Глава 12
Пожар в зарослях

Наступила засуха, и трава стала сухой как солома. Обычно траву периодически сжигают до начала дождей — это убивает всех паразитов и удобряет почву для свежей поросли; если растительность не сжигать, она превращается в непролазную чащобу и животные могут уйти в другие места. Большую часть парка Меру уже выжгли, оставались только участки возле моего лагеря и логова Пиппы. Сезон дождей приближался, директор парка уехал, и я решила, что ничего не случится, если мы поможем сжечь растительность на другом берегу речки. Предыдущий пожар остановился примерно в миле вверх по течению; оттуда мы и собирались начать. Первым делом мы вырыли траншеи двенадцати футов шириной с трех сторон вокруг нашего лагеря, предполагая, что речка послужит заслоном от огня с четвертой стороны. Вскоре затрещал огонь, и я сфотографировала наш лагерь на фоне бушующего за рекой пламени. Огонь прокатился, оставив за собой тлеющий пепел, и мы сели завтракать.

Было воскресенье, Гаиту и Стенли пошли после завтрака рыбачить на Ройоверу, а я взялась за письма. Внезапно я услышала крик повара — огонь подбирался к моему лендроверу, стоящему под деревом примерно в ста ярдах от палатки. Переменившийся ветер занес на наш берег несколько искр, и трава занялась. Я со всех ног побежала к машине и в мгновение ока вывела ее на дорогу. А тем временем неистовое пламя переметнулось через защитные траншеи и с ужасающей скоростью приближалось к лагерю. Мы отчаянно носились с ведрами, стараясь залить огонь, и ломали сучья, чтобы сбить его. Палатки нам удалось отстоять, хотя мы едва не задохлись в дыму и совершенно изнемогли, но вот джип, который Джордж оставил в полуразобранном виде, погиб. Мы не смогли его вывести из огня и теперь смотрели, как он пылает. Правда, нам сказочно повезло: в баках не было бензина. Тут вернулись наши рыбаки, и мы работали еще часов пять, судорожно ловя остатки воздуха в удушливом дыму, обожженные, с опаленными волосами. Руки у нас покрылись волдырями, ноги ужасно болели; наконец к закату мы справились с пожаром. Но долго еще в темноте мы поливали тлеющие головешки и курящийся слоновый помет.

Когда я свалилась в полном изнеможении, небо было алым и густой дым клубился над землей. Я видела огромные стаи птиц, спасавшихся от огня, который переметнулся через дорогу и растекался по равнине. Что я могла поделать? Мне оставалось только надеяться, что пожар не повернет в ту сторону, где была Пиппа с малышами. Уже появились марабу, склевывавшие обгорелых насекомых, и я с горечью подумала о черепахах и улитках, которые не умели спасаться в подземные норы, как грызуны, ящерицы и змеи. Внезапно я услышала пронзительный рев слонов — они выбежали из пылающих зарослей и, громко трубя, побежали к реке. Их силуэты мелькали на фоне огня. И снова я стала молить судьбу — только бы все животные сумели вырваться из этого огненного ада. Я бесконечно устала, но в эту ночь не смыкала глаз, следя за догорающими деревьями, которые мы не сумели потушить, и прислушиваясь к малейшему подозрительному треску.

Как только забрезжил рассвет, мы пошли к Пиппе. Слава богу, степь возле ее логова была нетронута. Два с половиной часа мы не могли найти семейство, и вдруг Гаиту заявил, что гепардов надо искать вон там — это, мол, ему подсказало сердце! Он уверенно повел нас вперед — и что же! — мы действительно нашли наших гепардов на пятьсот ярдов ближе к лагерю от того места, где видели их в последний раз. Малыши вели себя очень настороженно — возможно, побаиваясь двух слонов, которые все время держались поблизости.

Возвратившись, мы нашли в лагере директора парка. Он сообщил мне, что Джорджа ранил буйвол. Мы сразу же выехали, захватив лекарства. Бедняга Джордж сидел на кровати весь окровавленный и стонал. Лечь он не мог, потому что у него болели ребра. Я обмыла кровь и заставила его немного поесть. Он рассказал, что хотел подстрелить для львов буйвола, который всем мешал, дважды подранил его, но тот скрылся в зарослях. А когда Джордж разыскивал подранка, тот вдруг вывернулся из зарослей в двух ярдах от него и сбил его с ног. К счастью, буйвол пал, не успев запороть Джорджа рогами. Раненого буйвола считают самым опасным животным, так что Джордж чудом уцелел, счастливо отделавшись несколькими царапинами, парой сломанных ребер и небольшим переломом ноги. Наутро самолет скорой помощи забрал его в Найроби. Я не полетела с ним: мне лучше было оставаться здесь, чтобы присмотреть за львами в его отсутствие, в случае необходимости мы всегда могли связаться по радио. Джордж вернулся через несколько дней: он ужасно беспокоился за Гэрл — пока его не было, она родила двух львят, и отцом их был Бой.

Вскоре Джордж, все еще ковылявший с палочкой, улучил время, когда Гэрл была в лагере, и повел меня к ее логову возле холма Мугвонго. Отсюда открывался великолепный вид на широкие равнины, простиравшиеся до далекого гребня Джомбени; вокруг громоздились крупные обломки, отколовшиеся от скалы, у подножия которой Гэрл нашла идеальное логово: под нависшей скалой была такая глубокая и узкая щель, что львята могли полностью скрыться в ней от всяких хищников. Джордж позвал: «Мхм-мхм», подражая голосу львицы, и вскоре один из малышей подполз к выходу и бесстрашно уставился на нас своими большими голубоватыми глазами. Ему было двенадцать дней от роду. Я в жизни не видела такого маленького львенка, и меня рассмешил его длинный нос. Джордж окрестил его Сэмом. Тут показался второй львенок и вытолкнул брата на открытое место. Сэм растянулся на солнышке и без малейшего смущения принялся нас разглядывать. Его явно удивило, что здесь оказались мы, а не мать, которая его только что звала. Обычно глаза у львят проясняются не раньше чем через шесть недель, и меня поразил огромный интерес, с которым этот крохотный львенок воспринимал окружающий мир: он вглядывался в нас, наблюдал за ящерицей, следил за жуком, проползавшим у его лапок.

Когда Сэму исполнилось четыре недели, он окончательно поработил всю семерку львов Джорджа. Пока они оказывали ему почтение, он играл с ними, но если кто-то осмеливался обойтись с ним грубо — протестующе мяукал и раздавал пощечины, совершенно недвусмысленно показывая большим львам, кто тут главный. Он отлично понимал, что стал всеобщим любимчиком, и делал все, что ему заблагорассудится, никого на свете не боясь. Невозмутимая самоуверенность юного «царя зверей» была совсем не похожа на нервную настороженность молодых гепардов, и он меня окончательно очаровал.

Тем временем Пиппа переводила свою семью все ближе к моему лагерю. Но искать их становилось труднее — начались дожди, смывавшие все следы. Один раз мы не могли найти гепардов целую неделю, а потом Пиппа пришла в лагерь однажды вечером очень истощенная и голодная. Я поняла, как она изголодалась, когда она набросилась на несвежее мясо, к которому гепарды обычно не притрагиваются, — есть падаль они не привыкли. Потом она повела нас через дорогу в лес, к группе больших акаций. Стволы их были до блеска отполированы слоновыми боками, а земля скрывалась под слоем навоза. Мы прошли примерно в тридцати ярдах от серого гиганта, и мне пришлось вести себя так, словно я гораздо храбрее, чем на самом деле, чтобы поспеть за Пиппой, которая быстро уходила, не обращая внимания на слона. Под конец она рванулась вперед, остановилась, прислушалась — «прр-прр» — и я увидела малышей под одним из деревьев. Они тоже страшно исхудали, и у них дрожали задние лапки. Я очень огорчилась, что мне нечего им дать, кроме испорченного мяса. Как только они наелись, маленький Дьюме игриво прикусил мои пальцы и начал шлепать меня лапами, но его сестры предпочли поиграть с матерью.

Пиппа перевела малышей на расстояние по крайней мере двух миль от дерева Отель в этот слоновий рай. Пожар тут ничего не тронул, почва здесь была в основном черноземная, и среди роскошной травы попадались участки грязи, намытой недавними дождями, что заставило некоторых слонов перебраться в более сухие, песчаные места, но буйволы как-то ухитрялись не вязнуть, и, судя по их следам, им это место очень нравилось. Пиппе оно тоже пришлось по душе, и она поселилась здесь на целый месяц.

Довольно скоро нам удалось привести все семейство в приличный вид. Кругом было множество сломанных поваленных стволов, и малыши с наслаждением балансировали на упавших деревьях. Когда им случалось забраться в опасное место, Пиппа сама показывала, как поворачиваться на трудных углах. Теперь малыши были настроены мирно, и хотя они постоянно настораживались в ожидании опасности, Стенли и Гаиту никакой тревоги у них не вызывали.

Одна из самочек оказалась особенно привязчивой. Она была самая худенькая из четверых, и почти всегда на ней было множество клещей и верблюжьих мух-кровососок, которых она позволяла мне выбирать из шерсти. (Не знаю, почему эти бурые мухи получили такое название — потому ли, что питаются в основном верблюжьей кровью, или просто их выносливость сродни верблюжьей — раздавить их совершенно невозможно, и даже когда я разрывала их надвое, обе половинки начинали ползти обратно к пище, пока я не обрывала им ноги.) Уайти получила имя раньше всех, поэтому я назвала худышку Мбили, на суахили это значит «два», а третья самочка получила имя Тату, что значит «три». Тату всегда держалась поодаль и была особенно нелюдима, но очень сильна и своевольна и во время еды никогда не зевала. У каждого из молодых был свой особенный характер. И в это время мне было легче различать Тату и Мбили не по внешности, а скорее по поведению. Уайти превратилась в очень красивое создание — у нее были выразительные глаза, живая мимика и удивительная окраска. Она стала любимицей Гаиту, а я больше всех привязалась к маленькому Дьюме.

В один прекрасный день наши «сердца», как сказал бы Гаиту, проявили необычайное согласие. Мы целое утро проискали свое семейство совершенно напрасно, пока «сердце» Гаиту не подсказало ему, что надо вернуться к дереву Отель. Мы принялись искать там, но не нашли ни единого следа и отправились завтракать, вспотевшие и замученные. Я безумно устала от бесконечной ходьбы и уже предвкушала близкий отдых, как вдруг у меня возникла непреодолимая уверенность, что Пиппа находится в слоновьем лесу, и я уговорила Гаиту пойти туда. Когда мы пришли, я позвала Пиппу, она вышла на зов и повела нас обратно к дереву Отель — ровно на полдороге она произнесла свое «прр-прр», и молодые оказались тут как тут. Как «сердце» Гаиту почуяло, что семейство перешло сюда? Откуда мне пришло в голову, что Пиппа вернулась в слоновий лес, и как она догадалась, что мы будем искать ее именно там и что нас можно будет привести к голодным малышам? Несмотря на то что наши «сердца» звали нас троих в три разные стороны, все вместе они помогли нам найти семейство Пиппы.

Интересно, что Эльса всегда приводила молодых в лагерь, чтобы мы их кормили, а Пиппа оставляла своих детей в зарослях и приходила за нами только в тех случаях, когда детям нужна была подкормка. В последний раз малыши сосали при мне в возрасте восьми недель. Теперь им было уже десять недель, но шерсть вокруг сосков у Пиппы была влажной — интересно, удается ли им добыть хоть немного молока из высохших сосков или они просто-напросто «сосут пустышку»?

В эту ночь разразился проливной дождь, переполненная река, поднявшись почти на пятнадцать футов, вышла из берегов и подступила к самому моему «кабинету». На рассвете в стройный хор проснувшихся птиц по временам врывались голоса двух львов. Вскоре они неторопливо прошествовали мимо нашего лагеря, взглянув в нашу сторону так, словно привыкли видеть нас каждый день, и ушли вниз по течению.

По дороге к Пиппе мы нашли следы леопарда, шакала и гиены, а потом увидели двух жирафов. Они переплетали шеи в любовной игре, и сетчатые пятна на их шерсти складывались в изысканный узор, когда они кружились, поворачивались и плыли, покачиваясь, как на волнах. Какие это великолепные существа! Я вспомнила тех, кто вынужден — хоть и неохотно — жить в городах, и поняла, какое это счастье — быть всегда рядом с дикими животными, дружить с Пиппой, даже если в этой жизни тебя подчас и настигают приступы одиночества.

Поискав часа четыре, мы увидели Пиппу высоко на дереве в слоновьем лесу. Все семейство порядком отощало и жадно набросилось на еду. На этот раз мне удалось подкормить их; но следующие три дня нам пришлось напрасно бродить по колено в траве, с тяжелыми комьями земли на ботинках. Однажды мы наткнулись на стадо буйволов голов в четыреста; они так размесили почву, что идти стало еще труднее. В другой раз мы видели жирафа-няньку, опекавшего четверку молодых разного возраста. Только эти рослые животные и могли жить в такой высокой траве, которая, казалось, вырастала прямо на глазах.

Я волновалась, как там Пиппа с детьми, как ей живется в этих разросшихся джунглях, где каждую ночь хлещет дождь? Но когда мы наконец отыскали их, они неожиданно оказались в хорошем виде и прекрасном настроении; однако от целой козы в один момент остались только рожки да ножки. Молодые были так заняты едой, что не сразу заметили, что я обираю с них клещей, но стоило им обратить внимание на эту мою деятельность, как они разбежались. И чтобы показать, что не полагается приставать к другим во время еды, маленький Дьюме налетел на меня сзади и цапнул за спину.

На следующее утро я получила новый повод гордиться Пиппой: она не только сумела позаботиться о детях во время дождей — я увидела, как семейство доедало добытого ею молодого водяного козла; уже были съедены ребра, все четыре ноги и желудок. Такой выбор меня несколько удивил, но я подумала, что козленок, видимо, еще сосал молоко, и гепардам пришелся по вкусу желудок, наполненный молоком. Пиппа не получила ни царапинки, хотя следы показывали, что ей пришлось выдержать сражение с матерью козленка.

В последующие дни Пиппа поджидала нас, взобравшись на высокое дерево, — мы замечали ее издалека, и это избавляло нас от длительных поисков. Молодым исполнилось двенадцать недель, и цвет глаз у них окончательно прояснился — они оказались трех разных оттенков, от темно-карего до светло-янтарного. Малыши открыли замечательное место для игр — целый город из термитников; между этими коническими башенками было так здорово гоняться друг за другом! Они играли в прятки, устраивали засады, подглядывали в щелки, взбирались на верхушки, чтобы обрушиться оттуда на спину жертвы, а затем скачками неслись обратно к Пиппе — и она тоже начинала кружиться и прыгать, как котенок. Около термитников было несколько небольших деревьев, и однажды Уайти застряла в развилке сучьев. Она забилась, пытаясь освободиться, и только вклинилась еще плотнее. Я испугалась, что она поранится, и вытащила ее из ловушки. Как она рассвирепела! К ней посмели прикоснуться! Истошно вопя, кусаясь и царапаясь, она вывернулась из моих рук и кинулась прочь; но зато по крайней мере осталась цела и невредима. Семье было так хорошо на этом месте, что она пробыла там целых три дня, до блеска отполировав за это время красноватую землю между термитниками.

Трава тем временем выросла по пояс и превратилась в настоящую ловушку для гепардов. Только травоядным — слонам, жирафам, жирафовым газелям — еще удавалось справиться с этой буйной растительностью, и то они старались не попадать в расползающиеся болота. Нам совсем не встречались мелкие животные, которые могли бы быть добычей для Пиппы, хотя мы целыми днями бродили не только в слоновьем лесу, но и дальше, на равнинах. Там, где пронесся пожар, взошла свежая трава, и эти места теперь напоминали райский сад. Повсюду виднелись стада самых разнообразных антилоп, пасущихся среди голубых пентанезий, белого гелиотропа и алых лилий глориоза. Но куда пропала Пиппа? Дождь все лил, лил не переставая, и до нас доходили слухи о снесенных мостах и человеческих жертвах. Сами мы тоже по временам увязали, но потом снова месили грязь по пять-шесть часов в день, не встречая ни одного следа наших подопечных. Останутся ли гепарды в живых? Пока Пиппа жива и здорова, она как-нибудь ухитрится прокормить малышей; я сама недавно видела, как она ловила франколина: прыгнула за взлетевшей птицей и сшибла ее. Но если она попадет в беду? Малышам тогда ни за что не выжить.

Однажды мы ползли по раскисшей дороге в машине, где лежало немного мяса на тот случай, если найдем гепардов; мясо уже сильно попахивало, но все же, как видно, привлекло льва, и он вышел на дорогу. Остановившись, мы смотрели некоторое время, как он принюхивается, но потом он стал подходить, и мы во избежание неприятностей поехали дальше. Позже, уже на обратном пути, мы увидели, что все деревья возле того места, где нам попался лев, чуть не ломятся под тяжестью грифов. У меня дрогнуло сердце: а вдруг на этот раз добычей оказался гепард? Но лев терзал мертвого жирафа, и я успокоилась.

Жизнь в лагере сделалась невыносимой: во время дождей страшно расплодились змеи и скорпионы, мало этого — дожди пошли на пользу сахарным муравьям, яйца которых попадались нам во всех ящиках и даже в книгах между страниц, а деревянные шесты в палатках были покрыты глиняной коркой, под которой скрывались все пожирающие термиты. После наступления темноты стало совершенно невозможно читать, потому что лампа привлекала целые рои насекомых. Крыша из пальмовых листьев пропускала воду, и почти всю ночь приходилось жонглировать тазами, чтобы ловить прорвавшиеся струи воды.

За неделю мы успели обыскать все места, где могла бы скрываться Пиппа, кроме равнины Гамбо на той стороне реки. В прошлый период дождей Пиппа туда не заходила: должно быть, боялась, что вздувшаяся река отрежет ее от нас. Теперь равнина так и кишела животными, и у меня осталась последняя надежда — она там. После долгих поисков мы нашли вчерашний след гепарда примерно в двух милях вверх по реке, а потом отыскали еще два следа всего в полумиле от лагеря. Если это были следы нашего семейства, почему же Пиппа не пришла в лагерь? Мы бродили кругом до темноты и все время звали ее. Когда же вернулись в лагерь, я вдруг почувствовала, что к моим коленям прижалась Пиппа. Она показалась мне очень маленькой и очень жалкой. К счастью, у нас было свежее мясо зебры, и я дала ей большой кусок. Она тут же оттащила его ярдов на четыреста, бросила на землю и стала тревожно звать: «И-хн, и-хн, и-хн». Я послала Гаиту принести еще мяса. Как только он скрылся, малыши вышли из кустов и набросились на пищу, опасливо косясь на меня. Все они были в хорошем состоянии и сильно подросли, хотя лапы казались непропорционально длинными. Они очень проголодались и дрались из-за мяса, но было ясно, что Пиппа за эти восемь дней по крайней мере дважды должна была принести добычу, чтобы держать семейство в такой форме. Один из малышей так дрожал от жадности и заглатывал мясо с такой скоростью, что оно тут же выскакивало обратно. Мне пришлось поманить его отдельным куском в сторону, и там он успокоился и даже позволил мне держать мясо, пока он самозабвенно отрывал кусочки. Мне показалось, что это был маленький Дьюме, которого всегда оттирали при дележе пищи, но в темноте было трудно разглядеть его как следует. Расправившись с двадцатью фунтами мяса зебры, все семейство исчезло. Я отпраздновала этот случай, наградив африканцев сахаром и почо (кукурузной мукой); хотелось отблагодарить их за старание помочь Пиппе и малышам в эту тяжелую неделю.

Семейство на несколько дней обосновалось примерно в миле от лагеря вверх по течению. Хотя я приносила ежедневно очень много мяса, Пиппа была так ненасытна, что порой вырывала его изо рта у детенышей. Наконец мне стало невмоготу переносить этот эгоизм, я возмутилась и ударила ее. Впервые в жизни я наказала ее таким образом, и ее это удивило, а меня расстроило. Она никогда раньше не мурлыкала, если поблизости были дети, — чтобы они не ревновали, — и я очень растрогалась, когда она подошла ко мне и с мурлыканьем потерлась о мои ноги, словно говоря: «Давай помиримся». Но урок она усвоила прекрасно — в течение следующих двух дней она сидела в сторонке, пока молодые наедались досыта.

Им исполнилось четырнадцать недель, и я не сомневалась, что они уже бросили сосать. Я думала, что у Пиппы такой непомерный аппетит из-за глистов, поэтому в следующий раз захватила с собой таблетки цестарзола и скормила их Пиппе, пока молодые расправлялись с козьей тушей. В течение пятнадцати минут из нее вышло невероятное количество глистов (она предусмотрительно отошла подальше от обедающих малышей). После этого она часа два приходила в себя. Дьюме прижался к ней и лизал ее, пока его сестры были поглощены едой. Мясо привлекло полчища муравьев, и они яростно набросились на тушу, не трогая гепардов, которые в свою очередь не замечали их и продолжали пировать. Когда Пиппе полегчало, она тоже поела, а потом «схоронила» остатки, забросав их землей. Любопытно, что закапывала она только тушу (даже если ее приносили мы) и никогда не поступала так с кусками.

Я постоянно рассматривала экскременты малышей и до сих пор не находила в них глистов, но меня беспокоило, что маленький Дьюме за последнее время сильно сдал и был весь покрыт клещами — а они всегда массами нападают на больных животных. Никаких симптомов болезни мне обнаружить не удалось, и я обычно припасала несколько лакомых кусочков, которые скармливала ему из рук. Он очень быстро сообразил, что так получать еду гораздо удобнее, чем в сражениях с собственными сестрами, и с тех пор мне часто приходилось держать ему мясо. Вообще он был достаточно активен и, несмотря на малый рост, по-прежнему верховодил у молодых.

Новое жилье Пиппа выбрала на плоской вершине большого термитника: вся семья свободно размещалась там и могла оттуда осматривать окрестности. Над ним нависало небольшое дерево — бесконечный источник развлечений для малышей. Иногда я вешала на сук обрывок козьей шкуры, и они наперебой старались сорвать его; выигрывала обычно Уайти. Она гордо расхаживала с добычей, дразня других, пока они не бросались ее догонять; Пиппа созерцала все это свысока, важно развалившись на вершине термитника. Но этот отдых продолжался недолго: молодые начинали подбираться к ней, тянули за хвост или пытались жевать ее уши, а потом скатывались вниз по склону, кувыркаясь друг через друга. Я называла это место «Термитник номер один», потому что мы всегда встречались там с Пиппой, когда она оказывалась поблизости. Наши встречи не ускользнули от внимания медоуказчика. Он появился в одно прекрасное утро, сел на дерево и возбужденной болтовней постарался привлечь наше внимание. Эта буроватая птичка хорошо известна — она часто приводит людей к пчелиным гнездам, до которых сама не может добраться, в надежде, что и ей тоже кое-что перепадет. Гаиту пошел следом за щебечущей птичкой и неподалеку увидел клубящихся у входа в дупло пчел. Он расширил отверстие, получив несколько укусов, зато у нас теперь был мед и мы честно поделились им с медоуказчиком.

В период дождей животные большей частью держатся на своей территории, и я удивилась, заметив возле лагеря чужую львицу с тремя восьмимесячными львятами. Как-то мое внимание привлек оглушительный галдеж, который подняли павианы — они скакали по деревьям на другом берегу; я пошла посмотреть, что там такое, и увидела тощую-претощую львицу с такими же тощими львятами. Они направлялись к Пиппиному термитнику; наверно, были невыносимо голодны, если решились выйти в такое время. Я испугалась за наше семейство и позвала Гаиту; вдвоем нам удалось направить прайд в другую сторону. Позднее, когда мы пришли навестить Пиппу, она ушла — в последнее время это была ее обычная реакция на наши вечерние посещения. Она мирилась с нашим присутствием, когда мы приносили еду, но в остальное время предпочитала оставаться наедине со своими детьми.

Когда приехал Джордж, я повела его посмотреть на гепардов. И хотя мы подходили очень тихо, Пиппа успела заметить нас и затаилась, а молодежь обратилась в бегство — один только Дьюме был с матерью. Оставив Джорджа поодаль, я одна понесла Пиппе мясо, но прошло не меньше часа, пока она убедилась, что все спокойно, и принялась за еду. Потом в кустарнике на порядочном расстоянии я разыскала молодых и предложила им мясо. Откуда ни возьмись передо мной возникла Пиппа, и все время, пока мы были там, она оставалась на защитной позиции между мной и своими детьми. И, конечно же, не кто иной, как Дьюме, подобрался и шлепнул меня лапой по руке, словно защищая свою мать. Когда Джордж осторожно приблизился ярдов на шестнадцать, котята зашипели и зарычали на него. Мы поспешно отступили.

Увидев, как подозрительно Пиппа встретила Джорджа, которого прекрасно знала, я окончательно запретила кому бы то ни было подходить к гепардам. На другой день после основательной трапезы гепарды стали добродушнее и ласково лизали друг другу языки, пока не появились восемнадцать жирафов. Конечно, храбрый маленький Дьюме тут же помчался за ними. Он подобрался к ним уже ярдов на сто, когда к нему присоединилась Уайти, но Пиппа произнесла свое «прр-прр», и все гепарды убежали.

На равнине Гамбо наши гепарды отыскали отличное логово и задержались в нем надолго. Это было укромное местечко, скрытое тремя большими, лишенными шипов кустами; до этого здесь часто бывали буйволы. Под прикрытием густой листвы семейство могло просматривать равнину во всех направлениях и спокойно поедать добычу, потому что грифы, ничего не видя сверху, не докучали им. Хотя эти птицы и не нарушали трапез, зато сами молодые гепарды стали яростно сражаться во время еды. Два котенка нос к носу, сгорбившись и плотно прижав уши, испускали угрожающие вопли, вцепившись мертвой хваткой в кусок мяса. Иногда это продолжалось так долго, что остальные успевали прикончить все мясо без остатка. Драчуны вполне сознательно шли на риск — очевидно, помериться силами было для них гораздо важнее, чем наесться досыта. Маленькому Дьюме приходилось туго, несмотря на его смелость, потому что он не мог справиться с более сильными сестрами. К счастью, он достаточно привык ко мне и всегда выбегал вперед, чтобы получить свою долю из моих рук. Однако он не прибавлял в весе, а однажды утром на него напали жестокие судороги. Дьюме вообще ел плохо, его всегда приходилось долго уламывать. Ведь все, что происходило в мире, было так любопытно, до еды ли тут! Он обладал исключительно быстрой реакцией и всегда первым замечал опасность.

Интересно, что гепарды совершенно не обращали внимания на трех буйволов, хотя один раз те оказались совсем рядом. Несколько дней спустя котята так же игнорировали пару слонов, которые подошли так близко, что мы поспешно ретировались. Однако стоило им услышать хотя бы негромкий голос льва, и они тут же удирали, но возвращались, как только львы уходили. Молодые затевали чудесные игры на деревьях и кустах; собственно говоря, они больше времени проводили в воздухе, чем на земле. Мне никогда не надоедало смотреть на их выходки. Иногда Пиппа — видимо, из ревности — тоже присоединялась к общему веселью. Молодые, как мартышки, носились вверх и вниз по ветвям; случалось, что они прыгали прямо на мать или лазили друг через друга, как по ступенькам. Пиппа была намного крупнее, и это ей очень мешало. Они были по-настоящему счастливы — стоило только послушать, как они мурлыкали хором! Я старалась приносить мяса больше, чем они съедали, и все-таки часто оказывалось, что они сосали Пиппу — должно быть, просто для удовольствия.

Мы уже два месяца не видели отца семейства и вот однажды обнаружили его след возле Кенмера — он шел в другую сторону от семьи. Как и обитавший здесь лев, гепард обходил свою территорию за две-три недели. Он был вынужден скитаться, чтобы добывать пищу, потому что животные, естественно, покидали места его недавней охоты. Он долго не приходил к собственному семейству, но причиной было не только наше присутствие. Скорее всего это объяснялось привычками кормящих львиц и самок гепарда — они обычно не спариваются, пока все их внимание поглощено воспитанием молодых. У львов этот период добровольного «регулирования рождаемости» продолжается два-три года, а вот как долго он длился у гепардов — до сих пор не было известно.

Пиппа пробыла в «логове буйвола» двенадцать дней, но это место наводнили муравьи, и семейству пришлось «переехать». Насколько мне известно, это был самый долгий срок, когда гепарды не трогались с места, — несомненно, только потому, что мы приносили им еду. Маленький Дьюме опять был нездоров — очевидно, у него начался рахит, при ходьбе передние лапы выгибались наружу. Джордж посоветовал мне прибавить к мясу и поливитаминам еще и фарекс. Малыши были в восторге от этой еды, особенно Дьюме, — он никак не мог оторваться от миски с молоком, в которое я подмешивала это детское питание.

Как-то в дождливое утро я приехала в зеленом плаще из пластика. Молодых как ветром сдуло, они обнаружились только после того, как я сняла незнакомое одеяние. Конечно, я тут же промокла насквозь — впрочем, это даже приятно, когда тепло, — но меня очень встревожило, что Дьюме дрожит. На другой день он сильно прихрамывал на правую переднюю лапу, а когда я дотронулась до его плеча, ему явно стало больно. Температуры у него не было, ел он с аппетитом, и я решила, что он просто растянул связки, прыгая с дерева. На следующее утро ему стало хуже и он, как будто сознавая св ою уя звимость, старался спрятаться. Я боялась, что в таком состоянии он станет легкой добычей для хищников, и мне хотелось взять его в лагерь, пока он не выздоровеет, но Гаиту воспротивился — он считал, что, если я его заберу, Пиппа перестанет мне доверять. Понаблюдав за Дьюме два часа, я поехала к директору парка за советом. Он тоже считал необходимым оставить Дьюме с матерью — разве что она его бросит. Было решено охранять семейство от опасности, но когда я вернулась после обеда, то не нашла ни следа, хотя вряд ли им удалось уйти далеко — ведь с ними был больной Дьюме.

На следующее утро мы увидели их на расстоянии ста ярдов от прежнего места. Моросило, малыши, освеженные дождиком, носились друг за другом, разбрызгивая мелкие лужицы, и извозились по уши. Маленький Дьюме тоже хотел поиграть, но сделал всего несколько шагов и свалился. Он сам понимал, что с ним что-то неладно, и старался держаться в стороне, но потом подошел и лизнул мою руку. А Пиппа тем временем затеяла борьбу с Уайти из-за куска мяса. Стараясь вырвать мясо, она ходила вокруг дочери, а та, лежа на спине, крепко держала кусок и при этом перекатывалась с боку на бок, чтобы не терять мать из виду, и защищала мясо когтями и зубами, когда Пиппа пыталась его выхватить. В конце концов победила Уайти, и Пиппе пришлось уйти ни с чем. Я подумала, что это, возможно, хорошо продуманный урок — Пиппа учила детей защищать свою добычу.

Меня беспокоил Дьюме, и я поехала к Скале Леопарда, чтобы вызвать по радио доктора Харторна. Но он уже уехал в новогодний отпуск и мне пришлось поговорить с другим ветеринаром, который посоветовал прибавлять в еду Дьюме распаренную костяную муку и от матери его не забирать. Он считал, что Дьюме растянул сухожилие и недели через две-три будет здоров. На следующий день, к моей радости, Дьюме как будто чувствовал себя лучше, но ни на шаг не отходил от матери и бродил за ней как привязанный. Она даже отвесила ему оплеуху, и это меня подбодрило: она не обращалась бы с ним так, если бы он был серьезно болен.

Вернувшись в лагерь, я нашла там Джорджа. Он был в глубоком отчаянии — дикий лев убил Сэма. Я понимала, что творится с Джорджем. Мы оба любили этого славного львенка — он был весьма незаурядной личностью. Нам было очень тяжело, что он погиб так нелепо и, так же как Тага, в канун рождества. К счастью, 24 декабря Дьюме стало легче, он даже немного поиграл с сестрами; Уайти все время была рядом с ним. Надеясь, что он скоро совсем поправится, я вернулась домой и занялась рождественским обедом. Я ждала Джорджа с братом и Кена Смита, который, как помнят те, кто читал «Рожденную свободной», дважды сыграл существенную роль в жизни Эльсы. С ними приехал молодой Аран, и мы провели этот вечер как нельзя лучше.