пиппа встретит новенькую в „своем“ лагере?» — думала я. Пробудится ли в ней материнский инстинкт или она увидит в малышке соперницу? На свободе гепарды боятся леопардов даже больше, чем львов, потому что легкость — леопард весит всего 120–150 фунтов, — поразительная ловкость, способность отлично лазить по деревьям и ночной образ жизни дают этой кошке все преимущества перед другими хищниками. Многие опытные охотники считают, что леопард — самое опасное животное Африки. Разглядывая прелестное беспомощное существо, которое лежало у меня на руках, я никак не могла поверить в такую репутацию и чувствовала, что эта будущая «гроза зарослей» уже завоевала мое сердце. Но как осторожно я должна проявлять свою любовь и заботу, чтобы не возбудить ревности Пиппы! К счастью, когда мы приехали, Пиппы не было дома, и мы спокойно занялись устройством Таги. Клетка, в которой мы перевозили Пиппу, прекрасно подходила для спальни, так что малышка могла ночевать рядом со мной. Для игры мы устроили загон — в нем Тага будет спокойно бегать, пока Пиппа не привыкнет к ней и они не начнут играть вместе. Локаль, повар и слуга приступили к работе с огромным рвением — Тага понравилась им с первого взгляда, хотя они обычно побаивались всех опасных животных. Разве можно было устоять перед пушистым комочком, который ползал у наших ног, а иногда и кувыркался через эти живые «камни».

Я кормила Тагу каждые два часа, разбавляя одну часть несладкого сухого молока двумя частями воды и добавляя туда каплю поливитаминов, три капли рыбьего жира, немного соли и чуть-чуть сульфагуанидина — от поноса. Тага массировала лапками бутылку, как будто это был материнский живот, — ей хотелось выжать побольше молока; и я приделала дощечку к горлышку бутылки: это все-таки больше походило на живот, чем скользкая бутылка.

Пиппа вечером не пришла, и я сидела в сумерках возле хижины, держа малышку на коленях. Уже почти стемнело, когда я вдруг увидела, что к моим ногам из-под стола выползает кобра. Держа Тагу в одной руке, я схватила палку, всегда находящуюся под рукой на всякий случай, и убила змею, уже готовую напасть. Это происшествие меня встревожило: я боялась не за себя — я могу защищаться, — а за Тагу. Пока она так беспомощна, ее нужно охранять от змей. В десять часов я накормила ее в последний раз и уложила рядом со своей кроватью в клетку, на дно которой я положила свежей травы, чтобы Тага привыкала к природе. Клетку я накрыла одеялом, и мы уснули.

В шесть часов утра меня разбудило мурлыканье Пиппы. Полчаса она не замечала накрытого одеялом ящика, а потом обнаружила Тагу и стала с мурлыканьем принюхиваться. Я поскорее принесла ей молока и возилась с ней, пока она наконец не уселась у входа в палатку, откуда спокойно смотрела, как я кормлю Тагу. Первое знакомство, кажется, сошло удачно. Еще больше меня обнадежило, что Пиппа не изменила своим привычкам: получив свое мясо, она опять исчезла на целый день.

Утро я провела в «кабинете», разбирая корреспонденцию. Тагу я держала на коленях, чтобы ей было теплее. Как только я переставала печатать, она сосала мой палец, выражая свое удовольствие звуком «уа-уа-уа», а неудовольствие — пискливым мяуканьем. Потом она неуверенно ползала вокруг и даже выбралась за порог кабинета, но тут же нашла свою спальню, которую я поставила поблизости, залезла внутрь и уснула. Пиппа вернулась к чаю и стала обнюхивать Тагу через сетку, но та в ответ на дружеское мурлыканье только огрызнулась.

Чтобы загладить эту грубость, я взяла Пиппу на прогулку и старалась быть как можно ласковее, но стоило мне к ней притронуться, как она с рычанием отбегала, а потом и вовсе скрылась. Я подумала, что ей не нравится запах леопарда, который сохранился на моей одежде, и решила всякий раз переодеваться, пока она не привыкнет к Таге. По дороге домой мы увидели Пиппу, которая гналась за шакалом и почти догнала его, но тут они оба исчезли из виду. Вскоре я услышала лай шакалов и подумала, не убила ли Пиппа какую-нибудь дичь. Но этого я так и не узнала, потому что Пиппа не приходила два дня.

А маленькая Тага тем временем завоевала все сердца. Даже повар, который никогда не отличался любовью к животным, предложил брать на себя роль няньки в тех случаях, когда меня не бывает в лагере, и мирно дремал возле нее, пока она исследовала свой вольер и устраивала уютное логовище под густым кустом. Тага всегда искала укромное местечко для отдыха, и мне пришлось осматривать кабинет в поисках скорпионов, потому что она всегда совалась во все темные углы. Маленький леопард был чистоплотным от рождения и всегда отходил от своего дома, чтобы оправиться. Однажды ночью я услышала, что Тага, хныкая, пытается выбраться по сетке из своей спальни. Я бросилась к ней и увидела, что там мокро. С тех пор я внимательно прислушивалась к звукам, которые показывали, что ее надо выпустить. Покончив с делами, она снова засыпала, предварительно немного покружившись, чтобы примять траву.

Через несколько дней у меня появилась новая забота: желудок у Таги не действовал без слабительного. Я пробовала массировать ее брюшко, чтобы усилить перистальтику, но это не помогало. Только потом я узнала — и, к сожалению, слишком поздно, — что нужно было потереть под хвостиком мокрой тряпкой, потому что все животные в таком раннем возрасте не могут сами освободить кишечник и мать всегда вылизывает у них под хвостом.

Каждое утро после кормежки я обирала с Таги клещей. Просто невероятно, какую массу клещей она успевала набрать; мне удавалось удалить их только пинцетом. Вообще же она была поразительно чистоплотна и часто вылизывалась.

Тага была страшная плутовка. Нельзя было не расхохотаться, когда она, наевшись, лежала у меня на коленях кверху круглым, как мячик, брюшком, размахивая всеми четырьмя лапами, и, поглядывая на меня своими голубоватыми глазками, улыбалась во весь рот. Но ее коготки даже в таком нежном возрасте были острее бритвы и оставляли царапины, которые легко воспалялись. Я пробовала заставить ее убирать когти, но она только отбивалась с удвоенной энергией. Говорят, что во сне освобождаются подавляемые эмоции, — интересно, какие же чувства подавляла Тага, потому что во сне она иногда отчаянно царапалась, словно сражаясь не на жизнь, а на смерть. Она стала такой непоседой, что один из нас должен был постоянно находиться при ней, чтобы она не попала в беду.

Из всех диких животных, которых мне приходилось воспитывать, Тага безусловно была самой смышленой и развивалась быстрее других. Лагерь она успела изучить всего за один день, отлично ориентировалась и ни разу не заблудилась. Еще не умея как следует ходить, она при виде меня уже взбиралась на сетку своего вольера. Когда ей было всего двадцать дней, я заметила, что у нее появляются верхние резцы. Через два дня показались нижние, а еще два дня спустя прорезались и клыки. В тридцать четыре дня стали видны нижние коренные, а в сорок два дня у Таги был полный набор молочных зубов. Когда ей исполнилось три недели, розовый нос и подушечки на лапах потемнели, а желтая опушка на шее и голове стала заметнее. К этому времени она уже умела с невероятной силой вцепляться во все, что ей нравилось: она так впивалась мелкими, но очень острыми зубами и когтями в мою руку, что приходилось сразу сдаваться, несмотря на то что на мне были брезентовые перчатки до локтя. Она, безусловно, понимала, что может добиться чего угодно, но как она умела вознаградить меня за лишнюю царапину! Она так ласкалась и подлизывалась, что устоять было невозможно и все обиды мгновенно забывались.

Поначалу Пиппа удивительно хорошо относилась к Таге и часто пыталась потереться об нее носом сквозь сетку. Но у зверей настроение меняется, как и у людей: сегодня Пиппа очень приветлива с малышкой, а на следующий день даже запаха ее не выносит и убегает прочь. Иногда она вдруг начинала ревновать; правда, это была благородная ревность: она никогда не вымещала обиду на сопернице, а просто не замечала моего присутствия. Я держала животных врозь до тех пор, пока не убедилась, что Пиппе можно доверять. К счастью, ждать пришлось недолго — очень скоро я смогла брать на колени Тагу, когда Пиппа, мурлыкая, лежала рядом, и гладить сразу обеих.

Жизнь у нас была чудесная. Все звери и птицы, которые жили здесь раньше, привыкли к нашему лагерю, и я часто видела, как две агамы принимали солнечные ванны на поваленном дереве, по которому Пиппа переходила реку. Ярко-бирюзовый самец вскидывал оранжевую голову при малейшей тревоге, а буроватая пятнистая самочка скрывалась от опасности в дуплистом стволе — их жилище. Они очень любили муравьев и кусочки мяса и подходили за этими лакомствами совсем близко. Была еще одна нарядная пара — прелестные нектарницы, которые очень редко встречаются в этой части Кении. Они построили гнездо из перьев и листьев с настоящим козырьком у входа и подвесили его при помощи травинки к кусту над самой рекой. Под этим же кустом жил варан, и я часто слышала, как он шуршит по ночам в траве возле моей палатки. Хотя вараны не прочь полакомиться яйцами птиц, опаснейшим врагом нектарниц был не варан, а красноголовый ткач. Эта птица появилась в лагере внезапно и напала на нектарниц с такой яростью, что они бросили свое гнездо и стали строить другое, тоже над самой рекой. Я думала, что ткач займет покинутое гнездо, но он исчез так же неожиданно, как и появился. Мы часто видели гнезда колонии ткачиков на кустах, свисавших над водой, — должно быть, для защиты от таких хищников, как генетта. Конечно, это было хитроумное приспособление, но я никак не могла понять, как не тонут птенчики, впервые слетевшие с гнезда: ведь они почти наверняка планируют прямо в воду. Возможно, некоторые ткачи тоже понимали эту опасность, и поэтому стали селиться на деревьях, под которыми стояли наши палатки, явно рассчитывая на наше покровительство.

В следующий гнездовой период красивые нектарницы тоже построили гнездо над моей палаткой. Пока что это были единственные птички, поселившиеся на большом тамаринде, и каждое утро я просыпалась от их радостного щебета, пока самочка не села на яйца. Но однажды утром я услышала тревожные крики: красноголовый ткач вернулся и снова напал на них. Несколько часов подряд он свирепо пикировал на самку, а она мужественно защищала гнездо. Наконец ткач убрался, и все успокоилось. Я считала, что моя птичка выиграла сражение, но это была преждевременная радость: красноголовый ткач возвратился с целой оравой черноголовых. В конце концов весь тамаринд так и кишел этими ярко-желтыми агрессорами, которые принялись строить гнезда рядом с обезумевшими от горя нектарницами. Мой рабочий стол стоял под деревом, но печатать было невозможно — не только из-за оглушительного шума, а и потому, что я была огорчена этим вторжением не меньше бедных пичуг. Я швыряла камни в ткачей и целый день держала их на расстоянии, но на следующее утро мне нужно было ненадолго уйти из лагеря, а когда я вернулась, меня встретила мертвая тишина. Ни ткачей, ни нектарниц. Я нашла только сброшенное на землю гнездышко и рядом — разбитое яйцо. Должно быть, ткачи только притворялись, что строят гнезда, чтобы напугать и вытеснить нектарниц, — потому что теперь, добившись своего, они не достроили своих гнезд, и те болтались, как травяные кольца, на всех ветвях. Эта война ткачей и нектарниц была мне непонятна. Ткачи не могли претендовать на территорию, потому что нигде поблизости они никогда не жили, и нектарницы, питающиеся нектаром, никак не могли помешать этим зерноядным и насекомоядным птицам. Откуда эта непонятная жажда разрушения?

Тут мне придется признаться, что я и сама почти каждый день убивала змей, что в сущности также неоправданно. Но никогда ни в одном лагере мне не пришлось испытывать такого нашествия кобр, жабьих гадюк, древесных змей. Вечером я всегда клала ноги на стул, чтобы не натыкаться на змей. Я знала, что змеи обычно ищут убежища и только, но доверять им не следовало, а из-за Таги приходилось быть особенно осторожной.

У нее развивалась инстинктивная потребность скрываться, так что иногда мы не могли отыскать ее. Я обнаружила ее логово только случайно, когда пролила воду возле ящика с продуктами в пустой палатке. Тут откуда ни возьмись появились две лапки и из-за ящика, цепляясь за гладкую металлическую поверхность, вылезла Тага, торопливо полакала грязь из лужицы и быстро юркнула обратно в свое убежище. Я уже знала, что Пиппе грязь полезна для здоровья, и решила, что леопарды тоже едят ее. С этих пор я всегда устраивала маленькие лужицы возле любимого убежища Таги, делая вид, что не знаю, где она. Я не хотела мешать ей прятаться и звала ее только издали. Она спешила к нам со всех ног, только бы мы держались подальше от ее тайника, — это было очень трогательное зрелище.

Пока Тага получала сульфагуанидин, поноса у нее не было, но стоило прекратить лечение, как все начиналось снова. 5 декабря к нам завернул наш друг, ветеринар, доктор Тони Харторн, который ехал к Джорджу посмотреть больной глаз Угаса. Я рассказала ему о болезни Таги, и он прописал диету — рисовый отвар, молоко и стрепотриадные таблетки. Два дня пришлось уговаривать Тагу, но наконец таблетки были проглочены, и она окончательно излечилась от поноса. Тони видел причину ее беспокойства в том, что у нее режутся зубы, и посоветовал мне давать ей грызть что-нибудь твердое. Мои пальцы оказались тоже подходящими предметами для жевания, хотя Тага получала деревянные палочки, которые тут же превращала в кашицу. Много времени спустя мне прислали фотографию леопарда, ровесника Таги, который рос в зоопарке. Несомненно, и у него была потребность грызть предметы, чтобы чесать десны, но он не мог этого делать, потому что на шею ему надели специальный воротник величиной с большую тарелку. Если детеныш восстанет — и совершенно справедливо — против такого обращения, ему, конечно, тут же налепят ярлык опасного зверя, а виноваты в этом люди, которые мешали ему проявлять природные инстинкты. Таге не пришлось переносить никакого насилия, ей были предоставлены все возможности для свободного развития.

Ей очень нравилось взбираться по сетке вольера, и нам все время приходилось следить, чтобы она не выбралась наружу. На стулья влезать было гораздо труднее: нужно было подтянуться до сиденья, и тут очень мешало толстое брюшко, так что иногда она кувыркалась вниз, но не отступала до тех пор, пока не взбиралась на стул. Усевшись, Тага победоносно улыбалась нам и самодовольно произносила свое «уа-уа-уа». Только на тридцать четвертый день она перестала неуклюже ковылять и ее движения приобрели гибкость и ловкость. Примерно в это же время она научилась высоко подпрыгивать, увертываясь от меня. Мы очень полюбили эту игру, в которой Тага неизменно выигрывала.

Часто у животных, в том числе и у человека, вырабатывается рефлекс на привычную обстановку, а не на то, что они обычно в этой обстановке получали. Например, я всегда кормила Тагу на стуле возле кабинета. Когда ей хотелось есть, а стула на месте не было, она взбиралась по пальмовым листьям, которыми была покрыта стена хижины, и ждала. Раз пищу всегда дают на возвышении, значит, если захотелось есть, надо забираться повыше. Точно так же, когда убирали ее клетку, она засыпала на голой земле — на том месте, где была «спальня». Я и себя не раз ловила на том, что, например, ищу какую-нибудь вещь там, где она была раньше, даже если знаю, что сама же положила ее в другое место. Как видите, условные рефлексы вырабатываются не только у животных.

Круглая головка Таги со временем удлинилась, а ушки, которые раньше были посажены очень низко, что придает особое обаяние детенышам, теперь торчали почти на макушке, и кожа за ушами стала черной, так что Тага превратилась в настоящего маленького леопарда. Она быстро росла, казалась вполне здоровой и постоянно двигалась, обследуя свои владения или карабкаясь по сетке вольера. В одном ей не везло: у нее был хронический запор, так что приходилось ставить вазелиновые клизмы. Набегавшись, она часто прижималась к Пиппе, которая ложилась у самой сетки вольера. Я видела, как они ласково облизывают друг друга; Пиппа мурлыкает, а Тага старается дотянуться до нее лапами сквозь сетку. Эта взаимная привязанность была очень трогательна.

С тех пор как Эльса прославилась на весь мир, моя жизнь очень изменилась. Мне приходилось часто сдерживать свои чувства — слишком я была на виду. Конечно, я привязалась к Пиппе, но только появление беспомощной маленькой Таги захватило меня врасплох. Она попала ко мне в таком же возрасте, как и Эльса, и снова пробудила во мне материнский инстинкт. С Пиппой я встретилась, когда она уже вышла из детского возраста, и потому она стала для меня просто товарищем.

Пиппа не приходила в лагерь 7 и 8 декабря. Ничего особенного в этом не было, но ее шерсть стала удивительно шелковистой и держалась она так отчужденно, что я подумала, не появился ли у нее самец. Я взяла на заметку эту дату и, отсчитав 93 дня — срок беременности — отметила день 9 марта как возможный день рождения малышей.

Она по-прежнему ходила со мной в далекие прогулки, по-прежнему играла в прятки, покусывала мои руки или в шутку толкала меня лапами, но никогда нельзя было предвидеть, как она станет вести себя, вернувшись в лагерь: то она проходила мимо Таги не глядя, то злобно бросалась на нее, а иногда, наоборот, ласково обнюхивала ее и ложилась как можно ближе, прижимаясь к ней через сетку.

Однажды вечером навестить Тагу приехал отец Ботта вместе с компанией туристов. Все они стали восторгаться Пиппой, а та обратила внимание на маленькую четырехлетнюю девчурку и принялась толкать ее носом и ловить лапами ее ножки, явно показывая свое расположение к новой подруге. Девочке Пиппа тоже понравилась: они ни капельки не боялись друг друга и играли с большим удовольствием. Потом мы пошли в лагерь. И Таге полюбилась малышка, а та вела себя с ней так же доверчиво, как с Пиппой, не обращая внимания на беспокойство родителей. Этот случай лишний раз доказывает, что у человека нет никакого врожденного страха перед дикими животными — он появляется только после того, как ребенку внушат, что дикие звери опасны. Если внимательно расследовать все несчастные случаи, в которых замешаны так называемые опасные звери, очень часто оказывается, что человек сам раздразнил животное и тому просто пришлось защищаться. Отец Ботта был так доволен видом и поведением Таги, что предложил мне оставить ее у себя и потом выпустить на волю.

Позднее, под вечер, я видела великолепного темного гепарда и узнала в нем приятеля Пиппы. Он бежал в том же направлении, куда днем ушла она. Пиппа не приходила двое суток, потом забежала только поесть и опять исчезла. Когда я увидела след второго гепарда, ведущий в ту же сторону, я перестала сомневаться: Пиппа нашла себе пару.

Пока Пиппы не было в лагере, я могла отдавать все внимание Таге. Глаза маленького леопарда совсем освободились от голубой мути, но все еще сильно косили, так что казалось, что Тага не может их правильно сфокусировать. Чтобы исправить этот недостаток, я сделала бумажный мячик, обмотала его бечевкой и подвесила над ее ящиком. Тага увлеклась этой новой прыгучей игрушкой и, промахнувшись несколько раз, научилась доставать мячик, куда бы я его ни подвешивала. Кроме того, я соорудила небольшой полотняный мешочек, набитый бумагой, — она запускала в него когти и мотала из стороны в сторону; по-моему, это хорошее упражнение для сухожилий, втягивающих когти. Потом Тага сама обнаружила корзину для бумаг и так вдохновенно расправилась с ее содержимым, что весь мой лагерь, словно снегом, был засыпан бумажными обрывками. А как здорово было лазить по ящику с пивом, чтобы бутылки звенели! Единственное, что мне в Таге не нравилось, — это ее острые когти; я никак не могла научить ее прятать их во время игры. Я даже пробовала подпиливать их пилочкой для ногтей, но скоро бросила это занятие, потому что за один день у нее отрастали еще более острые когти. В конце концов пришлось просто носить с собой порошок стрептоцида, чтобы засыпать многочисленные царапины. А вообще Тага была совершенно неотразима; я очень любила заглядывать ей в глаза — они так часто искрились от смеха и радости; но зато, когда она злилась, эти глаза смотрели с убийственной жестокостью.

Я постоянно снимала с Таги клещей, которых она набирала в огромном количестве: меня это беспокоило, потому что клещи обычно в таком множестве нападают только на больных животных. Но Тага казалась вполне здоровой, если не считать неполадок с пищеварением и легкого недомогания, вызванного появлением зубов. Мне хотелось стимулировать деятельность ее кишечника, и я обнаружила, что она лучше освобождает его, если ее привести на место, где она уже оставила помет. Это напомнило мне привычки дикдика и носорога, которые по разным причинам тоже приходят на одно и то же место, пока куча помета не становится слишком высокой.

21 декабря Тага плохо ела, все время чесала челюсти, и я решила, что у нее режутся зубы. Тут приехал помощник Джорджа, которому приходилось выкармливать маленького леопарда, и он посоветовал мне начать давать ей мясной фарш. Мясо она съела с жадностью, и оно ей так понравилось, что вечером я дала ей еще одну порцию; всю ночь она проспала спокойно. Но на следующий день она была какая-то скучная, отказывалась от еды и только лизала грязь, В этот день ей исполнилось шесть недель и у нее прорезались последние коренные зубы. Я окунула палец в глюкозу и дала ей пососать, надеясь, что она захочет после этого пить и попьет молока. Но она только приоткрыла рот, вздохнула, но пить не стала. За последние два дня она сильно похудела, стала жалкой, но мне казалось, что все это из-за зубов. Я пыталась утешить ее, гладила и брала на руки, когда она выходила из своего убежища, а к ночи взяла к себе в постель. Она обхватила мою шею и крепко прижималась ко мне, когда я шевелилась, — а клещи и блохи тем временем расползались по мне во все стороны! Всю ночь она сосала мои пальцы, трогала мои веки и лизала лицо, негромко попискивая. Эти звуки были так непохожи на ее обычную болтовню, что я внезапно поняла: Тага серьезно больна.

Я ловила все ее движения, боясь, что они вот-вот затихнут, и молилась, чтобы она осталась жива. На рассвете, когда небо стало розоветь, возвратилась Пиппа. Она уселась рядом с нами и не сводила с нас глаз. Когда я встала, оставив Тагу под защитой противомоскитной сетки, Пиппа сбила меня с ног и убежала за реку. В это утро у Таги впервые подействовал желудок без слабительного. Я подумала, что это действие мяса, и попробовала скормить ей еще немного фарша, но от этого ей стало хуже. Тогда я решила отправиться в Меру, к ветеринару, который уже однажды вылечил Пиппу от бабезиоза. Я знала, что Тага привыкла к повару, и взяла его с собой, чтобы он держал ее на коленях, потому что мне надо было 80 миль вести машину по очень плохим дорогам. Но при каждом новом толчке бедная Тага пыталась вырваться и перебраться ко мне.

Наконец мы приехали в Меру. Было одиннадцать часов утра. Доктор взял мазок крови. Кровь не сворачивалась, а текла, как вода. Он определил анемию (десны у Таги были совсем бледные) и поставил диагноз: Babesia felis — кошачий бабезиоз, который убил Эльсу. Заметив мое отчаяние, он постарался уверить меня, что Тагу можно вылечить, потому что болезнь пока еще в первой стадии. Нужно было ждать результатов анализа крови, и я села с Тагой на газон возле лаборатории. Она так обессилела, что не могла стоять, и, совсем ослабев, лежала у меня на коленях, но следила за всеми движениями ветеринара. Он безуспешно пытался заставить ее проглотить раствор глюкозы, вливая его ей в рот из шприца. Я смерила ей температуру. Она была почти нормальная — 38,9 градуса. Ветеринар заверил меня, что сильное средство — фенамидин — обязательно исцелит Тагу, и пошел готовить инъекцию.

Я смотрела на Тагу и гладила ее шелковистый мех. Она крепко уцепилась за мои пальцы. Ветеринар вернулся со шприцем, в котором был один кубик фенамидина из расчета пять процентов к общему весу тела, который он принял равным шести фунтам. Мне показалось, что это слишком много, потому что Тага весила никак не больше четырех фунтов, но ветеринар настаивал на своем. Мне никогда не забыть, какими тревожными глазами Тага глядела на ветеринара, пока он делал укол. Казалось, в этом взгляде сосредоточилась вся ее жизнь. Вскоре она крепко заснула. Сердце у нее билось очень быстро, а дыхание стало прерывистым. Ветеринар приготовил еще несколько ампул, чтобы я сама сделала инъекцию в лагере, а потом закрыл лабораторию на обеденный перерыв. Я видела, что Тагу невозможно везти в таком состоянии по ужасной дороге, и решила подождать два часа — посмотреть, как подействует лекарство. В это время появился отец Ботта. Увидев Тагу и услышав ее частое дыхание, он, как и я, усомнился — выдержит ли ее сердце. С волнением ожидая возвращения ветеринара, я решила заночевать в Меру.

Я зашла к одному из друзей и, пока он распоряжался нашим устройством на ночь, сидела в прохладном кабинете с Тагой на руках. Вдруг она тихонько пискнула, судорожно вытянулась и вся обмякла. Мы бросились к ветеринару, он сделал ей укол против действия фенамидина, но все уже было кончено, Я оставила трупик Таги у ветеринара для вскрыт ия и уе хала домой. Это было 23 декабря. Какой грустный сочельник ждал меня…