Наши надежды скоро оправдались. 30 марта я проснулся и взглянул на часы: был 1 час ночи. Рокот закрывающейся полыньи перешел в хриплый рев, перемежаемый стонами и выстрелами, как из винтовок, замирающими на западе и востоке, подобно отзвукам линии фронта. Выглянув в смотровое оконце, я увидел, что черная завеса разредилась; сквозь нее виднелась другая, еще более черная завеса – еще одна полынья на нашем пути.

К 8 часам утра температура упала до -30°, дул резкий северо-западный ветер. Стоны и скрежет льда прекратились, туман и мгла рассеялись, как бывает обычно, когда полынья закрывается или замерзает. Мы ринулись вперед, не дожидаясь, пока лед вскроется вновь. В этот день все три отряда – Бартлетта, Хенсона и мой – шли вместе, то и дело перебираясь через узкие полосы молодого льда, на месте которого еще недавно была открытая вода. Нам пришлось пересечь озеро молодого льда в 6 или 7 миль шириной; лед был тонкий и прогибался под нами, когда мы во весь опор гнали собак к противоположному берегу. Мы изо всех сил старались наверстать упущенное время, и когда разбили лагерь на старом тяжелом ледяном поле, пройденное нами за день расстояние составило добрых 20 миль.

Область, через которую мы шли последние четыре перехода, перспективами на будущее не радовала. Мы слишком хорошо понимали, что достаточно нескольких часов сильного ветра – и лед придет в движение по всем направлениям.

Пересечь подобную зону по пути на север – это только полдела, ведь предстоит еще возвращение обратно. И хотя девизом Арктики должно быть: «Довлеет дневи злоба его», мы горячо надеялись, что до тех пор, пока мы снова не окажемся к югу от этой зоны, уже совершая обратный путь, – до тех пор сильных ветров не будет.

Бартлетту предстоял последний переход, и он выжимал из себя все, что мог. Дорога была сравнительно хорошая, однако день стоял облачный. Резкий северный ветер дул нам прямо в лицо, температура держалась ниже 30°. Все же мы предпочитали северный ветер, хоть он и затруднял ходьбу, восточному или западному; в последнем случае нам пришлось бы плавать по открытой воде, северный же ветер закрывал за нами все полыньи, облегчая возвращение вспомогательному отряду Бартлетта. Правда, давлением ветра лед, по которому мы шли, отгоняло на юг, и мы проигрывали целые мили расстояния, однако замерзшие полыньи компенсировали это.

Последнюю половину перехода Бартлетт проделал в таком быстром темпе, что если я по какой-нибудь причине останавливался на мгновенье, мне приходилось вскакивать в сани или бежать, чтобы догнать его. Последние несколько миль я шел с Бартлеттом в авангарде. Он был настроен серьезно и хотел идти дальше, но по плану ему полагалось повернуть обратно во главе четвертого вспомогательного отряда, так как у нас не было достаточно провианта, чтобы основной отряд мог идти в расширенном составе. Если бы мы израсходовали продовольствие, необходимое для того, чтобы его отряд прошел от этого пункта до полюса и обратно, это могло привести к тому, что нам всем пришлось бы голодать, прежде чем мы достигли бы суши.

При ясной погоде мы, несомненно, могли бы покрыть за этот переход 25 миль; однако при пасмурной погоде след не прокладывается так быстро, поэтому в тот день нам удалось пройти только 20 миль. Мы знали, что если мы не достигли 88-й параллели или не подошли к ней вплотную, то только потому, что северные ветры, господствовавшие последние два дня, отгоняли ледяные поля к югу, сминая молодой лед в полыньях между нами и материком.

Как раз в тот момент, когда мы собирались стать лагерем, показалось солнце; похоже было, что на следующий день Бартлетт сможет при ясной погоде определить высоту солнца над меридианом в крайнем северном пункте своего маршрута.

Когда мы закончили постройку иглу, я сказал двум эскимосам, Кешунгва и Карко, что на следующий день они выйдут в обратный путь с капитаном, и велел им получше просушить одежду, так как у них едва ли найдется время заниматься этим делом при форсированном марше домой. Бартлетт возвращался с ними на одних санях с 18 собаками.

В 5 часов утра, после четырехчасового сна я поднял всех на ноги. Всю ночь не переставая дул сильный северный ветер.

После завтрака Бартлетт прошел пешком 5 или 6 миль на север, чтобы уж наверняка достичь 88-й параллели. По возвращении он должен был измерить высоту солнца над меридианом и определить наше местонахождение. Я отобрал лучших собак из его упряжек для основного отряда, а худших отдал ему. В целом собаки были в очень хорошем состоянии – гораздо лучшем, чем в любую из моих прошлых экспедиций.

Я избегал брать на себя тяжесть передвижения на слабых собаках – таких, которые, по моему мнению, скоро должны были сдать, и приберегал лучших собак для последнего броска. Моя установка сводилась к тому, чтобы выжать из вспомогательных отрядов все, что возможно, и сохранить силы основного отряда; соответственно, на всем пути следования на север насколько возможно облегчалась работа людям, которых я с самого начала наметил в окончательный состав основного отряда. Людьми этими были Ута, Хенсон и Эгингва. По мере возможности я уменьшал груз на их санях, давал им лучших собак, а собак похуже переводил в упряжки эскимосов, которые, по моим расчетам, должны были вернуться на материк. Я сознательно заставлял вспомогательные отряды работать как можно больше, чтобы как можно дольше сохранить силы основного отряда.

Я с самого начала наметил эскимосов, которые дойдут со мной до полюса, если только этому не воспрепятствуют какие-либо непредвиденные обстоятельства. В отношении других я твердо решил, что далеко со мной они не пойдут, а относительно третьих можно было решить и так и этак. Случись что-нибудь с людьми, отобранными с самого начала, я предполагал найти им замену среди лучших из остальных, которые все готовы были сопровождать меня.

По возвращении Бартлетта эскимосы построили обычное укрытие от ветра, и Бартлетт произвел определение широты. Результат оказался 87°46 49 ' северной широты.

Естественно, Бартлетт был очень разочарован, что, даже учитывая его 5-мильную утреннюю прогулку на север, ему не удалось достичь 88-й параллели. Это было прямым следствием северного ветра, который дул последние два дня, смещая лед в южном направлении. За последние пять переходов мы прошли на 12 миль больше, чем показывали результаты его наблюдений, но потеряли эти мили из-за сжатия молодого льда в тылу и закрытия разводьев.

Подобно Марвину пять переходов назад, Бартлетт производил здесь наблюдения отчасти для того, чтобы поберечь мое зрение, отчасти для того, чтобы иметь независимые результаты, полученные различными членами экспедиции. Когда расчеты были закончены, мы составили две копии – одну для Бартлетта, другую для меня, и после необходимых приготовлений он тронулся на юг по обратному следу во главе четвертого вспомогательного отряда с двумя эскимосами на одних санях, запряженных 18 собаками.

Глубоко опечаленный, глядел я вслед могучей фигуре капитана. Она становилась все меньше и меньше и наконец исчезла за торосами в белоснежном сверкающем просторе на юге. Однако раздумывать было не время. Я круто повернулся и сосредоточил все свое внимание на предстоящей работе. За Бартлетта я не беспокоился и был уверен, что снова встречусь с ним на корабле. Работа ждала меня впереди, а не в тылу. Бартлетт сослужил мне неоценимую службу и силою обстоятельств вынужден был взять на себя основную тяжесть прокладывания пути, вместо того чтобы разделить ее с другими, как я первоначально предполагал.

Несмотря на естественное разочарование, что ему не удалось достигнуть 88-й параллели, он имел основания гордиться не только своей работой вообще, но и тем, что на 1¹/₄° оставил позади итальянский рекорд герцога Абруццкого. Я назначил его на почетный пост главы моего последнего вспомогательного отряда по трем причинам: во-первых, потому, что он прекрасно управлял «Рузвельтом»; во-вторых, потому, что он с самого начала охотно брал на себя улаживание всевозможных мелких неприятностей; и в-третьих, потому, что, учитывая благородную роль Великобритании в исследовании Арктики, мне казалось естественным, чтобы британский подданный мог сказать, что после американца он ближе всех людей стоял к полюсу.

С уходом капитана в основных силах экспедиции осталось два отряда – Хенсона и мой. Моими помощниками были Эгингва и Сиглу, помощниками Хенсона – Ута и Укеа. У нас было пять саней и 40 собак – лучшие из 140, с которыми мы покидали корабль. С ними мы и готовились завершить последний этап путешествия.

Мы находились на расстоянии 133 морских миль от полюса. Шагая взад и вперед по льду под защитой торосистой гряды, возле которой были построены наши иглу, я составил план. Мы должны были приложить все усилия к тому, чтобы совершить пять переходов по меньшей мере в 25 миль каждый, причем спрессовать переходы так, чтобы закончить последний в полдень и тотчас произвести определение широты.

Я считал, что при благоприятной погоде и отсутствии полыней это нам вполне под силу. Принимая во внимание улучшающийся характер поверхности льда и господствовавшие последнее время северные ветры, я надеялся, что дорога не доставит нам серьезных затруднений.

Если по какой-либо причине мне не удастся сделать эти переходы так, как я предполагал, у меня были в запасе два способа наверстать упущенное. Первый способ состоял в том, чтобы удвоить последний переход, иначе говоря, совершить один хороший марш, хорошенько пообедать и согреться чаем, дать собакам немного отдохнуть, а затем, не ложась спать, снова двинуться в путь. Второй способ заключался в том, чтобы после пятого перехода отправиться дальше с одним или двумя людьми на легко груженных санях, запряженных двумя упряжками, а остальных оставить в лагере. Даже если бы дорога оказалась хуже, чем я предполагал, за восемь переходов, подобных трем между 85°48 северной широты и 86°38 северной широты, или за шесть подобных последнему, мы могли бы достичь цели.

Тем не менее, делая эти расчеты, я сознавал, что штормового ветра в течение суток будет достаточно, чтобы вскрыть непроходимые полыньи на нашем пути и свести на нет все мои расчеты.

По-прежнему шагая взад и вперед по льду и строя планы, я вспомнил, что в этот же день три года назад, 1 апреля 1906 года, мы только пересекли Великую полынью, продвигаясь на север. Сравнение тогдашних условий с нынешними преисполнило меня надеждой.

Наступил момент, для которого я берег все свои силы, момент, к которому я готовился в течение 23 лет, ради которого вел простой образ жизни и тренировался, словно перед соревнованиями в беге. Несмотря на свой преклонный возраст, я чувствовал, что смогу удовлетворить требованиям, которые предъявит мне будущее, и жаждал вновь выйти впуть.

Что касается моих людей, снаряжения и запасов продовольствия, то они просто не оставляли желать лучшего и превосходили самые радужные мечты прошлых лет. Мой отряд можно было считать идеалом, воплощенным в действительность, – он был верен и послушен моей воле, как пять пальцев моей руки. Техникой обращения с собаками, санных переездов по льду и борьбы с холодом четверо моих эскимосов владели превосходно. Хенсон и Ута дошли со мной до крайнего северного пункта в мою экспедицию три года назад. Эгингва и Сиглу были в отряде Кларка, который едва спасся в тот раз и был вынужден несколько дней питаться моржовыми шкурами своих сапог, так как у него кончилось продовольствие.

Пятым был молодой Укеа. Хотя он никогда прежде не бывал со мной в экспедициях, он даже еще больше других, если только это вообще возможно, жаждал пойти со мной, куда бы я ни захотел. Ибо он всегда думал о несметных сокровищах, которые я обещал каждому, кто пойдет со мной до крайнего пункта маршрута. Это были вельбот, винтовка, дробовик, охотничьи припасы, ножи и т. д. – словом богатство, какое не приснится эскимосу и в самых отчаянных снах и которым Укеа рассчитывал завоевать свою любимую девушку – дочь старого Иква с мыса Йорк.

Все эти люди слепо верили, что я так или иначе сумею возвратить их на сушу. И я отдавал себе ясный отчет в том, что движущей силой всего отряда был я сам. Какой бы темп я ни задал, остальные будут поспевать за мной, но если я выдохнусь, все остановится, как автомобиль с лопнувшей шиной. Обстоятельства благоприятствовали мне, и я уверенно смотрел в будущее.